– «Рататоск»?

– Он самый, – ответил херсир, восседавший у кормила.

– А ты небось Хродгейр Кривой?

– Он самый, – повторил Хродгейр. – Ты-то кто?

Одинокий гребец подплыл к самому борту и уцепился за канат:

– Фу-у… Меня послала Эльвёр, дочь Освивра!

Костя подскочил к борту:

– Как она? С ней все в порядке?

– Жива-здорова!

Кривой скомандовал:

– Цепляй лодку и залезай.

Нежданный гость закинул канат на палубу кнорра, и Хвитсерк мигом примотал конец.

– Руку давай!

Перевалившись через высокий борт, визитер чуть не рухнул на палубу.

– Ну я и греб! – сказал он, отпыхиваясь. – Умотала меня дорожка… Меня зовут Николай, я сам из ромеев, но всю жизнь у варягов. Потом вот у норегов из Каупанга. До места я – гребец, а на месте – толмач. Ну и носильщик, знамо дело. Тем и живу. Так вот. Когда мы до Днепра добрались, Эйнар беспокоиться начал: где, мол, скейд Сиггфрёда, да куда девался отряд Сигурда Сурового?

– В аду они, – серьезно ответил Эваранди. – Все.

– Здорово, – впечатлился Николай. – Эйнар того и боялся. Потому, наверное, и решил натравить на вас целую банду местных криве – человек тридцать на каюках. Это лодки такие, хазарские вроде, каждая на четверых гребцов. Так вот. Они могут напасть на вас уже этой ночью…

– Понятное дело, – проворчал Йодур. – Не днем же. На свету будет видно, как их трупы по Непру сносит.

Команда рассмеялась.

– Главным у них Тормейсо, а с ним Мексуно, сын Яйгелло, – продолжил ромей. – Криве будут незаметно преследовать вас, а ночью, когда вы встанете на ночлег, перережут спящими. Опыт у них в этом деле большой.

– Слыхивали, слыхивали… – проговорил Хродгейр. – Ладно, спасибо, Николай. Отдыхай пока, а потом, если что, сядешь за весло вместо Одди. Убили его.

– Благодарю, херсир. Возвращаться мне не с руки.

– Эт точно! – хмыкнул Беловолосый. – Врежет тебе Эйнар «красного орла», и всего делов.

– Все там будем, – пожал плечами Николай.

– Эльвёр стерегут? – спросил Костя.

– Еще как! На волоках посвободнее было, но там и бежать-то некуда. К тем же криве угодишь, или к галиндам, или еще к кому. А нынче наложниц охраняют так, словно они из чистого золота сделаны. Мне-то затеряться легко было, за гребцами никто не следит, а девушек под охраной свели на берег, заперли и сторожа выставили. Так вот.

– А куда ты все время смотришь?

– Да за вами вроде варяги следуют…

– Они не за нами, они – с нами.

– Да? Ну тогда совсем хорошо!

И Николай привычным жестом нащупал крестик под рубахой.

Свежий ветер гнал «Рататоск» до самого вечера. Первый каюк викинги обнаружили еще засветло – парочка криве в кожаных безрукавках поверх рубах гребла не спеша и даже голов не поворачивала в сторону кнорра.

– Мы, типа, не местные, – негромко съехидничал Бородин.

Сопровождая «Рататоск» версты две, каюк пристал к берегу, но тут же каюк нумер два отчалил от маленького островка, намытого посреди реки.

– Как гребут, а? Передали нас по эстафете.

Плющ хмуро глядел вслед криве. Подошел Йодур и хлопнул его по плечу.

– Готовьтесь, – сказал он. – Местечко тут есть одно, Меченый бывал, знает. Высадимся все как надо… Халег Ведун в курсе, остановится выше, чтобы нам не мешать и криве не спугнуть. А действовать будем так…

Место для стоянки было хорошее – поляна с выходом к реке, окруженная лесом. «Рататоск» загнали в небольшую промоину и всей толпой стали разбивать лагерь.

Развели костер, сварили похлебку, больше похожую на жаркое, поели, хохоча, громко перекликаясь, резвясь.

Это был спектакль для криве – самые зоркие из викингов разглядели в потемках три или четыре каюка, таившихся у противоположного берега.

Если бы Николай не предупредил вовремя, их никто бы и не заметил, а вот, когда знали, что высматривать, тут же и увидели.

Криве пока лишь подкрадывались, скользя на каюках у противоположной стороны реки, занимая дальние рубежи, следя за ярким огнем костра, вслушиваясь в звучание доносившихся голосов.

А команда Хродгейра в это время исполняла по пунктам немудреный план – пока одни пили да куролесили, другие деловито набивали мешки травой и ветками.

И вот голоса стали стихать – викинги «уморились».

Один за другим они «укладывались спать», позируя «зрителям» у того берега. Викинги и вправду ложились – и медленно отползали, оставляя после себя мешки, закутанные в одеяла. С течением времени на поляне оставалось все меньше народу и все больше чучел.

Настал момент, когда возле костра задержался всего один человек – Хадд. Он устроился в громадном дупле и держал «на привязи» чучело, изображавшее часового, – это пугало, набитое травой, не лежало, а «сидело» возле огня. Издали похоже было, что дозорный дремлет, клоня голову в шлеме.

Шлем был настоящий, и даже кольчуга – старая, правда, но почти целая. В отсветах тускнеющего пламени она переливалась рыбьей чешуей.

Викинги расползлись и затаились. Несмотря на свое добродушное чванство, они прислушались к совету Роскви – измазали, как он, лица сажей.

«Бледное лицо видно в темноте», – сказал Валерка, после чего натянул на кольчугу старую рубаху, испачкав ее в грязи да понатыкав веточек. Замерев у дерева, Бородин словно растворился, исчез.

Костя не рискнул вставать во весь рост – он залег на толстом суку, что нависал над тропинкой на высоте человеческого роста. Мелковатые криве пройдут под ним и даже не заметят. Если пройдут – дорожек тут хватает.

Все замерло, даже ветер стих, отчего не шелестела листва.

Уловив движение, Плющ замертвел. Тень скользнула под ним, потом другая – криве устраивали облаву на викингов, не ведая, что сами окажутся дичью.

В тишине едва слышно тренькнула тетива. Нет, сработали два лука – пара стрел вонзилась в чучело дозорного, и Плющ порадовался смекалке Вагна, сунувшего в мешок старый дырявый парус. Стрела застряла в нем, дрожа оперением. Была б там трава, она бы насквозь пробила «стража».

Хадд дернул за веревку слишком сильно, отчего чучело едва не упало в костер. Он тут же оттащил его – издали это было похоже на конвульсии. И тишина…

И в этом безмолвии смутные фигуры криве показались из зарослей. Сжимая в руках короткие охотничьи копья, они прокрались к «спящим» и одновременно ударили, пришпиливая «заказанных викингов».

А вот теперь защелкали тугие русские и степные луки. Криве, в отличие от чучел, издавали вопли страха и боли.

Викинги покинули свои захоронки и стали сжимать кольцо, пуская в ход дротики, а там, где мешала листва, шагали бойцы, вооруженные мечами.

Плющ, заметив, как одна из теней шарахнулась обратно, тотчас спрыгнул на тропу.

– Куда?

Меча при нем не было, почти все схоронившиеся «охотники на охотников», имели с собой ножи и кинжалы. Костя держал в руке тот самый «кавказский» кинжал, что добыл в Велесовом Затоне.

Белеющее лицо сразу выдало чужака, и Плющ ударил – коротко, без замаха.

– П-перкунас… – прохрипел криве и рухнул к костиным ногам.

Константин поспешил на помощь своим.

Где именно он совершил ошибку, Эваранди так и не понял. В темноте, которую почти не рассеивал огонь костра, плохо было видно, куда идти.

Наверное, надо было обогнуть огромный, в три обхвата, дуб не со стороны реки, а правее. Левее же обнаружился замшелый валун.

Плющ сместился еще ближе к реке – и его повязали буквально мигом. Накинули петлю, затянули рывком, разоружили, кляп в рот.

Грубые, сильные руки подхватили Костю и аккуратно, чтобы не шуметь, уложили в лодку. Заплескали весла, каюк отдалился от берега – и Эваранди замычал от стыда и бессильной ярости.

Пинок и сиплый голос, прошипевший нечто непонятное, но энергичное вроде «Заткнись!», вынудили Плюща исполнить приказ «чертова прибалта».

В плен попадают на время, а вот умирают навсегда.

Гардарики, Непр. 20 июля 871 года