Длинного звали Остапом Подало, а затем явился и четвертый кандидат в беглецы – тот самый беловолосый субъект, которого давеча Тимофеев вырубил.

– Ты?! – вызверился он, углядев Виктора.

Рванулся субъект так, что Хан с Жорожем едва удержали его.

– Да успокойся ты! – рявкнул Николаенков. – Что ты кидаешься?

– Что?! – заорал беловолосый. – А вот что!

И он продемонстрировал здоровенный синячище.

– Это он меня треснул!

– Не фиг было приставать, – пробурчал Тимофеев. Подумал и достал «капмессер». – На!

Субъект посопел и резким движением отобрал стропорез.

– Это Паленый, – представил его Николаенков, – а это Виктор. Ты недоговорил.

– Насчет машины? Короче. Меня сюда везли четверо – двое «зольдатен», шофер и унтер. Будем считать, что и обратно повезут тем же составом…

И Тимофеев изложил свой план. Ничего продуманного в нем не было, чистейшая импровизация. Как говорят на зоне – «побег на рывок». Однако блистать хитроумием в их положении было не лучшим выходом.

Говорят, самое слабое звено в тюрьме – это тюремщики. Человеческая натура слаба, охрану можно подкупить. Но концлагерь – дело иное, здешние вертухаи даже слушать не станут задрипанного узника. А уж если узник будет так глуп, что намекнет на какие-то ценности, которыми он обязательно поделится с охраной, если та его отпустит, то у дурака все выпытают, завладеют сокровищами, буде они не окажутся блефом, а узника похоронят в укромном месте.

Уж коли ты угодил за колючую проволоку, то помни, что Третий рейх – это бандитское государство. А бандосов не уговоришь, чтобы они не творили беспредел, на них действует иная мера – беспредельничать самим.

В бараке беглецы оккупировали угол и незаметно следили за Тимофеевым. Он не злился на «опеку» и не обижался – люди имеют право ему не доверять.

Люди «в углу» были разные. Остап был обычным вором – отсидел половину срока за грабеж и вызвался искупить вину кровью, попросился на фронт, решив свалить в удобный момент. Свалил – и оказался в концлагере у немцев.

Дури у Подало хватало, в голове у него мешались ошметки неписаных воровских законов, неких первобытных понятий о «благородных разбойниках», но вот гнили в Остапе не было.

Своим он был – брехливым, хитрозадым, уголовным элементом, но своим. Остапа нельзя было назвать одиноким волком, скорее уж шакалом – ну если не обижать, то волчком. Однако, прибившись к стае Николаенкова, он уважал вожака и любого чужака готов был загрызть, пусть только заденет кого-либо из своих.

История Доржиева напоминала тимофеевскую – Хан сдался немцам лишь для того, чтобы спасти жизнь и здоровье. И с первого дня в плену Цирендаши искал способ уйти. Охотник, он относился к немцам, как к дичи. Ему были безразличны пафосные увещевания, высокие слова о Родине и долге. Доржиев был таежником и воспринимал Советский Союз как некое отвлеченное понятие, как высшую ценность, не имеющую прямого отношения к его обычной жизни, но дорогую, будто истинная вера.

Николаенков, рассказав Виктору обо всех, мало что поведал о самом себе, но из обрывков, из недоговоренностей Тимофеев сложил себе правдоподобную версию – Жорож либо был подпольщиком, угодившим в КЦ[256], либо агентом НКВД, работающим в тылу врага.

Тимофеев уснул лишь под утро, а в шесть был подъем да жиденький суп на завтрак. Был и обед, до которого Виктор едва дожил.

И лишь в три часа дня ворота лагеря растворились, пропуская знакомый «Опель Блиц». Все те же двое «зольдатиков» сидели в кузове, все тот же унтер занимал «коронное» место в кабине.

– Начали! – обронил Николаенков.

Вплоть до 15 сентября Марлен с Михаилом тщательно вписывали «инфу» в свою тетрадку, которая, по сути, должна была носить высший гриф гостайны – «Совершенно секретно. Особая папка».

И вот тетрадка почти вся была исписана красивым, четким почерком Краюхина. Исаев, впрочем, тоже постарался – выводил схемы и эскизы.

– Ну, что? – негромко спросил Марлен, взвешивая на ладони «премудрую тетрадку». – Пошли?

– К Панфилову?

– Сначала к нему.

– Пошли, – согласился Михаил и усмехнулся. – По-дурацки себя чувствую. Боюсь! Представляешь? Не фрицев, а советского генерала!

– Да тут не в генерале дело… Вообще непонятно, что дальше будет. Надо, если по-хорошему, тетрадку хранить, намотанную на противотанковую гранату. Мало ли… А так – чеку вон, и вся инфа – в пыль!

– Ладно! – расплылся в улыбке Краюхин. – Разговорился… Видать, и сам вибрируешь!

– Ну, есть маленько… Потопали!

Генерала они нашли у его землянки. Неказистый, с усиками «а-ля Гитлер», Панфилов не воспринимался как жесткий военачальник, бездушный, словно врач. Его простое, открытое лицо, уважительность к подчиненным влекли к нему людей.

Воли и энергии в Панфилове было в избытке, просто девизом «Победа любой ценой!» он никогда не пользовался. Зато, предвидя холодную зиму, слал в Москву телеграммы, требуя для своих солдат валенок и тулупов.

Его кредо он выразил сам в разговоре с кем-то из красноармейцев: «Мне не нужно, чтобы ты погиб, нужно, чтобы ты остался живым!»

Стоит ли удивляться, что рядовые и офицеры 316-й дивизии любили своего командира, называя «генерал Батя» или просто, по-семейному: «Батя»?

– Товарищ генерал-майор, – сказал Исаев, – разрешите обратиться?

– Так ты уж обратился, Марлен, – улыбнулся Панфилов.

– Дело у нас очень важное и очень секретное.

Иван Васильевич поглядел на часы.

– За полчаса управитесь?

– Вполне!

– Тогда за мной.

Панфилов пригнулся при входе в землянку и указал на лавки, с двух сторон подвинутые к столу, сколоченному из досок и обитому клеенкой.

– Слушаю, – уселся генерал.

Устроившись напротив, Марлен выложил на стол тетрадку.

– За пару дней до того, как мы с другом вышли к 145-й дивизии из группы Качалова, мы пленили одного немца. Их было двое, они ехали на мотоцикле в районе реки Стометь. Вот мы и решили их «Цундап»… того… экспроприировать. Устроили простенькую засаду, стрельнули, убили водителя мотоцикла, но нам не повезло – он врезался и разбил «Цундап». А вот пулеметчик, который сидел в коляске, остался жив, его только ранило. Я уже хотел добить его, чтобы завладеть пулеметом, а немец как закричит, да по-русски: «Сдаюсь! Не стреляйте! У меня дети!» А я злой был, кричу: «А ты наших детей пожалел?» Так бы и пристрелил, наверное, а он стал умолять, плакать и клясться, что доверит нам очень важные сведения. Оказывается, этот немец, звали его Готлиб Краузе, занимался радиотехникой и весьма в этом деле преуспел, вот только глупому фюреру показалось, будто электронные лампы не имеют к войне никакого отношения, что никакого чудо-оружия с ними не сделать, так для чего тогда средства тратить? И закрыл их лабораторию, а самих инженеров отправил на Восточный фронт. А инженеры очень далеко продвинулись. Мы можем это оценить, поскольку сами учились на радиотехников. Короче говоря, мы этого немца перевязали и целый день записывали все, что он нам говорил. К сожалению, удалось записать не все – во время очередной бомбежки Готлиба убило осколком. Но все прочее, что мы успели занести на бумагу, – здесь.

– Та-ак… – задумался Панфилов. – И что это может дать Красной Армии?

– Победу, – серьезно сказал Марлен. – Готлиб не только о немецких изобретениях говорил, но и работах американских и английских ученых, сведения о которых были собраны немецкой разведкой. Здесь, к примеру, подробно изложено, как изготовить триод – не лампу, а малюсенький приборчик на полупроводниках… Долго объяснять, что это. Главное вот в чем. Немцы уже построили счетно-вычислительную машину «Цузе-3», которая способна раскодировать шифротелеграммы, и она занимает много комнат, потому как работает на лампах – триодах, пентодах и прочих. А та же машина на полупроводниках выйдет размером с этот стол. При этом полупроводники не бьются, как лампы. Из них можно строить мощные рации величиной с коробку из-под обуви или делать локаторы для самолетов, чтобы наши бомбардировщики могли летать ночью и видеть землю на экране. Можно сделать такой локатор, который будет совмещен с электронно-вычислительной машиной, и тогда этот локатор по полету снарядов определит местоположение батареи, выдаст целеуказания, и наши пушки разнесут ее на мелкие кусочки. Можно сделать ракету вроде тех, которые запускает «катюша», только управляемую, чтобы сбивать «Юнкерсы», – она будет направляться на самолет по лучу локатора и подрываться, отрывая немецкому бомбовозу крыло или мотор. Можно сделать такую «глушилку», что она напрочь забьет все немецкие радиостанции на километр вокруг, и фрицы попросту не смогут связаться друг с другом, а ведь это их главный козырь – взаимодействие. Если же мы его нарушим на каком-либо участке фронта, то сможем бить немцев поодиночке – танки, самолеты и живая сила противника будут действовать врозь, не зная, кто где. Можно сделать телевизоры, даже цветные, то есть они будут передавать не только звук, но и изображение. Можно сделать приборы ночного видения, и тогда наши танки смогут атаковать в темноте. Можно сделать очень и очень многое, приблизив нашу победу, спасти сотни тысяч наших солдат, а вот немцам нанести такой урон, от которого они никогда не оправятся. И ключ к этому – здесь!