Здесь отовсюду доносились равномерные гулы и басистые рокоты, а воздух отдавал сыростью.

— Далеко ещё? — пробурчал Тугарин-Змей.

— Мы уже рядом, — сказал Самоа Дженкинс, сворачивая в круглый туннель.

В нос ударил тошнотворный запах гари. Вот оно что… Тимофей похолодел — эстакада трансвея впереди была обрушена, длинное тело многосекционного вагона свалилось прямо на платформу, а концевая секция свешивалась ещё ниже, придавливая сцепку контейнеров. Киберуборщики шустро мыли и скребли закопченную платформу, а роботы медслужбы стояли неподвижными столбиками, как суслики у норки, — самый страшный груз они уже доставили куда нужно.

— Жертв много? — выдавил Браун.

— Пятеро насмерть, — пробурчал Дженкинс, и Харин свирепо засопел.

— Кто? — спросил Илья, сжимая громадные кулаки.

— Вот, — ответил комиссар, вытягивая руку к стене.

Там, на сибролитовой облицовке, была наспех нарисована окружность, из центра которой исходили двенадцать молний.

— Группа «Чёрное солнце», — сказал Самоа Дженкинс, — их знак. Они уже отметились на Таити-2 и в Порт-Фенуа. Взрывают, стреляют, громят — и зачищают. Ни одного свидетеля не оставили в живых, но метку накалякать не забывают никогда.

— Молнии в круге… — задумался Тугарин и приподнял брови в недоумении: — Что за хрень?

— Это не молнии, — сухо пояснил комиссар, — а руны «зиг», такие ещё эсэсовцы рисовали на петлицах. Получается как бы солярный крест, двенадцатиконечная свастика, символ Чёрного солнца.

— Что за хрень? — повторил Илья, хмуря брови.

— Я узнавал… — запыхтел Дженкинс. — Это такой оккультный символ был у нацистов. Чёрное солнце — оно… ну, это как бы незримый центр Вселенной, причина и начало бытия, «первоогонь» высшей расы. Гиммлер с корешами думал, будто Чёрное солнце светит в громадных полостях под землёй, куда войти можно только через Арктику и Антарктиду. Сияние это вроде как способности необычные пробуждает, но восприять его могут лишь истинные арийцы. Вот так вот…

До ушей Сихали донёсся топот — и бластер сам будто прыгнул ему в руку. Тугарин-Змей с Дженкинсом тоже выхватили оружие.

— Вроде тихо… — пробормотал Браун, держа палец на курке.

Самоа медленно опустил бласт и покачал головой.

— Всяко бывало, — молвил он, — и пираты случались, и бандиты, а вот террористов у нас не водилось.

— Значит, завелись, — сделал вывод Тимофей. — Ну ты их тут выводи, а мне в Африку пора. И чтоб я в курсе был!

— Будешь, — пообещал Дженкинс.

— Да, чуть не забыл… С завтрашнего дня я в отпуске. На две недели.

— А… — начал Самоа.

— Дайте человеку отдохнуть, — прогудел Харин с осуждением.

— А генеральное руководство? — договорил комиссар.

— Коллегиально! — отрезал Сихали.

9 декабря, 9 часов 40 минут.

АЗО, оазис Ширмахера, озеро Унтерзее.

Озеро Унтерзее располагалось в сотне километров от станции «Новолазаревская». Чашу озера окружали отвесные скалы в тысячу метров высотой, источенные гротами и нишами, — это ветер так постарался.

Когда же буря стихала, над Унтерзее восставала попранная тишина. Суровая, величественная красота озера и полнейший покой — вот, что влекло сюда Александра Белого, китопаса-валбоя.[66]

Рождённый весёлым и находчивым, Шурик любил смешить — и чтобы вокруг смеялась большая дружная компания, но здесь, на Унтерзее, где душа, чудилось, соприкасалась с вечностью, он молчал, внимая снежной сказке. Его закадычный друг, Шурик Ершов, прозванный Рыжим за огненный цвет волос, и ещё более склонный к шутовству, соблюдал тишину с ним на пару. Оба будто заряжались чистотой, ледяной свежестью и ясностью Унтерзее.

Так было два дня подряд, пока Шурики помогали Олегу Кермасу собирать мумиё со скал, а на третий день стряслась беда.

Это случилось в полдесятого. Шурик Белый только нацелился отломать сосульку мумиё, свисавшую с камня, как Рыжий закричал: «Смотри!»

Белый посмотрел — и охнул. За полкилометра от них, у подножия скал, где копошились геологи, вдруг завихрились ленты изумрудного зарева, ударили восходящие потоки бледно-голубого сияния, заполоскали полупрозрачные знамёна красного и жёлтого цветов — они рвались на трепещущие световые лоскутья и обращались по спирали, истаивая на лету.

У Белого перед глазами что-то замерцало, зазвенело тихонько в ушах, тело окатила волна слабости, но китопас не поддался недомоганию — он хорошо видел, как шатались вдалеке красные фигурки геологов, как падали на лёд. Эти странные световые столбы били изо льда прямо под ними. Или над ними? Короче, хрен поймёшь!

— Бегом! — крикнул он и помчался на помощь. Рыжий припустил следом.

Океанцы как раз миновали палатки лагеря, когда зловещая цветомузыка доиграла своё.

— Можно подумать, будто… — выговорил на бегу Рыжий. — Что это такое было, вообще? Мираж или…

— Я доктор? — ответил Белый. — Я знаю?

Добежав, он затормозил, проехав по гладкому льду. Геологи лежали вповалку — без сознания, но живые.

— Хватай их за шиворот! — решил Белый. — И потащили!

— К палаткам? — уточнил Ершов, цепляясь за каэшку Кермаса.

— Туда!

Когда китопасы приволокли вторую партию, Олег Кермас с трудом сел, потом встал на четвереньки.

— Очухался! — весело сказал Белый. — Олег, ты как?

Кермас не ответил. Он по-прежнему стоял на карачках, низко опустив голову, словно под лёд заглядывал, покачивался и тяжело дышал.

Ершов опустился с ним рядом и потряс за плечо.

— Олег!

Кермас будто и не замечал его. Неожиданно подняв голову, он заговорил глухим, «потусторонним» голосом, будто медиум на спиритическом сеансе:

— Их надо срочно спасать! Срочно! Слышите? Люди в опасности! Они подо льдом, под землёй… Их надо оттуда вывести! Они не виноваты, слышите? Внуки не отвечают за дела дедов!

— Так мы и так спасаем, — не понял Рыжий. — Щас ещё троих притащим, а потом…

— Он не с тобой говорит, — тихо сказал Белый.

— А с кем? — вытаращился Ершов.

— Не знаю…

— Их надо срочно спасать! — вещал Кермас по-прежнему. — Слышите? Люди в опасности! Они подо льдом, под землёй…

Заметно побледневший Белый сказал очень серьёзно:

— Вызывай Купри и врачей. Пусть срочно летят сюда!

Шурики ждали до самого обеда, но медиков так и не дождались. А ровно в час дня над Унтерзее закружил оранжевый флаер и сел рядом с палатками. Из него выбрались Купри и Сегаль.

— Привет Шурикам! — радостно крикнул Борис, но тем было не до шуток.

— Где врачи? — заорал Рыжий. — Мы их третий час дожидаемся! Тут вообще не пойми что творится. И как…

— Разберёмся, — буркнул комиссар, осматривая геологов, занесённых в палатки. — Адаптоген давали?

— Сразу по ампуле впрыснули, — подтвердил Белый. — Каждому.

— Очнулись вроде, — сказал Сегаль. — Вон, глазами лупают…

— А толку? — скривился Ершов. — Гляди! — Он наклонился к молодому геологу с бородкой-эспаньолкой и громко произнёс:

— Пещеры!

Геолог встрепенулся и зачастил:

— Людей надо срочно спасать! Они подо льдом, под землёй! Их надо оттуда вывести! Они не виноваты, слышите? Люди в опасности!

— Вот, — развёл руками Рыжий. — А этих хреновых медиков не дозовёшься, как будто и… Тут, может, и вообще…

— Летят! — крикнул Белый, задирая голову к небу.

Из-за гор показался тяжёлый птерокар. Мощно взмахивая двумя парами крыльев, он пошёл на снижение и сел, раскорячив суставчатое шасси.

— Ну наконец-то… — проворчал Ершов. — И дня не прошло!

— Им надо на птере написать: «Неторопливая медицинская помощь»! — с натугой пошутил Белый.

У птерокара распахнулись все дверцы разом. На лёд стали спрыгивать люди в зелёных каэшках. Их руки оттягивали тяжёлые лучемёты[67] «Биденхандер», и в следующую секунду они открыли огонь на поражение. Друмм! Друмм! Дррах!