Тогда девушка перевела свой вопрос на латынь, причем довольно чистую, хотя и с гортанным призвуком:

— Тебе нужен конь?

— Куда больше, — признался Сергий, — мне нужна молодая, красивая кобылка.

Девушка не обиделась — сравнение женщины с лошадью было принято у сарматов в песнях и сказаниях. Она кокетливо улыбнулась и сообщила:

— Ее зовут Тзана.

— А я — Сергий. Тзана сама торгует лошадьми?

Он спросил об этом не потому, что его интересовали вопросы равноправия женщин у сарматов. Просто надо же было ему успокоиться.

— Тзана не одна, — улыбнулась девушка. — Со мною дядя Абеан и братец Сар.

И тут Роксолану пришлось туго — крутой кентурион совершенно не знал, как быть. Его влекло к этой девушке, но как повести себя, что сказать Тзане?

Молоденькая сарматка отвернулась к коню чалой масти и одной рукой поправляла сбрую. А вот пальцами другой руки она щипала себя за щеки, чтобы вызвать румянец. И еще девушка покусывала губки, чтобы и те выглядели ярче.

— А вот, — оживленно заговорила она, оборачиваясь, — посмотри, какой конь!

Она обошла чалого и тут же вернулась, ведя в поводу саврасого жеребца — светло-рыжего с темной полосой по хребту. У него были маленькая голова, уши торчком, изогнутая шея и прямые, как копья, сухие ноги с маленькими копытами без волос на бабках. Конь был покрыт чепраком, седло было отделано заклепками, а уздечку покрывали белые ракушки, предохраняющие всадника от дурного глаза.

— Это настоящий сауран! — рассказывала Тзана. — Старики говорят, что он происходит от дикого коня. Ест меньше хомяка, а неутомим. Его бег, как полет стрелы! Его ноги, как крылья сокола!

Нахваливая саурана, девушка подошла совсем близко, коснулась Сергия бедром, и кентуриону отказала его обычная сдержанность — он крепко обнял Тзану. Тугие, почти твердые груди приятно вдавились в область сердца преторианца, а черные девичьи глаза глянули с расстояния меньшего длины ладони. Тзана не сопротивлялась. Выхватив тонкий кинжал, она уткнула его в бок Сергию и сказала ласково:

— В нашем племени есть закон — прежде чем выйти замуж, девушка должна убить трех врагов. Два скальпа я уже сняла.

Сергий убрал руки — в ладонях все еще жило ощущение теплого, гибкого тела — и глухо проговорил:

— Прости.

— Да за что? — сладко улыбнулась Тзана и хихикнула: — У тебя такие сильные руки.

Роксолан затрудненно вздохнул.

— Ты слишком хороша, чтобы оставаться спокойным, — сказал он. — Как сохранить кровь холодной, когда ты так близко, что я даже улавливаю твое дыхание?

Девушка ничего ему не ответила, только сняла платок и мотнула тяжелой копной волос. Посмотрела на Сергия, глаза в глаза. Ресницы ее дрогнули, нагоняя тень.

— Тзана.

Девушка томно закинула руки за голову, собирая волосы, тонкая сорочка красиво облепила груди. Соски набухали и твердели, буравя ткань, — у Роксолана даже губы пересохли. Тзана неожиданно опустила руки и быстро проговорила:

— Покупай коня, а то дядя идет!

— Я беру его, — громко сказал Лобанов, не глядя на саурана.

Подошедший сармат одобрительно покивал. Он снял остроконечный башлык, оголяя бритую голову с одним пучком волос, заплетенным в косицу, вытер пот со лба и натянул свой головной убор снова. Бросив Тзане пару слов, он отошел, громко выкликая Сара.

— Сколько? — спросил Роксолан, продолжая глядеть на Тзану.

— Десять аурей, — ответила девушка, не отрывая своих глаз от его лица.

Это было дорого, но Сергию было не до бухгалтерии. Он отсчитал десять золотых кружочков с профилем императора и протянул Тзане:

— Я хотел бы увидеть тебя еще.

— Ты хочешь… меня? — созорничала девушка, принимая плату.

— Да!

Тзана подбросила монеты на ладони, те зазвенели.

— Дядя сказал, что мы уезжаем домой через два или три дня, — проговорила она. — Я живу за Тизией, мы поедем до Апула, до Бендисдавы.

— До Апула? Тогда я найду тебя!

— Если найдешь, — дразняще улыбнулась девушка, — я поверю, что твое желание не слабее твоих рук.

Она протянула ладонь и положила ее Лобанову на грудь.

— Твое сердце бьется часто! — сказала она довольно. — Послушай мое.

Роксолан дотронулся до теплой кожи под девичьей сорочкой, сдвинул ладонь, приподнимая тяжелую грудь, и уловил взволнованный перестук. Убедившись, что заразила Сергия сердечной хворью, Тзана отняла руку и передала ему поводья:

— Конь твой!

Префект претории Марций Турбон пробудился до свету. Потянувшись, он сел и задумчиво почесал живот. «Кровать надо новую…» — притекла к нему неспешная мысль. Префект похлопал по изножью, отделанному бронзой, с гирляндой из листьев, выложенных серебром, и красномедных ягод. Покачав изголовье с серебряными накладками, вычерненными рисунком — сатиры и менады вьются меж деревьев, он услышал скрип. Да, сдает дерево. Ложе досталось префекту от отца — добротная «павлинья» кровать. Так ее называли из-за волнистого расположения пятен на дощечках ретийского клена, коими кровать была оклеена.

Вздохнув, Марций Турбон сунул ноги в домашние шлепанцы-сокки и встал. Раб-кубикулярий[651] уже приготовил для хозяина большой посеребренный таз с затейливой чеканкой, полный чистой холодной воды. Префект с удовольствием омыл лицо. Раб, престарелый Фульвий, уже был рядом и протягивал полотенце.

Марций прополоскал рот, вытерся и приказал:

— Фанния ко мне.

Кубикулярий поклонился и вышел. Почти тут же в дверях нарисовался Фанний Цепион, цирюльник и пройдоха. Грешков за этим кудрявым молодчиком водилось немало, но префект пока прощал ему — уж больно хорошо Фанний управлялся с бритвой.

Марций уселся на табурет и сложил руки на коленях.

— Ну что ты на меня уставился, как коза на горох? — добродушно проворчал он. — Приступай!

Раб поклонился, достал острую бритву, наточенную до зеркального блеска, и горшочки со снадобьями.

— Хозяин хорошо выглядит, — прожурчал Фанний, смешивая жир с золою и пахучим порошком.

— Да что ты говоришь… — усмехнулся префект.

— Истинную правду!

— Брей, давай, правдолюбец!

Фанний, подержав на подбородке и щеках хозяина мокрую горячую ткань, нанес мазь, а после нежно, трепетно провел бритвой.

— Говорят, наш принцепс меняет власти Рима, — болтал цирюльник. — Раньше над районами прокураторы стояли, а нынче кураторы поставлены, все из императорских отпущенников. Это правда?

Фанний отнял бритву, чтобы услышать ответ, и префект претории буркнул:

— Правда.

— А самым главным будет городской префект.

— Фанний, скажи, зачем тебе это надо знать?

— Как же! Городской префект тоже из отпущенников. Вот, дадите мне вольную — и пойду я в магистраты.[652]

Марций фыркнул в негодовании, и цирюльник поспешно отдернул руку с бритвой, дабы не нанести порез.

— Нашелся магистрат. Добривай скорее!

— Всё, всё уже!

Фанний аккуратно вытер префекту лицо — и смазал зудящую кожу своим знаменитым составом — пощипывающим и холодящим. Потом раб мигом собрал свои причиндалы и удалился.

— Вольную ему… — проворчал префект. — А брить меня кто будет? Куратор?

Он прошел к домашнему алтарю и сотворил молитву очагу, пенатам, предкам. Заботливо отряхнул пыль со статуй богов, стоящих на столе терпентинового дерева. На душе стало спокойнее.

Накинув плащ, Марций Турбон вышел на террасу. И увидел, как раб-привратник поспешно раскрывает створку ворот перед всадником в красном с золотом. «Не иначе, императорский вестник…» — встревожился Марций. Он угадал.

Лощеный гонец осадил коня у самых ступеней, лихо соскочил на дорожку и вытянул руку в салюте.

— Аве, сиятельный! — произнес он четко и звонко. — Принцепс велит тебе явиться к прандию![653]