Вот как раз облечённые властью духовные владыки и собрались сегодня на совет, чтобы обсудить два жизненно важных извечных вопроса — кто виноват, и что делать. Они, эти вопросы, не только на Руси чрезвычайно актуальны.

Начали сразу со второго, потому что обсуждение первого грозило тут же перейти в мордобой и таскание друг друга за бороды, что несколько невместно для особо приближённых к Господу лиц. Всё же происхождение святые отцы имеют из самых благородных, знатных и древних семей Ромейской Империи, у многих даже базилевсы в предках или ближайших родственниках, а двое хоть и не ромеи, зато вполне себе царских кровей, хотя и болгарских.

Скромная келья, в которой собрались старцы, имела в длину шагов семьдесят, в ширину не больше пятидесяти, и была отделана неброским мрамором из италийской Каррары. Местный камень смотрелся бы излишне богато и вызывающе, что недопустимо в монашеской обители. Скромность и смирение, вот два главных украшения братии. Круглый стол на четырнадцать человек тоже выглядит просто и непритязательно — никакого золото или перламутра, просто обычное эбеновое дерево. Чёрное, как и подобает. Да и посуда не из драгоценных металлов, а всего лишь расписанный драконами и цветами фарфор. Тончайший и лёгкий, чтобы изнурённая постами братия могла без напряжения поднять и донести до рта чашу с освящённым хиосским вином.

Старший не по возрасту, но по влиянию и богатству настоятель не самого крупного, но древнего монастыря отец Пелагий, в миру когда-то звавшийся Алексием Ангелом, открыл собрание упрёком своему коллеге по святому бизнесу:

— Не ты ли, отец Валериан, совсем недавно утверждал, что власть султана незыблема, и любые попытки выбить их за проливы будит выглядеть жалко, и заранее обречены на неудачу? Что-то войска русского кесаря совсем не похожи на неудачников, не так ли?

Коллега промолчал, так как возразить было нечего. Но потом всё же попытался свалить вину с больной головы на здоровые:

— Я делал выводы на основании донесений послушников, в том числе и послушников из твоего монастыря, отец Пелагий. Кто же знал, что они так жестоко ошибаются. Кстати, предлагаю выяснить, не была ли та ошибка злонамеренным деянием.

— А больше ты ничего не можешь предложить?

— Предложение есть у меня, — отшельник Феофилакт, нарушивший обет молчания ради чрезвычайной ситуации, поднял руку с зажатыми в ладони чётками из крупных чёрных жемчужин. — От русских нужно откупиться, как в своё время откупились от их князя Олега. И пусть опять к воротам Константинополя что-нибудь приколотят, мы потерпим.

— Откупиться? — сильная ладонь, когда-то более привыкшая к рукояти меча, а не пасторскому посоху, сжала тонкий фарфор и на стол пролилось красное хиосское вино с осколками расписной чаши. — Ты в своём ли уме, Феофилакт? Мы даже от султана не откупались, ограничившись небольшими подарками и ежегодной данью. Тоже, кстати, небольшой.

Отшельник пожал плечами и чётки в его руке блеснули странным чёрным огнём, идущим изнутри жемчужин:

— С турками было совсем другое. Они пришли и собирались остаться насовсем, и им нет никакого смысла резать дойную корову. Или орвцу, дающую шерсть каждый год. А с русами иначе.

— Что же иначе?

— А до тебя разве не доносили, что их архистратиг Маментий собирается покарать нас показательно, в назидание другим, чтобы тем неповадно было. Или тебе, Пелагий, злато дороже жизни? Тем более чужое злато.

Пелагий побагровел. Золото Патриарха, переданное на хранение в его монастырь, он уже давно не считал чужим. Какое же оно чужое, если Патриарха уже нет среди живых, и никто точно не знает, сколько там золото вообще. Да многие и не слышали про него никогда, так как дело тайное, лишних ушей не любит, а морские гады охотно принимают на обед излишне любопытных. Море, оно легко и надёжно скрывает следы и никогда не выдаёт тайны.

— Молчишь? — удовлетворённо кивнул Феофилакт. — Но если надумаешь откупаться, то можешь рассчитывать на мои личные сбережения. Там немного, всего двенадцать тысяч, но зато это солиды времён самого Юстиниана!

Собравшаяся на совет братия дружно охнула. Они и сами происходили не из бедных семей, и двенадцать тысяч порой могли потратить за пару дней, но такая сумма именно в старой монете поражала воображение. Это указывала на древность рода лучше любых пергаментов — старые деньги, они и есть старые деньги.

— Мы тоже не нищие! — отец Никифор, в своё время изрядно погревший руки… да что руки, он много лет душой и всем телом грелся в императорской казне… Так вот, отец Никифор не числил гордыню таким уж великим грехом, о чём не замедлил заявить прямо и открыто. — Мы тоже можем предъявить кое-что! Звонкое, блестящее и древнее! Род Вардов в сравнении с вами, выскочками…

— Утихомирься, Никифор! — отец Пелагий хлопнул ладонью по столу, забрызгав пролитым вином ближайших соседей. — Ещё не хватало, чтобы вы тут друг другу в бороды вцепились. Вопрос же в другом!

— Так ты же его не задал, — хмыкнул отшельник.

— Что делать будем, братие? — нахмурился Пелагий. — Такой вопрос тебя устоит?

— Лишь бы ответ устроил, — глубокомысленно заметил отец Георгий, настоятель населённого преимущественно болгарами монастыря. — Можно венецианцев нанять для обороны, и это не так уж дорого получится. Есть у меня несколько надёжных кондотьеров на примете.

— Швейцарцы дешевле и надёжнее, — возразил Никифор.

— После них, как после саранчи, только голые камни остаются. А венецианцы половина жалования на вино спустят, причём вино будет из наших же погребов. Двойная выгода.

— А ещё девок непотребных с собой притащат.

Общий вздох стал комментарием к этому замечанию. На святой земле Афона запрещено находиться любому существу женского пола, будь то коза, корова, свинья или даже престарелая монашка, чьи прелести увяли лет пятьдесят тому как. Исключение лишь для кошек, так как мышей ловят, и птиц диких, что вообще разрешения не спрашивают. Но среди настоятелей есть ещё мужчины в силе и здравии… Эта тема тяжёлая, обсуждению не подлежит, и каждый решает её самостоятельно в меру своего разумения. И с большой осторожностью!

— Дело не в девках и не в прибылях от продажи вина, — заметил отшельник, коего в силу преклонного возраста эта проблема давно не заботила. — Я против венецианцев совсем по другой причине.

— Это какой же? — попросил уточнить отец Георгий, имеющий долю от венецианских кондотьеров.

— Венецианцы, суть наши извечные враги, уже много веков прикладывающие все силы для умаления власти императора. Или кто забыл разграбление города крестоносцами и Латинскую империю? Не венецианцы ли были в первых рядах тех грабителей? В Святой Земле не блистали ни храбростью ни воинскими умениями, а тут… И ещё у них есть скверная привычка оставаться там, куда их хоть раз позвали. Этого хотите, братия?

— Да лучше венецианцы, чем турки и русы! — воскликнул отец Георгий. — Добровольно отдаться в руки народа Гога и Магога…

— Мы говорим только об откупе! — возразил отшельник Феофилакт.

— Откупе за жизни, да, — согласился болгарин. — А что потом? Или ты думаешь, будто нас оставят в покое? Оставят в покое наши деньги? Я против откупа и за наём венецианцев! Кто согласен с моим мнением?

Интермедия (Автор узнал новое слово, которое ему очень понравилось)

Какое-то время спустя. Далмация.

— И что, Витторио, этот святоша предложил что-нибудь выгодное и дельное?

Командир и владелец кондотты Витторио Мелиссино по прозвищу Испанец досадливо поморщился и покачал головой. Потом всё же удосужился объяснить своему заместителю, первому помошнику и другу детства Джузеппе Марконезе:

— Чёртов схизматик предлагал поменять наши жизни на его золото.

— Так оно всегда так было, — удивился ответу Джузеппе. — Меняем жизнь, кровь и мечи на звонкую монету.

— Так, да не так, — опять покачал головой кондотьер. — Он хочет, чтобы мы взяли под защиту гору Афон и обороняли её от русского войска. Не мы одни, там тысяч восемь вместе с нами нанять предполагают.