А вот второму уже не досталось – вышли и снаряды, и патроны.
Фашист прошил очередью крыло штурмовика. Пулей мелкой, но пакостной пробило кабину. Ерохину обожгло висок. Кровь заливала глаза, голова кружилась от перегрузок, а тут вертись, уходи из-под огня.
«Дядя Миша» маневрировал: резко менял высоту полета, делал развороты, но «Ил» был обречен. Побитая машина задымила, и тут посреди огромного болота обозначилась небольшая площадка.
Туда штурмовик и плюхнулся. Ошеломленный, «Дядя Миша» вывалился из кабины.
«Мессер» разворачивался вверху, видно, посчитав, что сбил русского.
«Дальше пешком», – понял комэск.
Облив «Ил» бензином, Ерохин поджег его, чтобы не достался врагу, а сам потопал на восток.
К утру вышел к березовой роще, а за нею обнаружилось шоссе.
Оно долго пустовало, пока, наконец, не показалась телега.
Смуглолицый ездовой с эмалевыми треугольниками в петлицах[362] погонял животину не шибко, жалеючи.
– Стой! – выступил из-за деревьев Ерохин. – Кто таков?
– Узбек, Азиз меня зовут, – отрекомендовался возница и гордо добавил: – Я сапер! Саперы ставят мины, а я подвожу. А ты кто? Летчик?! Хоп, ладно, садись. Довезу до нашей части…
А. Данилов, старший политрук 127-го ИАП:
«Навалились со всех сторон. Даю веером очередь, почти наугад. Хотел дать вторую, жму гашетки, а пулеметы молчат.
Понял: кончились патроны. Видать, это поняли и немцы: встали в круг, да и взяли меня, голубчика, в оборот. Вижу: левая плоскость ободрана, перкаль болтается, ребра наружу. Машина слушается плохо.
А гитлеровцы лупят по очереди, кругом огонь, дым, следами от трассирующих пуль все, как сеткой, затянуло. «Вот теперь, – думаю, – погиб». Эрликоновский снаряд нижнюю плоскость пробил, пуля в сухожилие левой руки угодила, лицо в мелких осколках, реглан искромсан…
Верчусь, как куропатка, а поделать ничего не могу. Гляжу: один так красиво на меня заходит. И вижу свою смерть. Теперь уже все равно – таран так таран! Он – в пике, а я задираю нос к нему.
Успел отчетливо увидеть горбоносое лицо и злорадную на нем ухмылку гитлеровца: знает, гад, что я безоружен, торжествует победу. «Ну нет, думаю, рано: ни мне, ни тебе!»
Не помню уже, как довернул свою «чайку» и винтом рубанул «Мессершмитт» по крылу. Он и посыпался.
Падает, струя дыма от него все толще и толще, – и я рядом, в нескольких метрах от него падаю. «Мессер» стукнулся об землю и сгорел, а моя «чайка», хоть и подбитая, полегче, перед самой землей как-то вывернулась. Сел на брюхо, огляделся. Своих не вижу никого, а фашистов кругом полно, бьют по мне, лежачему. Чувствую удар в живот, не знаю, чем: пулей, осколком снаряда?
В глазах сразу потемнело, какие-то круги пошли. Решаю: теперь-то уж наверняка убит…»
Глава 4
Под перекрестным огнем
Комзвена Долгушин до последнего не верил, что сможет совершить свой третий вылет – как раз зашли «Ме-110». Стали в круг и с пикирования принялись обстреливать стоянку самолетов.
Хоть там и остались одни ломаные да битые, а все равно жалко.
Перед выходом из пикирования тяжелые двухмоторные «Мессершмитты» сбрасывали «бомбы-лягушки» СД-2.
Огонь был очень мощный, два «И-16» упали, подбитые на взлете.
Бомбы рвались с черным дымом и пылью, оставляя небольшие воронки.
«Ишачок», только что заправленный, с еще горячим мотором, взлетел, и Долгушин завертел рукоятку, убирая шасси. Надо было сделать сорок три оборота, да вот только немцы церемониться не стали, открыли огонь.
Проклиная «чертова ишака», немцев, все на свете, Сергей набрал-таки высоту, не сверзившись вниз. Оглянувшись, он малость успокоился – все три ведомых шли за ним, крутя головами во все стороны. А ведь учили их!
Это комзвена просматривает воздушное пространство по часовой стрелке, слева направо; передняя полусфера сверху вниз, правая снизу вверх, затем левая – снова сверху вниз.
В звене же, когда один ведомый идет слева, а два справа от ведущего, обзор пространства ведется иначе: командир смотрит вперед – влево и вправо, вверх и вниз; левый ведомый оглядывает по часовой стрелке, правые же, наоборот, против ее хода.
Вдобавок экипажи делают отвороты то в одну, то в другую сторону, высматривая, нет ли врага на хвосте.
– Балбесы… – буркнул Сергей.
Жаль, что на «И-16» не стоят рации. Очень жаль.
Долгушин глянул на машину комэска Кулева: тот должен был дать команду на перестроение. Вот!
Самолет комэска покачал крыльями, подавая сигнал: «Перестроить боевой порядок в правый пеленг звеньев». Долгушин с ведомыми приотстал, давая возможность левому звену встать куда положено.
Внизу зеркальной лентой сверкнул Неман, а с запада наплывали целые облака пыли – она выбивалась из-под гусениц, копыт и колес гигантской колонны.
Немцы наступали.
Вдали клубились бурые облака дыма от пожаров, виднелись разрывы бомб и снарядов, сверкавших красными и малиновыми искрами. Дым, пыль и гарь поднялись до двух километров высоты.
Самолет Кулева дернулся, словно поплавок, когда рыба клюет.
Это означало: «За мной, в атаку!»
С пятисот метров истребители ринулись вниз, обстреливая головные автомашины вражеской колонны. Навстречу понеслись очереди из «Эрликонов» и мелкие снаряды зениток.
Долгушин ощущал злое торжество, наблюдая, как пушки его «ястребка» рвут капоты «Опелей», кромсают покатые крыши легковушек, косят разбегавшуюся пехоту.
Чуть ли не у самой земли комзвена вывел самолет из пикирования, боевым разворотом ушел вверх и снова бросился с высоты на неприятельскую колонну, на этого стального змия, что вполз на его родную землю.
Теперь «ишачки» терзали хвост змия, чтобы застопорить его пресмыкание на восток. Когда и там загорелось, спикировали на середину колонны.
Не повезло Сашке, ведомому, что шел слева – напоролся на пару снарядов и просыпался вниз, прямо на горевшие грузовики.
Командир эскадрильи подал сигнал на выход из атаки – несколько раз переложил самолет с крыла на крыло.
Потрепанная эскадрилья прекратила штурмовку, построилась в боевой порядок и легла на обратный курс. Шесть «И-16» догорали на земле…[363]
Пройдя над Новым Двором, Долгушин увидел, что по полю выложен крест: садиться нельзя. Да это и так ясно – воронка на воронке.
«Мессершмитты» появились снизу.
Быстро набирая высоту, «худые» набросились на толстолобых «ишачков». И закрутилось огненное колесо воздушного боя, складывались, перекрещивались в небе выхлопы моторов.
«И-16» Стоянова сошелся в лобовой атаке с «Мессером», вот только немец попался упертый, и вскоре два горящих истребителя уже неслись друг другу навстречу – никто не желал уступить.
Мгновение – и огненные шары столкнулись в воздухе, вспыхнув общим взрывом.
Долгушин кусал губы от ярости – Ишанов подбит, Чубук, Стоянов, Плющ!
«Мессершмитт» будто сам вплыл в рамку прицела, и Сергей до боли вдавил палец в гашетку. Всего два снаряда выпустили стволы.
Боезапас – йок, как говорит Марат Гияттулин.
«Мессер» шарахнулся в сторону, и ведомый мигом добавил оборотов двигателю, устремляясь за фашистом. С пятидесяти – семидесяти метров он прошил немецкий истребитель длинной очередью, почти переломив того пополам.
– Есть!
Сверху уходил в пике «худой», и Долгушин рванул за ним.
Высота резко падала: 1500… 1000… 800… 600 метров.
«Мессершмитт» выкрутился на «горку», взмыл вертикально вверх.
Глаза Сергея словно застлала темная ночь, но в следующую секунду он снова увидел противника. Врага! Гадину, которую надо раздавить!
Опять отвесное пикирование, дистанция быстро сокращалась: 400… 300… 200 метров, высота 800.
Немец рванул вверх, зависая на долгий миг – пулеметы застрочили, исполняя немузыкальный реквием. «Мессер» перевернулся через крыло и грохнулся на шоссейную дорогу, по которой ползли серые машины фрицев.
