В то время Исландия уже была оккупирована Англией и Америкой, боявшимися, что немцы нагрянут на остров первыми. Американцы высадили в Рейкьявике около сорока тысяч солдат – больше, чем мужского населения среди исландцев…

Дядя Миша ходил вокруг штурмовика, изредка поглядывая на север, где все резче и четче очерчивался берег Исландии. За время своего едва ли не кругосветного путешествия он насытился экзотикой.

Память хранила виды дальних стран и таинственных островов. Самыми яркими, конечно же, оставались воспоминания о Гуаме – вот уж где душа переполнилась впечатлениями!

Уже на Гавайях Ерохин малость успокоился, а на Панамском перешейке его больше заботила военная составляющая – как получше прижучить американцев, возомнивших, что канал принадлежит им одним.

В Панаме тоже были пальмы, были аллигаторы, старинные форты, знавшие набеги корсаров Моргана, но на все это Михаил смотрел с позиций знатока и ценителя, а не восторженного неофита.

Корабли заходили на Антильские острова – пополнить запасы воды и провизии (трофейного горючего хватало в хранилищах близ Панамского канала), а после вышли в Атлантику.

Постепенно блеск и голубизна уступали место суровым краскам севера, но Дяде Мише было тепло по-прежнему – с ним была Тетя Муся. Маша, правда, сердилась, когда ее так называли, и Ерохин следил за языком, но думки-то не запретишь…

Ерохин улыбнулся. Монахом он не был и девушек не сторонился, однако полагал, что ничего, кроме утехи, прелестницы дать не могут. Он ошибался.

Ты не просто живешь чувствами и ощущениями, тебя всего переполняет нежность. Только и мыслей, что о Маше, Машеньке, Машечке, Машулечке.

Вот она подбегает к нему, оглядывается пугливо – не видит ли кто? – и бросается ему на шею, целует и смеется. И тебе ничего больше не нужно, ничего во всем мире, чье скучное бытие, чьи горести тебе совершенно не интересны.

Одна забота гложет тебя: как бы так устроить жизнь, чтобы Маше было с ним хорошо. И все!

Конечно, забота эта требует многих сил и трат, но все они в радость. Вот даже сейчас, когда Тети Муси нет с ним рядом, достаточно лишь вспомнить о ней, и глуповатая улыбка сама раздвигает сурово сомкнутые губы боевого офицера…

Дядя Миша вздохнул и отдал команду:

– По самолетам!

Две эскадрильи штурмовиков под прикрытием «мигарей» приблизились к аэродрому Кеблавика. Он был пуст – летающие лодки «Каталина» и «Маринер» покачивались рядом – на воде в гавани.

– На боевом курсе! Приготовиться к атаке!

Сверху было хорошо видно, как две здоровенные «Каталины» разгонялись, оставляя на волнах пенный след и походя на перепуганных уток.

– Атакуем!

«Горбатые» покидали палубу авианосца налегке, без бомб под крыльями, только эрэсы да полный боекомплект к пушечкам.

Летающим лодкам достались эрэсы – одна из «Каталин» уже оторвалась от воды, поднялась на метр-другой, натужно ревя моторами, и тут парочка реактивных снарядов подорвала ей крыло. Гидросамолет плавно накренился, цепляя волны «здоровой» плоскостью, отломил и ее, скапотировал, зарываясь носом в воду, и тяжело закувыркался, завертелся, разламываясь на части.

Вторая «Каталина» отвернула в сторону, и эрэсы прошли мимо, так ведь не последние – выпустили еще. Всем на удивление, снаряды вписались метко и точно – в фюзеляж позади кабины. Дыры не повлекли последствий для самолета, хвост не отломился, но, видать, осколки здорово посекли экипаж – летающая лодка клюнула носом, почти касаясь воды, а затем с маху плюхнула хвостом по волнам, словно в кита играла.

Игра вышла боком – в буквальном смысле. Окунувшаяся в волны хвостовая часть сработала, как мертвый якорь, резко притормозив и развернув самолет – хвост оторвался, летающая лодка загребла воду крылом, как веслом, потеряв и его.

– Голубенков, добей.

Снаряды прострочили огрызок «Каталины», и кверху ударил огненный фонтан из пробитого бензобака. Готов.

– Я – Клумба, – зазвучало в эфире, – вызываю Дядю Мишу!

– На связи, Клумба.

– Оставляешь «Каталин» и «Маринеров» в покое – мы их местным подарим. Американцы сдаются сразу всей толпой, так что… Короче. Рейкьявик можно не трогать. Слетаешь со своими в этот… Хвал-фьор-дур. Тьфу, пока выговоришь… Понял?

– Так точно.

– Это рядом совсем. Там посты, вот, и поохотитесь.

– Понял.

– Действуй.

Хвалфьордур переводится как «Китовый залив» – любят тут киты порезвиться. Отсюда, из этого фьорда, отправлялись в войну конвои до Мурманска и Архангельска. Вот только Третий рейх давно усоп, а штатовцы задержались…

Серая облачность нависала над плосковерхими горами, окружившими Хвалфьордур, но зелень на склонах и в долине еще кое-где держалась, яркими пятнами выделяясь на общем буром фоне. И ни одного дерева – не растут они тут, холодно и ветер. Только, наверное, березки полярные да прочий стланик. Среди скудного травяного покрова выделялись разливы каменного крошева. Почва здесь как пленочка…

И все равно это было красиво. Не сравнить, конечно, с тропическим буйством. Исландия – прямая противоположность всяческим джунглям, и все же здешняя суровая, сдержанная красота пленяла, брала за душу.

Дядя Миша сжал зубы. И есть тут некоторые товарищи, которые нам совсем не товарищи…

Казенного вида домики у причалов, полукруг-лые хижины-ниссены, высокие радиомачты, оттянутые растяжками, подсказали, где расположился американский пост. Да и чего гадать?

Вон он, полощется, звездно-полосатый «мат-рас».

– Атакуем!

Эрэсы разлетелись веером. Когда такой снаряд попадал в щитовой домик, вылетали окна и двери. Когда взрывалось два РС, крыша приподнималась и опускалась, проваливаясь внутрь. А то и вовсе разваливалось строение.

Человек пять выскочили, почесали на позицию, где задирали стволы «пом-помы», да не добежали – короткая очередь перечеркнула фигурки, и трое покатились сбитыми кеглями, пачкая желтую траву красной кровью.

Пара Голубенкова доконала зенитки, превратив те в лом.

– Я – Дядя Миша! Мачту сбили?

– Так точно! Под самый корешок!

Сделав круг, больше для того, чтобы запечатлеть в памяти здешнюю, немного печальную красоту, Ерохин сказал:

– Возвращаемся!

Группа развернулась и потянула на юго-восток. Михаил широко улыбнулся. Он начинал постигать усладу возвращения домой.

Да, у него еще не было дома, не было семьи, но его уже ждали. Как же это здорово, когда тебя ждут. Волнуются. И любят.

…Рейкьявик зачистили мигом. Едва русские морпехи крикнули свое знаменитое «Полундра!», как персонал армии США дружно записался в плен. Спасибо американским борзописцам – они столько страшилок напридумывали, что при одной мысли о красноармейце или краснофлотце у «Джи-Ай»[322] сразу расслаблялся сфинктер.

Корабли РККФ побывали в Хвалфьордуре, Арканесе, Калдарнесе, Санскее и Акюрейри, везде выставив посты.

Исландцы, наслышанные о том, как Красная Армия гоняла фрицев в Норвегии и Дании, относились к русским с симпатией. Далекие потомки викингов, они ценили боевой дух и уважали силу.

Командир «Советского Казахстана» встретил на набережной премьер-министра Исландии Олафура Торса и заверил его, что РККФ здесь временно, а если и задержится, то только с разрешения альтинга.

Обрадованный нежданным подарком – двумя неполными эскадрильями гидросамолетов «Каталина» и «Маринер», – Олафур Трюггвасон Торс заверил советских моряков и летчиков в совершеннейшем к ним почтении.

30 октября несколько полков 18-й воздушной армии перебазировались на аэродром в Кеблавике.

США, Нью-Йорк. 30 октября 1945 года

Егор Челышев пару недель промаялся в Монино, где его «тушкам» провели тщательный осмотр – все-таки налет был основательный. От Москвы до самых до окраин, а после через весь Тихий или Великий да обратно.