Но это были потери во благо. Нынче на поле боя сошлись две Силы, и ни одна не хотела уступать.

Гитлер визжал на своих фельдмаршалов, требуя взять Москву во что бы то ни стало, а Ставка Верховного Главнокомандования готовилась к переходу в контрнаступление…

…– Летный состав! На построение!

Трава на аэродроме чуть поседела от мороза, и унты впечатываются в нее с различимым хрустом. Полная тишина в небе, на земле ни малейшего дуновения. Над верхушками деревьев восходило крупное, свеже-розовое солнце.

– Первая и вторая эскадрилья – в полной готовности, третья – на прикрытие. Группа штурмовиков нанесет удар по немецким войскам южнее Тулы – там станция, а рядом аэродром. Все понятно?

– Понятно… – ответили два-три голоса, остальные пилоты просто кивнули.

– Прошу особо обратить внимание на линию фронта, – сказал командир полка. – В случае неприятностей тяните на свою территорию. В бою от группы не отрываться. Вылет через час. Разойдись!

Ровно через час эскадрильи вылетели, группируясь в четверки.

Жилин поморщился чуток – он не любил ноябрь.

Формально – тоже осень, но по факту – зима. Или предзимье.

Хорошо бывать в октябрьском лесу – солнце светит, но не греет, тихо вокруг, слышно, как листья опадают, шурша о ветви.

Очей очарованье.

Поневоле настроишься на светлую печаль, разделяя мысли и чувства Александра Сергеевича. А в ноябре слишком холодно для прогулок. Предзимье уныло и хмуро, три краски господствуют в мире – белая, серая и черная.

Небо затянуто хмарью, земля выбелена снегом, сквозь который проглядывает мерзлая чернота. Не грустно – скучно. И зябко.

Как его зять говорит: «Не комфортно-с». Да-с…

– Я – «Москаль». На два часа – «горбатые». Бауков, берешь снизу, я – сверху.

– Принял.

Дюжина «Илов» шла на полутора тысячах метров.

– Привет, «малышня»! – раздался в эфире жизнерадостный бас. – «Маленькие», следите, чтобы плохие дядьки не обижали «больших»!

– Уследим как-нибудь. Ты, «Кикимора»?

– Так точно!

Саша Митрофанов, с позывным «Кикимора», взлетал не с поля даже, а с замерзшего болота. Отсюда и позывной.

Правда, комэск сам его выбрал – с чувством юмора у Санька все было в порядке.

– Приготовиться к атаке!

Под крылом «МиГа» промелькнула линия фронта, отмеченная воронками и горевшими танками. Вскоре показалась железнодорожная станция, и самолеты тут же были встречены «праздничным салютом» – заговорили зенитки.

– Четверке Бегельдинова подавить зенитную артиллерию!

Две пары «Илов» отвернули, почти сразу же выпуская «эрэсы» – на позициях ПВО за полуразваленным депо заблистали разрывы.

Накрыли вроде.

Штурмовики выстроились в круг, завертелись, насылая на фрицев бомбы, «эрэсы», снаряды. В белом облаке пара скрылся черный паровоз. Немцы в серых шинелях бегали по путям, как мыши, то и дело пятная снег яркими красными мазками.

Лейте, лейте кровушку! За что боролись, на то и напоролись.

Но весь боеприпас «горбатые» не раздавали, берегли для «соседей».

Жилин лег в разворот, обозревая сверху поле немецкого аэродрома. Там полный переполох.

«Мессершмитты» и «Юнкерсы», не выруливая, взлетают прямо с мест стоянок, с задних точек бомбовозов строчат пулеметы, «лают» десятки зениток.

– С круга прикройте! «Маленькие», это и к вам относится.

– Прикроем.

Шестерка «Илов» атаковала самолеты, стоявшие на старте. Два «Мессера» один за другим опрокинулись, мигом превращаясь в груды обломков. Вторая пара столкнулась на взлете и, пылая, врезалась в строй бомбардировщиков. Вспыхнуло несколько «Хейнкелей».

Меткие бомбы подорвали склад боеприпасов – огонь хлынул волной вкруговую. Картинка!

С востока приближались пять «лаптежников» – отбомбившись, «Ю-87» торопились в «конюшню», а тут такая встреча. «Лапотники» выстроились в «круг», то скрываясь в облаках, то выныривая.

– «Маленькие»! «Худые» со стороны солнца! Они – ваши.

– А «лапти» видишь?

– Я ими сейчас подзаймусь!

– Смотри…

– Порядок!

«Кикимора» набрал высоту, выпустил шасси, чтобы походить на «Ю-87» – и нырнул в облака.

Подкрался и вынырнул, пристраиваясь в хвост «лаптежнику».

Короткой очередью сбил немца и скрылся в облаках. Фрицы ничего, наверное, и не поняли, а Саша снова явился по их души – пристроился сзади очередного «лаптя».

Очередь. Готов. Так и вогнал в землю все пять «Юнкерсов».

Но и один из «Илов» тоже не удержался в небе – налетел на развесистую «гроздь» разрывов и заскользил к земле.

Жилин ясно увидел, как «горбатый» подвернул в падении.

– Прощайте! – донес эфир, и штурмовик врезался в «Юнкерс», задевая и рядом стоявший бомбер.

– Леха-а! С-суки! Я ж вас… Рвать буду, суки такие!

Иван сжал зубы, продолжая набирать высоту. За борт он даже не смотрел, знал, что эскадрилья знает свой маневр. «Мессершмитты» были рядом. Немцев, видно, тоже переполняли эмоции – трассеры заплелись издалека, чуть ли не с полукилометра.

Перевалив «горку», Жилин понесся вниз, бросая взгляд на «МиГ» с номером «12» – его пилотировал «Жила».

Иван усмехнулся.

Он так для себя и не решил, как ему обращаться к…

Вот именно. К кому? К Ивану Жилину? Так это он сам и есть – Иван Жилин! А этот, молодой, который летает на истребителе с двенадцатым номером, – тоже он?

Раздвоение личности…

А если «Жилу» убьют, он тоже исчезнет? Ведь не будет уже того «участника ВОВ», который с президентом принимал Парад Победы, и ничье сознание не переселится в Рычагова.

Как все запутано…

Ладно, вялотекущими шизофрениями позже заниматься будем.

– Я – «Москаль». Атакуем!

Все утро Кузьмич, погоняя запаренных техников, менял на жилинском «МиГе» мотор – ресурс, весьма скромный, был выработан. Новый, заботливо перебранный и прощупанный двигатель обещал добавить километры к скорости, но время, время!

Поэтому на очередную штурмовку вылетела четверка из 2-й эскадрильи и четверка Баукова. Жилин замотался, мечась по аэродрому, описывая треугольник КП – ПАРМ – стоянка.

Когда самолеты вернулись с задания, Иван колдовал над пулеметом БС и не сразу заметил убыль.

– Ни хрена себе… – протянул Кузьмич, и лишь тогда Жилин выглянул из-под крыла, где возился с «Березиным», возлежавшим на чистом брезенте.

Выглянул – и похолодел.

Самолеты были прострочены вдоль и поперек. Не было понятно, как они вообще смогли долететь. Но главное – убыль.

При первом взгляде Ивану показалось, что вернулось только три самолета из четырех. Заметив в кабине понурого Аганина, он быстро приблизился и крикнул:

– Игорь где? Боря, слышишь? Где «Хмара»?

Аганин посмотрел на него – и заплакал.

Это было страшно: сурового вида мужик с простым, обветренным лицом, плакал, кривя лицо и жмуря глаза, словно слезы жгли их.

У Жилина опустились руки.

С самого начала войны он терял товарищей. Именно товарищей. Иван не позволял себе привязываться, поскольку хоронить друга – это горе.

Лучше держаться ото всех на расстоянии, отдалять людей, и тогда неизбежные на войне потери не принесут тебе сильную боль, не проходящую с годами.

Но с Литвиновым этот фокус не удался – Игорь был слишком открытым человеком, веселым и жизнерадостным – как ты его отдалишь? Все пилоты эскадрильи были комэску товарищами, но Литвинов как-то просто и естественно стал ему другом.

Любой прикроет его и не бросит – на том и стоит фронтовое братство, но Игорь… Только с ним Жилин мог говорить о поэзии, читать наизусть любимого Пушкина, Цветаеву и Гумилева.

«Хмара» все понимал, и даже показывал свои собственные «вирши», как он их называл.

Неоконченные, словно вырванные из текста, они не поражали особым талантом, но что-то в них было.