Московская область, с. Лысцево. 16 ноября 1941 года

Скирмановский плацдарм был взят, но в 1-й гвардейской танковой бригаде осталось всего девятнадцать «Т-34» и «КВ» – потери оказались велики.

Тем не менее советское командование решило развить успех и выйти в тыл волоколамской группировке вермахта, чтобы сорвать атаку.

Немецко-фашистские войска группы армий «Центр», возглавляемые фон Боком, подтянули новые части и перешли в наступление.

Сражение развернулось на широком фронте от Калинина до Тулы. В ночь на 16 ноября Рокоссовский и сам произвел перегруппировку войск, а с 10 часов утра отдал приказ наступать.

Противник ударил в стык 316-й стрелковой дивизии и эскадронов Доватора. 1-я гвардейская танковая бригада поддерживала огнем и мотострелков, и кавалеристов.

Всем им противостояли 46-й моторизованный корпус фон Витингофа и 5-й армейский корпус Рихарда Руоффа – три танковые дивизии и две пехотные! Немцы брали числом.

Атака началась при поддержке сильного артиллерийского и минометного огня да налетов бомбардировочной авиации. Самолеты, став в круг, пикировали один за другим, с воем сбрасывая бомбы на позиции пехоты РККА.

Потом ринулись танки, сопровождаемые густыми цепями солдат. «Панцерваффе» действовали группами по двадцать-тридцать машин.

Танки лезли напролом. Одни останавливались, стреляя из орудий по нашим противотанковым батареям, другие, с перебитыми гусеницами, вертелись на месте.

Именно в этот день у разъезда Дубосеково совершили свой подвиг двадцать восемь бойцов из панфиловской дивизии во главе с политруком Василием Клочковым. Его слова «Велика Россия, а отступать некуда – позади Москва» облетели всю армию.

17 ноября Репнин получил приказ: поддержать огнем 1073-й стрелковый полк 316-й дивизии генерал-майора Панфилова для атаки села Лысцево.

Для этих дел его группу усилили тремя «бетушками», а комиссаром назначили политрука Карпова.

Группа выдвигалась в два эшелона: в первом шли «БТ-7» Заики, Пятачкова и Маликова, во втором – «Т-34» Репнина, Томилина и Фролова.

Противник продолжал наступление, вводя все новые части. Холода сковали болота, и теперь немецкие танковые и моторизованные соединения получили большую свободу действий – они обходили населенные пункты, двигались по перелескам и мелколесью.

В ответ Рокоссовский применил маневр кочующими батареями, даже отдельными орудиями и танками. Они перехватывали фашистские «бронеединицы» и расстреливали их в упор.

…Дизель клокотал уверенно, по-рабочему. Танк хорошо шел по укатанному снегу. Лес то отходил от дороги, то приближался вплотную.

Впереди катили «бетушки», поднимая снежную пыль.

Репнин оглянулся на Федотова, и тот белозубо оскалился: все путем, командир!

Геша поправил шлемофон – его занудство… лучше так – настойчивость – поспособствовала приглашению спеца из Горького, наладившего ТПУ. Помех стало куда меньше, и можно было разобрать, кто говорит.

Ему бы еще прицел новый… Размечтался!

– Товарищ командир! – послышался голос Маликова. – Тут танки!

– Много?

– Пят… Восемнадцать штук!

– Проредим. Группа, внимание! Атакуем! Иваныч, газу! Федотов, бронебойный!

– Есть! Готово!

«Тридцатьчетверка» одолела поворот, и Геннадий разглядел опушку леса. До Лысцево оставалось каких-то полкилометра, а тут целая застава – танк на танке. «Тройки» и «четверки».

Немцы бежали очень шустро, запрыгивали на броню, ныряли в люки, заводили машины…

– Выстрел!

Снаряд попал точно туда, куда было нужно, – в борт «Т-IV». Немец пытался развернуться, уже и копоть выхлопа рванулась, но не поспел – бронебойный разворотил мотор.

Танк вздрогнул, задымил, вспыхнул чадным пламенем.

– Бронебойный!

– Готов!

– Выстрел!

Репнин спешил воспользоваться моментом – немецкие танки стояли кучно, промахнуться было трудно. К тому же фрицы мешали друг другу.

На повороте «бетушки» и «тридцатьчетверки» выстроились и открыли огонь. Снаряды гвоздили «тройки» с «четверками», у тех сворачивало башни, то там, то сям занимался огонь.

Семь подбитых немецких танков остались на опушке, а остальные не стали искушать судьбу – уползли в лес.

Но и нападавшим доставалось по полной – бой длился меньше десяти минут, но немцы успели подбить танки Фролова, Томилина и Пятачкова, а экипаж лейтенанта Заики погиб в полном составе.

«Т-34» Репнина и «бетушка» Маликова ворвались в Лысцево.

На их плечах в село вошла пехота.

Немецкие мотострелки, оставшись без поддержки «брони», укрылись в каменных домах, что покрепче. Геша принялся выковыривать фрицев из их «раковин», посылая бронебойные и осколочные. Пехотинцы помогали гранатами и винтовочным огнем.

День клонился к вечеру, когда Лысцево зачистили окончательно.

– Фу-у… Иван, свяжись со штабом. Доложи, что село занято, немцы выбиты.

– Есть!

Поерзав, Репнин устроился поудобнее, подумав, что сиденью не помешала бы подушка. Да и подлокотники были бы не лишними…

– Товарищ командир! – окликнул Борзых.

– Что еще не слава богу?

– Немцы из Шишкина вышли в тыл 1073-му полку! Танковая колонна идет… этим… глубоким обходным маневром!

– Так они и всю дивизию окружат… Ч-черт… Маликов!

– Слушаю.

– Дуй в штаб. В Гусенево, Панфилов там должен быть. Доложишь, что я попробую перехватить колонну, поохраняешь штаб, и… Пусть думают, короче!

– Так вы ж один останетесь!

– И один в поле воин… Дуй!

– Дую…

Иванычу не было нужды объяснять – танк тронулся и покатил.

– По дороге не поспеем, двигай напрямки!

– Да понял я…

«Т-34» двинулся оврагами и перелесками, заснеженными полянами и проторенными дорожками, где пара телег не разъедется.

Подминая гусеницами подлесок, взрыкивая, танк выбрался-таки на шоссе.

Дорога из Шишкино шла меж обширных полей, заснеженных и ровных – ни холмика, ни даже стога сена. Укрыться негде.

– Что, прямо здесь? – удивился Борзых.

– Танк-то беленый, – хладнокровно заметил Геша.

«Тридцатьчетверка» замерла у дороги, посреди поля. Потекли минуты ожидания.

Репнин маялся не шибко – следов гусениц на шоссе нет, значит, немцы еще не проходили. И долго ждать не придется – стемнеет скоро.

Да и другое полнило душу – холодная решимость. Слишком уж много потерь за последние дни. Уходили те, с кем Геннадий здоровался или даже дружил, кого знал и считал верным товарищем.

И вот их не стало – погибли, растерзанные горячим металлом, или сгорели в танках, словили пулю или осколок мины.

Репнин поморщился – скоро Лавриненко должен погибнуть.

Ни фига…

Это когда не знаешь, от чего смерть примешь, то и не спасешься, а уж если известно, какая именно тебе погибель грозит, когда и где, то убережешься легко.

Правда, тебе никто не гарантирует, что потом ты проживешь долго и счастливо. Ну, тут уж…

Нет, ну что за тема? Брысь, негатив! Думай лучше о разговоре со Сталиным. Вдруг да выйдет чего?

Зашевелятся танкостроители, дадут волю конструкторам…

Нет, правда, чем танки хуже самолетов? Почему летучие постоянно совершенствуются, а ползучим в этом отказано будто?

Репнин усмехнулся.

Правду сказать, его в тот момент мало волновала судьба танкостроения. Он разговаривал с самим Сталиным! С живым вождем, «отцом народов»!

Ощущения были непередаваемые. Конечно, он уже встречал и Катукова, и Рокоссовского, и Лелюшенко – тех, кого раньше только на фотографиях видел или в кино.

Но Сталин – это особая тема. Та встреча была самой фантастичной, но вот парадокс – именно разговор с Иосифом Виссарионовичем как-то «приземлил» Гешу, окунул в это время, данное ему в ощущениях, и еще как данное.

Это было здорово – нет, еще не стать тут своим, но уже перестать быть чужим. Он живет здесь и сейчас, воюет и на что-то надеется. Наверное, это его неприкаянная душа срослась с телом Лавриненко…