В потемках поужинали остатками лепешек и копченого осетра, раздобытых у бедного рыбака накануне. Тот, наверное, впервые в жизни держал в руках настоящий серебряный дирхем.

– А здесь тепло… – негромко сказала Эльвёр.

– Лето, – откликнулся Костя.

– Не-ет… Наше лето – холодное. То дождь пойдет, то туманом все заволокет. А здесь даже ливень и тот теплый!

– Юг, – по-прежнему лапидарно сказал Плющ.

– А мы теперь – в Кенугард?

– Ага.

– А Кенугард большой?

– Да какое там… Пара вшивых деревушек.

– А Миклагард? Ты говорил, что мы туда поедем.

– Надо поехать. Миклагард большой, даже очень. Альдейгу видела?

– Ну да.

– Так там тысяча человек живет или чуток побольше. А в Миклагарде – пятьсот тысяч! Там столько же народу, сколько в пяти сотнях Альдейгьюборгов.

Эльвёр замотала головой:

– Не могу себе представить такое число! Оно слишком велико! А ты там был?

– В Миклагарде? Нет, там я не был, но жил в других городах, тоже очень больших. Там, откуда я пришел, таких городов много. А ты бы хотела побывать в моем мире?

– Да! – выдохнула девушка. – Если с тобой, то хоть в Йотунхейм[865]!

Эльвёр прижалась к Косте, ее руки залезли ему под рубаху…

Через несколько минут одежда была скинута и разбросана, а гулкую избу наполнило горячее дыхание и сладкие стоны.

Ночью Плющ несколько раз вставал, обходил избу кругом, проверял лошадей. Все было тихо и спокойно.

Совершив последний обход перед рассветом, часа в четыре, он вернулся к Эльвёр, прижался и заснул.

Разбудили его лошади. Встрепенувшись, Костя сел, протер глаза и прислушался. Да нет, не приснилось ему – фыркал конь.

Мигом натянув рубаху и обувшись, он тихонько поднялся – и замер. На пороге избы замерли два седобородых деда в длинных, ниже колена, рубахах. Холщовые порты были обмотаны онучами, на ногах лапти. Лица дедов были суровы.

Тот старикан, что стоял слева, негромко стукнул посохом с набалдашником из черепа младенца и строго сказал:

– Почто святилище осквернил?

Эваранди растерялся. Дед говорил на каком-то суржике, мешая древнерусский со славинским, и Костя, для пущего понимания, ответил на той же словарной смеси:

– Святилище? Простите, мы не знали, что это не простой дом. Мы только переночевали тут.

– Трапезничали, – вытянул палец второй дед, – и блудили!

Эваранди хотел было ответить в резком тоне, но его опередил первый дед.

– Мы лишь слуги Семаргла[866],– молвил он, – и прощения будешь просить не у нас, а у бога. Будет Семаргл милостив – останешься жив, а ежели не простит он вины твоей, примешь смерть лютую!

Дед стукнул посохом покрепче, и тут же за спинами жрецов возникли добры молодцы в кожаных доспехах. На поясах у них мечей не было – лишь метательные топорики да здоровенные тесаки. Молодцев было шестеро, один другого шире, и Плющ понял, что сопротивляться бесполезно.

Можно, конечно, устроить показательную резню и пасть смертью храбрых, бросив Эльвёр на растерзание, но так нельзя.

– На коней, – велел один из молодчиков. – Попробуете бежать – стрела догонит.

Костя сжал зубы и молча стал седлать лошадей.

Второй раз в плену! Не слишком ли? А дураком не надо быть.

Он оглянулся на девушку.

Эльвёр не слишком напугалась, ей даже любопытно было.

– Поехали!

«Осквернителей» под конвоем вывели из храма. Дальше путь лежал по тропе, ведущей на юг. Трое добрых молодцев ехали впереди, двое позади, а один рядом с Костей.

Можно было, конечно, направить коня в заросли и скрыться, но парочка за спиной выпустит две меткие стрелы. Да и чаща такова, что не проедешь, впору прорубаться.

– А мы куда едем? – осведомился Плющ.

Конвойный покосился на него и снизошел до ответа:

– В Киев.

«В Киев – это хорошо! – подумал Эваранди. – По дороге…»

Кенугард. 25 июня 871 года

Обрыв помалу спадал, и вскоре Роскви взобрался наверх, попадая в дубовую рощу, зеленую и светлую, трава как ковер. Минуя просеку, он увидал в сходившейся перспективе ту самую избу, что стала крепостью для варягов.

Славины кучковались в сторонке, не решаясь на штурм. Валерий сразу ускорил шаг, переходя на бег. Среди дубов разносилось мощное хрюканье – стадо розовых кабанчиков усиленно рылось в шуршавшей листве, отыскивая желуди.

Едва не споткнувшись об взвизгнувшего поросенка, Бородин рванул напрямую к Почайне. Перед ним тут же вырос плетеный тын.

Поминая нехорошими словами бестолковых огородников, Валерий сделал крюк и выбрался к нескольким домишкам, поставленным вразброс.

Несмотря на хорошую погоду и солнце, кривые улочки и тупички между халупами напоминали месиво из грязи и навоза. Похоже, что скотина гуляла тут постоянно, – ни травинки, сплошь черная слякоть.

И не дома – хижины. Низенькие развалюхи, крытые прелой соломой. Было такое ощущение, что солома горит, – отовсюду лез вонючий дым. Это топились печки по-черному.

То есть мало им грязи снаружи, надо еще сажу и копоть развести внутри. Обитатели этих средневековых трущоб были нечесаны, дефилировали в живописном тряпье, и весь их безрадостный, неухоженный вид навевал тоску и уныние.

А совсем рядом, по ту сторону ручья, берега которого были истоптаны копытами и колесами телег, стояли другие дома – тоже бедненькие, но какие-то опрятные, что ли, ладные даже.

Здесь хозяева не «чинили» забор подручным материалом, затыкая дыры ветками – нет, они все делали аккуратно, не ленясь. А еще дальше, ближе к пристани, жилища и вовсе вырастали – на каменных фундаментах, высокие, под тесовыми крышами. Окошки, правда, были малюсенькие, затянутые листочками слюды, но и это выглядело богато на фоне хижин.

Около пристани шастали бойцы-славины, и Бородин решил не переть напролом. Пробежав узкой щелью между двумя большими домами, чьи стены были обмазаны растрескавшейся глиной (видать, против возгорания), он выбрался в район, где теснились рыбацкие сараи, воняло рыбой, а на шестах сохли сети, поблескивая чешуйками.

«Рататоск» стоял на рейде, пришвартованный к крепкому колу, вбитому в глинистое дно, – легкое течение оттягивало кнорр к Днепру. А «Рарог» покачивался у причала.

Было заметно, что славины со своими щитами, круглыми сверху, суженными книзу, реяли неподалеку, вроде как блокируя скедию.

Или стоя на стреме, готовые учинить арест или досмотр.

Вообще, ситуация была дурацкая.

Даже если представить себе, что Рюрик решил сжить со свету Дира, то зачем для этого слать скедию и дюжину человек? Убийца должен явиться к «великому князю» в одиночку и незаметно.

А скедию не заметить трудно. Опять-таки, для того, чтобы затеять заварушку, дюжины варягов маловато будет.

И выходило так, что местные настолько напуганы русами, что всю дружину готовы выставить против дюжины гридней.

«Респект и уважуха!»

Роскви обогнул сарай и спокойно направился к причалу.

– Эй! – донесся крик. – Ты куды, отрок?

– Куды надо, – буркнул Валерий, ускоряясь.

Халег Ведун находился на борту и, увидав Бородина, издали поинтересовался:

– Чего такого случилось? Где наши?

Валерий не стал повышать голос. Приблизившись, он затараторил:

– Кто-то пустил слух, будто варяги прибыли, чтобы сжить со свету князя Дира. Местные погнались за нами, мы укрылись в недостроенной избе – это вон там, по Боричеву току и за рощей. Свенельд послал меня за подмогой. Наши-то все при мечах, но у них всего три лука, а стрел мало. Их там окружили человек тридцать конных и пеших. На приступ идти не решаются пока, но если пойдут, нашим точно несдобровать.

– Понятно… – выцедил Халег. – Могу спорить, что слух пущен Эйнаром Пешеходом, – этот посол драный буквально вчера отплыл на юг, а перед этим, говорят, побывал у Дира. Ладно. Карл! Отплываем!