Танк подвернул и направился прямо к автомобилям. Бедный затормозил метрах в пяти от «эмки». Наши, что ли?
Несколько офицеров навели на Репнина стволы «маузеров» и «ТТ».
Геша похолодел.
Нет, он не слишком испугался вооруженных людей. Просто до него дошло, что в снегу завязла не обычная «М-1», а так называемая «эмка-догонялка», на которой стоял 8-цилиндровый двигун в 76 «лошадей». А второй авто… Ну, разумеется, «Паккард».
Геннадий спокойно покинул башню и спрыгнул в снег, разрытый колесами и сапогами. Не обращая внимания на телохранов, он подошел к человеку в тулупе и ушанке и четко отдал честь.
– Здравия желаю, товарищ Верховный главнокомандующий. Помощь требуется?
– Требуется, – усмехнулся Сталин.
– Иваныч! Федотов! Ко мне! Цепляете на буксир «эмку». Николай! На тебе «Паккард».
Мехвод и радист, бледные от сознания того, какое высокое доверие им оказано, бегом бросились исполнять приказ. Взрыкивая, сдал назад «Т-34» Капотова, осторожно приближаясь к «Паккарду», нагребшему перед собой высокий сугроб.
– Ви нэ прэдставились, – сказал вождь.
– Гвардии старший лейтенант Лавриненко!
– Вольно, товарищ Лавриненко. Ви брали Скирманово?
– Да, товарищ Сталин. Мой взвод шел в первом эшелоне, чтобы вызвать огонь на себя и определить огневые точки фрицев.
– Фрицев? А-а… Понятно.
Иосиф Виссарионович приблизился к танку и похлопал рукой по броне.
– Хороший танк, товарищ Лавриненко?
– Очень хороший, товарищ Сталин. А если его довести до ума, то станет просто отличным, лучшим в мире.
Видимо, Иосиф Виссарионович ожидал от танкиста обычных речевок в стиле «спасибо партии родной!», поэтому очень удивился его словам. И заинтересовался:
– А что ви имели в виду, говоря: «довести до ума»?
– На «тридцатьчетверке» прорва недоделок, которые мешают вести бой. Вот я, командир танка, стало быть, наводчик орудия. Как я это делаю? Правая рука лежит на маховике вертикального наведения, левая – на маховике ручного привода поворота башни. Для перехода на электропривод мне надо протянуть левую руку и нашарить ею маховичок контроллера, расположенный на механизме поворота сверху. Именно нашарить, ведь лицо прижато к налобнику прицела. Да! И надо же еще не забыть переключиться с ручного привода на электромеханический, нажав маленькую кнопку рядом с маховиком. И кто будет всем этим заниматься в бою, когда не то что каждая секунда дорога, а каждое мгновенье! Прицелы наши, увы, проигрывают немецким, а ведь это очень важная штука – кто первым увидит противника, тот скорее всего и победит. А на «тридцатьчетверке» мы, как слепые мыши, ничего не видим!
– Значит, вам нужна новая оптика, товарищ Лавриненко? – прищурился вождь.
– Не только, товарищ Сталин. Мне и остальным танкистам нужна новая башня – побольше, да с командирской башенкой, чтобы все было видно. В большой башне и боекомплект увеличится. И пушка нам нужна мощная! Хорошо нашему взводу, у нас стоят орудия «ЗИС-4». А на остальных танках установлена «Ф-34». Да, сейчас мы лупим немцев даже тем, что есть, но ведь в Германии не сидят на месте. Я слыхал, они там маракуют над тяжелым танком с 88-миллиметровой пушкой[889]. Пушка у них уже есть, дело за танком. Год они провозятся, ладно, и что? А то, что будут подбивать «Т-34» с полутора километров! Этого нельзя допустить! Кто мешает тому же Грабину удлинить «Ф-34» до 55 калибров, для начала? И… вот сегодня только об этом думал – тесно в башне! Мы из-за всех этих узостей можем делать максимум два-три выстрела в минуту, а была бы башня побольше, можно тогда и наводчика посадить, и откроем тогда пальбу по пять-шесть выстрелов! Да что я все о себе да о себе. А механику-водителю нашему каково? Ведь скорость переключить он не всегда в состоянии, приходится радисту помогать – они вдвоем за рычаг тянут. Это же безобразие! Почему немцы ставят на свои танки гидроусилители, а мы нет? Вопрос даже не в заботе о человеке, а в том, что танкисту ничего не должно мешать вести бой. Или вон, нас, когда Скирманово брали, поддерживали танки «КВ». Они же еле ползают! Дизель хлипкий, а коробка передач никуда не годится! Я слыхал, что один наш инженер, Шашмурин, кажется… Да, Шашмурин. Так он думает над скоростной коробкой передач для «КВ-1». За такое надо сразу и деньги, и оборудование, и людей давать, а его по рукам бьют! А еще Шашмурин хочет обычную сталь закалять токами высокой частоты, и тогда можно отказаться от дорогих легированных сталей… Ох, простите, товарищ Сталин! Нашел место и время, называется.
– Нет-нет, – остановил его вождь, – продолжайте, товарищ Лавриненко.
– Да обидно просто, товарищ Сталин! Почему самолеты постоянно совершенствуют, они все лучше и лучше делаются, а танки нет? Вот моя «тридцатьчетверка». На нее не поставишь действительно мощную грабинскую пушку «ЗИС-6», калибром 107 миллиметров – уж больно перегрузим передок, никакие катки не выдержат. А что, нельзя разве сместить башню к середине? Да легко! Надо просто убрать подвеску Кристи и поставить надежную торсионную – это сразу прибавит места внутри корпуса. И тогда можно дизель, который стоит вдоль, установить поперек! Сдвинется башня – и можно будет люк мехвода расположить не спереди, как сейчас, получая слабину в броне, а наверху. И выйдет у нас Царь-танк!
Иосиф Виссарионович неожиданно рассмеялся. Качая головой, сказал:
– Совсэм нэ таким я представлял себе танкиста. Ви, товарищ Лавриненко, умеете нэ только стрэлять, но и думать. Это хорошо, нам такие люди нужны. Хорошо, я поговорю с товарищами Морозовым и Грабиным, а вы подготовьте ваши предложения, товарищ Лавриненко. Чертежи сделать сможете?
– Смогу, товарищ Сталин.
– Хорошо. Передадите бумаги нашему уполномоченному, он сам найдет вас через… через четыре дня. Успеете?
– Успею, товарищ Сталин, – твердо сказал Репнин.
– Тогда… по машинам, товарищ Лавриненко!
– Есть!
Двигатели «не доведенных до ума» танков взревели и легко потащили за собой «эмку» и «Паккард». Через час Сталин переступил порог штаба 16-й армии.
Из воспоминаний А. Шелемотова:
«…И тут по низу башни нашего танка внезапно ударил снаряд. Ее заклинило. Не успели мы опомниться – второй удар. На этот раз по люку механика-водителя. Снаряд пробил его, срезал голову Георгию Удоду и, пройдя меж моих ног, попал в мотор, который сразу заглох. Наш танк остановился. От моторного отделения потянуло дымом. Мы с заряжающим вытащили механика-водителя на бронеукладку и попробовали завести мотор. Однако ни стартер, ни сжатый воздух не проворачивали коленчатый вал. А из-за того, что заклинила башня, у нас не было обзора, и мы не могли вести огонь из пушки и спаренного с ней пулемета.
Немецкие танки продолжали нас расстреливать. Третьим снарядом сорвало люк механика-водителя, четвертый продырявил правую звездочку с гусеницей. Огнетушители, как ни странно, сработали. Хотя срабатывали они далеко не всегда. Но все равно в танке становилось дышать всё труднее и вскоре стало невозможно находиться.
Я приказал радисту-пулемётчику снимать лобовой пулемет. А мы с заряжающим стали стрелять по немцам из автоматов. Фрицы ведь увидели, что наш танк потерял боеспособность, к нам бежали… Наши очереди заставили их немного отступить. И тут по нашему танку снова как ударило. В ушах зазвенело, думали, что конец, но пришли в себя. Видим, по левому борту сварка разошлась, щель шириной больше ладони. Хорошо, наш радист Орлов уже снял пулемет. Я приказал ему выпрыгивать из танка и прижать наступающих немцев к земле пулеметным огнем. А сам с заряжающим давал очереди из автоматов по приближающимся фрицам.
Выбираться из танка мы решили все через верхний люк от заряжающего. Наш танк стоял так, что нижний люк упирался в кочку, и выбраться через него было невозможно. Оставался единственный шанс – спрыгнуть через люк на моторное отделение и быстро скатиться с него на землю, а потом укрыться за погребом. Однако Орлов замешкался, вылезая из люка. Его изрешетили пулями, и он упал обратно в танк прямо на руки заряжающего Диамидова. Тот уложил его рядом с Удодом, взял его пулемет и рывком выбросился на моторное отделение. Ему повезло. Он скатился за погреб и открыл огонь из пулемёта по немецким автоматчиком, которые были уже рядом с нашим танком. Я быстро забрал документы и оружие убитых товарищей и также выскочил из танка».
