Репнин развел руками – извините, мол, товарищи, что вклинился между крутыми профи.

– Задач много, товарищ Сталин. И здесь нет многих из тех, перед кем эти задачи нужно ставить. Я упомяну лишь несколько вопросов, ответы на которые ныне ищут и немцы, и так называемые союзники, которые хуже прямого врага. Это, к примеру, стабилизатор орудия. Удерживать орудие в одном положении на ходу хотя бы в одной плоскости – это архиважно. Сейчас стрельба в движении удается очень немногим. Нет, палить-то можно, а вот попадать… Тут вопрос. В принципе танку нужен стабилизатор в двух плоскостях – мощный электропривод для вертикальной и горизонтальной наводки. Вот такое есть желание, такая есть проблема. Американцы уже применяют стабилизаторы на танках «Шерман», но не сказать, что приличные. Немцы тоже над этим думают. И нам негоже догонять, пусть лучше они сами нас догоняют. Другой вопрос – приборы ночного видения. Еще в 37-м наши ученые из Всероссийского электротехнического института имени Ленина предложили такой прибор вместе с инфракрасным прожектором подсвета для танка «БТ-7». Даже два прибора – «Щит» и «Дудка». Разумеется, та же «Дудка» не слишком полезна – она позволяет видеть в темноте не далее пятидесяти метров. Но прогресс не стоит на месте. Если «Пантера» научится видеть в темноте, нужно и наши танки научить этому. Научить первыми!

После этого присутствующие начали спорить, ставить новые вопросы, искать на них ответы, уже не скованные присутствием вождя. А Сталин закуривал третью папиросу и улыбался…

Г. Кривов вспоминает:

«…Слева загорелся танк, справа загорелись еще две машины. Бодягин кричит, машет руками. Оказывается, экстрактировавшаяся гильза, ударившись о затыльник гильзоулавливателя, отлетела вперед и передней кромкой загнулась за пуговку стопора орудия. Бодягин справиться с ней не может – у него все руки обожжены: сколько он их уже перекидал, этих гильз, пока я стрелял. Помню, перед сражением начбой говорил, чтобы мы после атаки гильзы привезли и сдали. А тут я подумал: «Вот бы тебя сюда».

Я схватился за эту гильзу и – откуда только силы взялись? – вырвал ее. Посадки уже совсем близко. Высунулся и вижу пушку. Механик кричит: «Сейчас тряхнет!» Пушку мы раздавили. Я еще из пулемета пострелял. Уже ночь – ни черта не видно. Оборону немецкую вроде прошли, а куда идти, не знаем. Радиста спрашиваю: «Были какие-нибудь команды?» – «По-моему, обойти справа лес, а потом связь оборвалась». Я говорю механику: «Бери вправо». Потихоньку ползем. Смотрю, темнеет стог сена. Решил выпустить по нему пару снарядов – вдруг кто там прячется? Подожгли мы этот стог. Проехали мимо, ничего там нет, конечно. Впереди чернеют дома какой-то деревушки. Остановились, я экипаж спрашиваю: «Что делать будем?» Все молчат. «Тогда разворачиваемся и возвращаемся по своему следу назад, про деревню-то нам ничего не говорили».

Вернулись к стогу, объехали его стороной, чтобы на освещенный участок не выезжать. Остановились, заглушили двигатель. Слышим обрывки разговора, но слов разобрать не можем. Вдруг по-русски кто-то как загнет – свои!

Механику говорю: «Давай, жми на голос». Только немножко проехали, как из-под земли выскакивают три силуэта наших солдат со связками гранат. Я с танка сразу спрыгнул. Они: «Кто такие?» – «Вот из боя возвращаемся». – «А почему со стороны фрицев? Сейчас бы мы вас гранатами угостили!»

Оказывается, это разведчики шли в деревню выяснить, есть ли там противник. Покурили и разошлись в разные стороны. Вот так закончился этот бой. Когда вернулись в батальон, из тех, с кем я в бой пошел, почти никого не нашел – все погорели. Выжили самые опытные, а молодое пополнение почти все было выбито…»

Курский выступ, Воронежский фронт, Обоянь. Весна 1943 года

И снова перестукивают вагонные колеса.

Эшелоны с танками и прочим хозяйством по Московской окружной дороге повернули к Курску.

О том, что оперативная пауза относительна, поняли на станции Касторная, когда налетели немецкие «Юнкерсы».

Попав под бомбежку, ни танки, ни сами танкисты не пострадали особо, но вот два паровоза сгорело. Обрушились станционные постройки, а целый состав вагонов превратился в платформы с замысловато изогнутыми каркасами.

Только утром служба движения дала зеленый свет, и воинские эшелоны двинулись дальше.

Путь от Касторной до Курска совсем не долог, но эшелоны еле плелись – перед Щиграми немецкая авиация разбомбила мост.

Пока его восстанавливали, пришлось постоять, хотя службы того же Дынера сразу взялись помогать строителям и саперам.

В полуразрушенном Курске 1-й танковой армии надо было «сходить». Дороги еще не просохли, но танки и прочая техника шли куда бодрее, чем в «Ледовом походе».

К 25 марта войска армии расположились вокруг Обояни, а штарм разместился в селе Успенов.

Будучи поначалу в резерве ВГК, в апреле 1-я танковая вошла в состав Воронежского фронта, которым командовал Ватутин.

Катуков был доволен и переподчинением, и тем, что армия избавилась от «лишних» частей, вроде лыжных батальонов и воздушного десанта.

Кроме 6-го танкового и 3-го механизированного корпусов, в подчинении Катукова находились четыре отдельных танковых полка. Они гляделись не то чтобы лишними, но плохо встроенными в четкую структуру 1-й танковой.

И тогда командарм решил на основе этих полков и 100-й танковой бригады создать полнокровный 31-й корпус. Но как раз для полного счастья не хватало мотострелковых батальонов, минометов, артиллерии, транспорта и связи.

Катуков обратился в Ставку ВГК, и Сталин сказал: «Действуйте. Желаю удачи!»

С 19 апреля командарм ни дня не просидел на одном месте – постоянно был в разъездах, проверяя боеготовность частей, и проверяя дотошно, по-настоящему, вплоть до чистоты и бортовых пайков.

Начальник разведотдела армии полковник Соболев постоянно докладывал Катукову о положении дел за линией фронта, держа связь с разведкой фронта.

В начале мая гитлеровцы стали передвигать свои войска из районов Белгорода, Томаровки, Харькова ближе к фронту.

Ставка предполагала, что немцы начнут наступление 10–12 мая на Курско-Орловском или Белгородско-Обоянском направлении, или даже в обоих направлениях сразу.

И только Репнин был спокоен – ему точно была известна дата начала операции «Цитадель», но вот как сообщить о ней своим? Да даже не в этом дело. Можно подкинуть некий документ или организовать «перехват» радиопереговоров, но кто поверит этому? Наверняка же сочтут дезинформацией, ведь ошибиться никак нельзя, слишком большие силы задействованы, и любой промах командования обернется бесчисленными жертвами, а то и поражением. А оно нам надо?

Гешу утешало то, что советская разведка сама докопается до истины – еще 12 апреля на стол Сталина лег переведенный с немецкого точный текст директивы № 6 «О плане операции «Цитадель» немецкого Верховного командования, завизированный всеми службами вермахта, но еще не подписанный Гитлером…

Но сроки, сроки… Ах, как хочется ляпнуть, сболтнуть, высказаться! Нельзя.

В полосе обороны Воронежского фронта немцы сосредоточили войска 2-го танкового корпуса СС, 3-го и 48-го танковых корпусов, ну, и так далее, включая танковые дивизии СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер», «Тотенкопф», «Гросс Дойчланд».

В район предстоящего сражения фашисты доставили 7800 цистерн с горючим, 10 300 вагонов с боеприпасами, и прочая, и прочая.

Все эти сведения добывались фронтовыми разведчиками или передавались партизанами, а полковнику Смирнову, командующему оперативно-разведывательным центром «Норд», удалось внедрить своих агентов на важные объекты в тылу врага.

Фрицы намеревались использовать новую технику, вроде истребителей «Фокке-Вульф-190» или самоходок «Фердинанд».

Ставка тоже не дремала.

Войска Воронежского фронта обороняли южный фас Курского выступа, Центральный фронт (Рокоссовский) держал северный фас, и оба опирались на Степной фронт генерал-полковника Конева.