– Есть осколочно-фугасный! Осколочно-фугасный, готово!
В голосе Борзых чувствовалось изрядное напряжение – снаряд для 107-миллиметрового орудия весил больше пуда.
– Всем вести огонь в движении по выявленным целям! В атаку!
Грохнула пушка, выплевывая горячую гильзу и напуская синей кордитовой вони.
– Бронебойным заряжай! Справа пятнадцать – «тройка». Огонь!
Бабахнуло знатно. Из открывшегося затвора вылетела стреляная гильза, пыхнул сизый пороховой дым – два вентилятора, надрывно воя, вытягивали едкую гарь.
– Шрапнельным заряжай! Вправо двадцать – пулеметная точка.
– Есть, вижу! – отозвался Федотов.
– Огонь!
В обычный перископ Репнин увидел, как в воздухе, словно кометы, пролетали раскаленные болванки.
– Башнер, вправо двадцать – ПТО!
– Есть, вижу! – Санька развернул башню.
– Ваня, первые два снаряда – осколочно-фугасные, остальные – шрапнель.
– Есть! Готово!
– Огонь!
– Есть огонь!
Полчаса спустя Валки были взяты, а несколько колонн немецких грузовиков с продовольствием и боеприпасами мотострелки захватили как ценные трофеи.
Ближе к полуночи все угомонилось, и Репнин смог уснуть не в танке, а в брошенной хате. Со всеми удобствами, исключая интим – Наташу Шеремет отослали в Куйбышев на курсы переподготовки…
* * *
Потери вышли минимальными, но вкус победы был здорово подпорчен особистами.
Старшина Николай Капотов, командовавший танковым взводом, вернулся из боя пешком, с перевязанной головой. Весь экипаж его машины был жив и здоров, больше всех пострадал командир – Капотова контузило. А подбитый «Т-43» остался на поле боя.
Этого было достаточно, чтобы до крайности возбудить бригадного комиссара Червина – майора госбезопасности, возглавлявшего Особый отдел 1-й гвардейской.
Червина за глаза прозывали Червивиным, хотя тот и не был замечен в подлостях. Майор прошел Гражданскую, воевал на Халхин-Голе и в Испании, а вот на Великой Отечественной очень уж рьяно взялся за борьбу с трусами, предателями, дезертирами и прочими врагами рабочего класса.
Репнин застал Червина за работой – тот распекал бледного Капотова, едва стоявшего на ногах.
– Вы самый настоящий вредитель! – орал особист. – Вы – пособник фашистов! Как можно было оставить танк?
– Нас подбили, – глухо ответил Николай.
– Так почему вы не подорвали машину, доверенную вам советским народом и государством? Почему бросили танк? Чтобы немцы отремонтировали его и стреляли по вашим товарищам? Под трибунал пойдете! В штрафные роты!
– Прекратить, – холодно сказал Репнин, глядя в бешеные глаза комиссара. – Что-то вы не по делу распалились, товарищ майор. Капотов был контужен и мало что соображал. Ему в госпиталь надо, а не под трибунал!
– А вы не защищайте, комбриг! – отрезал Червин. – Р-распустились! Бросают танки, будто окурки!
– Вы видели брошеный танк? – повысил голос Геннадий. – Машина Капотова горела! И боеукладка взорвалась через пять минут после того, как экипаж покинул танк через люк в днище!
– Башня на месте!
– И что? Значит, крепко сделан! Внутри-то все покурочено! Как еще его нужно было подорвать, по-вашему? Дерьма навалить, чтоб никто не сунулся?
– Хватит на меня орать! – взбеленился Червин.
Коренастый, плотный, черноусый, он вытянулся, как мог, сжимая кулаки. Ноздри раздуваются, губы – в нитку…
– Вы еще меня припомните, товарищ подполковник, – выговорил комиссар лязгающим голосом.
Круто развернулся и пошагал прочь.
Танкисты оживились, запереглядывались. Наша взяла!
А Капотов сомлел, оседать стал – Репнин еле поспел, ухватился за старшину.
– В санбат. Живо!
Гвардейцы всей толпой понесли Капотова к медикам…
* * *
«Сцена из военной жизни» имела неожиданное продолжение.
Нет, Червин не писал рапортов – комиссар заперся у себя и не показывался на людях.
Лейтенант Амосов, уполномоченный Особого отдела, рассказал по секрету, что комиссар здорово напился.
– Да он неплохой мужик, – сказал лейтенант. – Ну, бывает, что перестарается… – Помявшись, он добавил: – Разрешите мне, товарищ подполковник, быть всегда с вами…
– Так вы же и так с нами!
– Да вы не поняли меня… Вместе с вами в бою!
– А как же ваши лазутчики? – прищурился Репнин. – У вас ведь свои задачи.
– Всей душой, товарищ подполковник, я понимаю свою задачу на войне. Ее можно сформулировать двумя словами, которые написаны на башне вашего танка: «Бить фашистов!» Пока что я не вижу среди наших бойцов вражеских лазутчиков. А бездельничать совесть не позволяет. Хочу быть в боях, как Капотов, как все…
В мирное время та патетика, что звучала в словах Амосова, могла бы резануть Геше слух, но на войне все выглядело иначе. Когда люди ходят по лезвию бритвы между жизнью и смертью, они говорят то, что думают. Их речи между боем вчерашним и боем завтрашним могут отдавать театральностью, но такова уж жизнь на передовой.
– Что ж, лейтенант, – мягко сказал Репнин, – поступайте, как вам подсказывает совесть!
Из воспоминаний капитана Н. Орлова:
«…Это было в 41-м, под Минском – там я встретил своего первого врага. Танк «Т-II» четко просматривался в оптику. До цели было порядка четыреста-пятьсот метров, не больше. И возникла у меня дурацкая мысль, что там же люди! Может быть, другие и по-другому думают, но люди. Они встали перед мостком через ручей, желая, видимо, что-то посмотреть. Один танкист выбрался из танка…
Еще не было уверенности, хотелось убедиться – может быть, это наши. Но когда довел прицел на танк, увидел черную форму и черный крест с проблесками белого на «окраинках», мне стало ясно. Это – враг. Но я ж никогда не стрелял в настоящего врага. Это мой первый выстрел. Кручу колесики наводки, а руки трясутся…
И вдруг я слышу – механик-водитель… я даже имени его не знал. Он был старше меня. Механиков-водителей в учебной части, которым было дай бог за тридцать, мы, мальчишки, считали пожилыми людьми. Так вот, он на меня как закричит:
– Командир, так что же ты? Стреляй! Бога душу…
И чуть ли не матом. Я отжал спуск. Выстрел! Танк дернулся.
– Недолет, мать ети! Выше бери! Стреляй, ну…
Еще выстрел. Гляжу – задымил. Тут уж нельзя было не попасть. У «двойки» противопульная броня, почти как у нашего БТ-7, ее можно с «дегтярева» пробить. Вроде бы еще стрелять, а тут – хлоп! – нам влепили. Мы из танка вылетели как пробки, но все трое невредимы. Подбитый танк остался на том же месте. Мы пока в себя приходили, на нашу «бэтушку» глянули – та уж догорает…»
Глава 3
Окруженец
Высокополье, Харьковская область.
8 августа 1943 года
7 августа 1-я гвардейская вышла к станции Ковяги, перекрыв дорогу Харьков – Полтава. Бои завязались ожесточеннейшие – немцы бросали против РККА и танки, и артиллерию, и авиацию. Зенитный дивизион майора Афанасенко, буквально на неделе пополнившийся пятью ЗСУ на гусеничном ходу, со спаренными 45-миллиметровыми зенитками, служил бригаде хорошим «зонтиком».
Тем не менее в районе совхоза им. Коминтерна танкисты были вынуждены занять круговую оборону, чтобы удержать занятые позиции. Да, враг был бит, бит не единожды, но оставался все еще сильным, «вооруженным и очень опасным».
Фюрер ни за что не хотел терять Украину и бросил на Харьковский плацдарм свои лучшие эсэсовские танковые дивизии «Великая Германия», «Рейх», «Викинг», «Адольф Гитлер» и «Мертвая голова».
Паршиво, но кроме естественных потерь (хотя что может быть естественного в гибели людей?) бригаду ослабляло и командование корпуса, изъявшего практически весь 1-й танковый батальон – его перебросили в помощь 5-й гвардейской армии генерал-полковника Панфилова.
Батю, как прозывали своего командарма сами панфиловцы, Репнин уважал и потому стерпел «изъятие».
