На площадь Павел вышел удачно – прямо в тыл трем немецким танкам, которые били прямой наводкой по медведевской колонне, выезжавшей из-за сквера. Один из партизанских танков загорелся, но тут свое веское слово сказал взвод Копылова – два бронебойных в задки немецким «четверкам» заставили вспыхнуть и их.

Третий танк фрицев решил развернуться, и это было глупо – «тройка» из медведевской колонны засадила ему снаряд в борт.

«Три – один!» – прокомментировал командир подбитого танка в эфире.

Но до победы было еще далеко – по улице Карла Маркса, выходившей на площадь справа, мчались грузовики с немцами. Завидев танки с красными звездами на башнях, они резко сворачивали к домам, пехота сыпалась с них, как крупа из прохудившегося мешка, но повезло не всем – танковый снаряд угодил в один из «Опелей», и тот подскочил на огненном облаке, разваливаясь на части.

А по улице Шевченко, широкой, обсаженной деревьями и застроенной одноэтажными домами, шли танки, три или четыре машины, стреляя наугад. Один из снарядов рванул на площади, выщербив осколками колонны Дома Советов.

Экипажи того танкового взвода, что двигался в колонне Судоплатова, открыл встречный огонь, но эта «перепалка» не привела к успеху ни одной из сторон. Зато, «под шумок», артиллеристы Шорина подкатили свои пушки, прячась за елями, высаженными у Дома Советов, и дали залп.

Одному из расчетов повезло достать самый дальний немецкий танк, вздумавший выехать на тротуар, ломая полудикое абрикосовое дерево. Снаряд раскурочил ведущее колесо. Танк завертелся, распуская гусеницу, и второе попадание пришлось в борт. Готов.

Партизанским «четверкам» никак не удавалось добиться виктории, зато их кинжальный огонь очистил улицу от пехоты, завалив тротуары останками.

Трем немецким танкам не оставалось выхода, кроме как переть к площади, надеясь первыми выбить партизан, но тут фрицам перестало везти окончательно – артиллеристы Шорина подбили танк, идущий впереди, а бойцы из группы Творогова забросали «коктейлями Молотова» следующий за ним.

Никто даже не заметил, каким образом и куда делись танкисты из оставшейся «четверки». Они так быстро и дружно покинули боевую машину, что никто этого не заметил, даже глазастый Ларин.

Все были только рады, а особенно братья Кричевцовы, мигом занявшие «освободившуюся» машину. Кое-как развернувшись, они возглавили наступление на вокзал, где немцы организовали что-то вроде опорного пункта.

Несколько орудий, выкаченных на пятачок перед вокзалом, палили громко, хотя меткостью не отличались. Артиллеристам очень не повезло – танки Медведева, прорвавшиеся на улицу Революции, что проходила параллельно вокзалу, буквально снесли батарею осколочно-фугасными.

Неожиданно наступившая пауза позволила Судоплатову услыхать глухой гром, раскатившийся от реки, – это партизаны подорвали железнодорожный мост. Всё, части 11-й армии фон Манштейна, временно застрявшие на станции Голта, обрели прекрасную возможность задержаться тут навсегда.

И тут с грохотом и лязгом, ломая старый привокзальный магазинчик, на улицу Революции поперли фашистские танки…

Из записок П. А. Судоплатова:

«К началу 1941 года, то есть к кануну войны, разгром террористических, повстанческих и других антисоветских эмигрантских организаций в основном был завершен. Можно судить да рядить по поводу методов этой борьбы, однако очевидным является то, что активная оппозиция, жаждавшая войны против СССР и ратующая за сотрудничество с ведущими капиталистическими державами, была обезглавлена. В частности, было ликвидировано руководство Российского общевоинского союза. Он полностью был дезорганизован и никакой заметной политической роли в советско-германской войне уже сыграть не смог. Такой же эффект был получен и после ликвидации верхушки украинского националистического движения.

Нанося последние удары в 30-х годах по руководителям ОУНа и РОВСа, последовательно спецслужбы СССР лишили эмиграцию доверия ведущих капиталистических государств, то есть того подспорья, на которое рассчитывали спецслужбы и военные круги западных стран, планируя будущее военное столкновение с Советским Союзом. Для руководителей западных спецслужб было совершенно очевидно, что ставка на ослабленную нами эмиграцию в борьбе против СССР хотя и важна и может принести ущерб нашей стране, но вместе с тем бесперспективна. В военном противоборстве с Советским Союзом придется рассчитывать только на свои силы…»

Линкор не спеша одолел пролив, минуя пенные водовороты, так пугавшие мореходов в старину, и вышел в открытое море.

Здесь он двинулся полным ходом, выдавая двадцать девять узлов, хотя мог выжать и за тридцать[237].

Однако эсминцы, увязавшиеся следом, были способны легко догнать линкор, выжимая тридцать восемь узлов[238]. Ну, это в теории, а на практике выходило от силы тридцать шесть с половиной. Но разве этого мало?

Артиллерия эсминцев могла напакостить, но вряд ли ее можно было назвать опасной для «Тирпица» – на каждом догоняющем имелось по пять 127-мм орудий. Не абы что, но бояться стоило торпед – если эсминцы приблизятся на шесть-семь километров, их следовало уничтожить, иначе у линкора могли быть крупные неприятности.

Наум поднял бинокль и поглядел за корму. Четыре… Нет, пять эсминцев. «Теодор Ридель», «Ганс Лоди», «Фридрих Инн», «Эрих Кёлльнер» и еще какой-то.

Вряд ли это можно назвать погоней. Скорее, корабли сопровождали линкор. Эфир звенел от переговоров с берегом – ни моряки, ни штабные ничего не понимали, а связываться с Берлином боялись.

Куда движется «Тирпиц»? Зачем? Может, действительно какая-то сверхсекретная операция? Но тогда почему никто не знает о ней – ни в Нарвике, ни в Тронхейме? Так же не бывает.

Эйтингон опустил бинокль и устало потер глаза. Сутки на ногах, всю здешнюю бестолковую ночь.

– Турищев!

– Здесь я!

– Покемарю я часика два, если ты не против.

– Да конечно, товарищ командир! Половина моих ребят уже поспала малёхо, сразу посвежели.

– Тогда так – чуть что, сразу буди. Понял?

– Так точно!

– Я буду в адмиральской каюте.

– Ага!

Каюта для адмирала была расположена рядом с капитанской, где томился «Чарли», как в экипаже «Тирпица» прозвали Карла Топпа. Между двумя каютами имелась столовая для адмирала, а в самой каюте – хоть пляши. Из большого кабинета, освещенного парными светильниками на белых стенах, двери вели в ванную и спальню.

Туда-то, сонно моргая, и приплелся Эйтингон.

Наполовину раздевшись и вырубив надоевший свет, он рухнул на аккуратно застеленную адмиральскую кровать и мгновенно уснул.

Проснулся Наум сам. Глянул на светившиеся стрелки часов, выругался на шибко заботливого Турищева и нашарил выключатель, плотно зажмурив глаза.

Проплевшись в ванную, он сполоснулся холодной водой и словно смыл сон, как липкую грязь. Не выспался, но хоть глаза не закрываются сами.

Одевшись, Эйтингон покинул каюту и встретился взглядом с сиявшим Турищевым.

– Чего лыбишься? – проворчал он. – Из-за тебя два лишних часа проспал…

– Так все ж нормально, товарищ командир! Пароход плывет в заданном направлении, немцы не озоруют, все под контролем.

– Под контролем у него… Дай-ка я с капитаном побалакаю.

Кивнув краснофлотцу, чтобы тот отпер дверь в каюту капитана, Наум переступил высокий комингс.

– Гутен таг, герр Топп, – сказал он холодным тоном.

Командир «Тирпица» стоял у большого глобуса. Резко повернувшись, он процедил.

– Да как вы посмели? Это возмутительное пиратство!

– Да ну? – усмехнулся Эйтингон. – А операция «Ход конем» – не пиратство? Вот когда крейсера с линкором топят гражданские суда, вот это возмутительно! А мы всего лишь солдаты, захватившие, образно говоря, вражескую крепость. Знаете, наш великий полководец Суворов говаривал, что нет крепостей, которые не смог бы взять русский солдат. Ну вот, я лишний раз убедился в его правоте…