Обозов этих, хоть и шли налегке, набралось изрядно. Полковая кузница нужна? Несомненно! Сотенный оружейный мастер по огнестрелу нужен? Обязательно, и его хозяйство занимает не одну, и даже не две повозки. А ещё лекари, ведь сейчас без лекарей даже татары в набег не ходят. Ну… то есть, настоящие которые татары, а не бегающие от императора Касима по степи дикие кочевники.

Кстати, о кочевниках и не только о них… Десятку Маментия Бартоша была поставлена задача обеспечить огневую поддержку двум татарским сотням, отправляющимся на новую границу с Литвой. Дела простые и ясные — не допустить насильного увода мирного населения и перехватить людоловские шайки литвинских и польских шляхтичей. Время смутное, крестьяне вроде как ничьи, и нашлось немало охотников пополнить свои имения новыми рабочими руками.

Одну такую деревеньку нашли по густому дыму, поднявшемуся выше леса. Татарский сотник Карим, давний знакомец Маментия, принюхался и уверенно заявил:

— Хаты жгут. И людей.

— Как это? — не понял Бартош.

Сотник пожал плечами и уточнил:

— Тебе пленные нужны, или всех рубим?

Пленных взять хотелось. Никогда же никого не брал в плен, а раньше, как говорят, на этом можно было заработать неплохие деньги. Понятно, что набольшему начальству уходило почти всё, но и оставшегося хватало на пару месяцев безбедной жизни. Латыняне, по слухам, вообще с самого Папы Римского несколько раз выкуп брали.

Вернувшийся передовой дозор доложил, что противника в деревне мало, десятка два от силы, и Маментий выдвинул предложение:

— Слушай, Карим, а если мне обойти и сесть в засаду, а вы на нас погоните?

Татарин прищурился и пригрозил пальцем:

— Э-э-э, бачка! Был урус больной башка, стал урус хитрый башка! Вы татей перебьёте, тогда и добыча ваша? Несправедливо, десятник.

— Да что вам там делить на две сотни, Карим?

— Не скажи, там одного железа пуда три наберётся, если дозорные правильно углядели.

Маментий огляделся по сторонам, чтобы никто случайно не услышал, и зашептал на ухо:

— Есть бутылка из прозрачного мягкого стекла беловодской работы, и беловодское же огниво «Сверчок» красной мягкой кости. Стоит это трёх пудов железа?

Карим молча боролся с искушением, но было видно, что искушение побеждает. Союзникам государь-кесарь платит щедро, в месяц каждому по прутку великолепного железа весом в четыре московских гривны, и государева доля в добыче всего в одну десятую часть. Но с другой стороны, предлагаемые Маментием редкости стоили в два раза больше, чем обе сотни получают за целую неделю. Особенно огниво, за которое тайные огнепоклонники персы готовы заложить душу вдобавок к золоту и серебру. Правда, с персами в Смоленске… Так ведь можно же подождать и продать в Казани, Касимове или Хаджи-Тархане.

— Твоими устами говорит сама мудрость, друг мой Маментий! Два часа тебе хватит, чтобы устроить засаду?

— Раньше успеем, — кивнул Бартош. — Мы же верхами. Только как бы тати не убежали раньше времени…

Карим опять принюхался к дыму и покачал головой:

— Недавно подожгли. Чуешь, солома на крышах ещё не прогорела? Там у них сейчас самое веселье.

Маментий не стал спрашивать, откуда татарский сотник так хорошо разбирается в дыме горящих домов. Зачем ворошить прошлое, так ведь можно и обидеть невзначай хорошего человека. Кто нынче без греха? У самого в былые времена чужие кошели к рукам прилипали, да и сейчас… Нет, не у своих, упаси боже! А вот доведётся пройтись по чужому вражескому городу… Кстати, а свои вражеские города бывают? Вопрос интересный, но не своевременный — пора выдвигаться на эту… как её там… на позицию.

— Ну что, господа дружинники, вперёд?

Союзники знали толк в загонной охоте и вывели безобразничавших в деревеньке татей точно к месту засады. Впрочем, дорог в здешних дремучих лесах немного, и у вершников ещё меньше путей для стремительного бегства. Они грабить пришли, и при малейшем отпоре не станут ввязываться в сабельную рубку, а постараются спасти свои шкуры, понадеявшись на скорость и выносливость коней.

— Хороши коняшки, куда как лучше наших будут, — Иван Аксаков издалека оценил конские стати и выдвинул предложение. — А не поменять ли нам своих, господин десятник?

— Я бы не советовал менять, — не согласился с товарищем Влад Басараб. — Это же мадьяры, сиречь хунгры или угорцы.

— И что?

— А то! У них там зима после Рождества начинается, а к Крещению уже заканчивается. В наши морозы они помёрзнут к херам.

Маментий отметил, что волошанин не только охотно и к месту использует точные и ёмкие словечки, но и считает себя человеком русским. Во всяком случае, русскую зиму точно считает своей.

— Да разве сейчас зимы? — проворчал Дмитрий Одоевский, поплотнее закутываясь в овчинный полушубок, крытый крашеным в цвет пожухлой травы сукном. — Раньше, говорят, такие морозы бывали, что вороны на лету замерзали. И слова замерзали.

— Это как? — удивился Влад.

— Да очень просто, прямо у рта и замерзали.

— Это что, всю зиму никто ни с кем поговорить не мог?

— Ну почему же? Двое говорят, а третий слова палкой отколачивает. Вот ежели не успевал, тогда да, тогда приходилось весны ждать, чтоб оттаяли. Как солнышко пригреет, так сразу отовсюду и слышится — «…мать… мать… мать…».

За шутками и прибаутками не забыли про главное, про лиходеев, скачущих во весь опор от визжащих и размахивающих саблями татар. Влад утверждает, будто это мадьяры? На взгляд Маментия они ничем от литвинов не отличаются, если только вблизи получится разглядеть. Впрочем, хорошие тати — мёртвые тати, а в дохлом виде их происхождение никому не интересно. Покойники вообще никого не интересуют, кроме жирных воронов, кружащихся над дорогой в ожидании законной добычи. Может быть, для воронов мадьярские глаза вкуснее польских или немецких?

— Попрошу не щёлкать клювами, господа дружинники!

А кто щёлкает-то? В десятке таких нет и сроду не бывало. Пищали заряжены, замки взведены, только прицеливайся получше, да стреляй. Ну чисто охота на кабана из засидки, как в учебной дружине и обучали. Ну а старший десятник Лукьян Петрищев по прозвищу Лука Мудищев пообещал лично охолостить любого, кто по скудоумию или дурной лихости сунется в рукопашную свалку.

— Вы, стрелки пищальные, товар штучный, вам дар меткости от Господа нашего даден, а пищаль государем-кесарем вручена. За неё в немецких землях можно три-четыре лыцаря купить с оруженосцами, прислугой и всеми потрохами. Лыцари те, суть мужики в железной скорлупе, а вы, мать вашу ласково, эта… как её там… илита армии. Да, элита! Кто поправил? Десять вёрст в полном снаряжении! Время пошло!

— Разобрать цели, — негромко скомандовал Маментий, и отдельно указал Верейскому. — Пётр, ты бери на себя главного и постарайся живым оставить. Вдруг князю Ивану Евграфовичу будет любопытно поспрошать?

Обычно молчаливый Пётр на этот раз изменил привычке и хмыкнул:

— Да, князю такой редких птах понравится. А вот ежели бы те перья не на шелом воткнуть, а в задницу, стал бы хунгарец жар-птицей?

— Может бы и стал, — пожал плечами Маментий. — Только летать-то он всё равно не умеет.

— Так я научу, — дружинник придержал дыхание, выцеливая всадника с пышным плюмажем из диковинных перьев на блестящем шлеме.

— Чего ждёшь? — прошипел сквозь зубы Митька Одоевский. — Стреляй же, Петруша!

— Петрушки на ярмарках в балаганах! — огрызнулся Верейский и выстрелил.

Следом ударили остальные пищали десятка, заставив жирных воронов испуганно взвиться к низким тучам, и через несколько мгновений ещё два дружных залпа в облако густого дыма. Били по направлению и на слух, но узкая дорога позволяла надеяться на удачные выстрелы — пролетит тяжёлая пуля мимо одного, а тут как раз другой подвернётся. Да и Петьке Верейскому будто ангелы небесные прицел поправляют, хоть глаза ему завяжи. Ну а кто же ещё, уж точно не черти помогают попадать в нечестивых латынян, что им почти родня.