Глазки у вармана, толстенького смуглого индийца с пышными усами, загорелись от жадности, а полные губы разошлись в довольной улыбке.

Он приветливо покивал римлянам и заговорил, сопровождая свою речь широкими жестами.

Подошли Го Шу и Юй Цзи. Кормчий перевел слова вармана даосу, а тот перетолковал их для римлян. Деваварман высочайше дозволял прибывшим покупать и продавать в городе всё, что они пожелают, выражая свое стремление к дружбе и сотрудничеству во имя мира и прогресса.

Две группы – гости и хозяева – раскланялись и разошлись, вполне довольные друг другом.

Отряд воинов, несущих на плечах мечи кханда, утопал следом за варманом. Головы бойцов были обмотаны многослойными чалмами – своеобразные шлемы.

Стольный град показался Сергию грязным и неустроенным – кривые пыльные улицы разделяли дома, и можно было себе представить, какие потоки мути и слякоти несутся по ним в сезон дождей.

Улица, ведущая от ворот, была главной и представляла собой сплошной ряд лавок, где полуголые торгаши орали, наперебой предлагая кораллы, хризолиты, разноцветные пояса в локоть шириною, грубое стекло, сурьму, мирро…

Первым делом римляне прислушались к голосу Гефестая и посетили харчевню, где отведали вкуснейший наси горенг – жареный рис с креветками, и наси кунинг – рис с кусочками курятины. Он был зеленоватым от сантаны, соуса из кокосового сока.

Закупив рис и мясо, корзины с фруктами, воду в обрубках толстых бамбуковых стволов, римляне перетащили покупки на борт ша-чуаня. Прихватив немного шелка для совершения бартерных сделок, команда снова вернулась в торговые ряды, вызвав у продавцов взрыв энтузиазма. Но товарно-денежные отношения Лобанов направил в одно русло – оборонительное. Мелкий, кривоногий яванец с красными от бетеля зубами, торговал огромными щитами из кожи яванского носорога. Сергий купил сразу десять. Щиты были тяжелые, и пользоваться ими в бою было почти невозможно, но стоило их укрепить вдоль бортов, прикрыв защитников корабля. Лобанов подозревал, что Ород не оставит их в покое. Ша-чуань можно было и потерять из виду, однако к югу от экватора существовал лишь один пункт назначения, куда следовало держать курс – Калинга. Так что вряд ли лоу-чуань промахнется. Хотя есть надежда, что Ород разочаровался и повернул обратно. Квёлая надежда, полудохлая…

У лавки оружейника принцип задержался, прицениваясь к крису – занятному мечу с пламевидным клинком в пять волн, что символизировало пять первоэлементов. Рукоять была богато отделана, изображая ракшаса – злого демона, сверкавшего рубинами глазниц.

Щелкнув по клинку, Сергий услыхал ясный звон – сталь была хороша.

– Для коллекции? – ухмыльнулся сын Ярная.

– А что? – прикинул Лобанов. – Египетский кепеш у меня уже есть. И дакийская махайра. И цзянь при мне!

– Я тоже возьму, – решил консул, и выбрал длинный крис в семь волн с рукоятью в виде Гаруды – царя птиц.

– Все на борт! – распорядился Сергий. – Чем быстрее выйдем, тем скорее придем.

За воротами города их поджидали стражники, десятка полтора, все с кхандами, и бритый наголо жрец. На индуса он был непохож, видать, из местных в священство выбился.

Жрец первым взял слово и заговорил нараспев, то указывая в небо, то простирая руки к грубоватому изваянию Шивы.

– Не понимаю! – сердито сказал Лобанов.

Жрец смешно выпятил губу, соображая, и произнес несколько слов на койне.

– Командир, – сказал Искандер насмешливо, – этот тип зовется Си Тегухом, отцом Хибака. Он – рату, жрец тутошний, и тоже падок до шелка. Дать?

– По шее! – подсказал Эдик.

– Какой ты неприветливый, – усмехнулся Лобанов. – Скажи ему, Сашка, что стяжательство есть грех, и что священнослужителю более подобает строгая простота и всяческое воздержание.

Тиндарид перевел сказанное. Жрец-рату выслушал и очень разозлился. Прошипев пару проклятий, призвав на головы римлян разнообразные кары, он завел высоким, противным голосом:

– Нет ничего выше Господа Шивы, нет ничего меньше его, нет ничего больше его. Он один стоит как дерево на небе. Содержащийся во всех лицах, во всех головах, во всех шеях, обитающий внутри всяких существ, всепроникающий – он, владыка, вездесущий Шива! Те, кто знает это, становятся бессмертными, а другим достается лишь горе!

После этих слов разгневанный Си Тегух сделал знак воинам, и те выхватили мечи, грозно насупили брови, шагнули на римлян.

– Строимся «клином», – процедил Лобанов.

К принципу примкнули ликторы и преторианцы. Сергий был на острие «клина», консул занял место на левом фланге.

Уже готовые броситься на прорыв, они замешкались – с борта ша-чуаня донесся гневный крик Тзаны.

Девушка сжимала в руках большой лук, пристраивая «громовую стрелу». Рядом встала Давашфари, вооруженная тем же манером. Между ними суетился Го Шу с факелом в руке.

– Щиты сплотить, – скомандовал Лобанов.

Индийцы были уже готовы броситься на римлян, жрец потирал руки за спинами воинов, как вдруг над портом разнеслось пронзительное шипение, и две ракеты сорвались с тетивы, чертя чадные шлейфы дыма.

Одна стрела вонзилась жрецу в заднее место, изогнув Си Тегуха дугою. Подняв тонкий поросячий визг, жрец кинулся прочь, неуклюже переставляя ноги.

Вторая стрела ударила по стражникам – сбив с ног одного, ракета отрикошетила, закрутилась и взорвалась. Взвыв дурными голосами, воины бросились в стороны, спасаясь от гнева Шивы, ставшего на сторону чужаков.

– Бегом! – гаркнул Сергий.

Римляне, пыхтя под тяжелыми щитами, кинулись к ша-чуаню. Моментом перебросав груз на палубу, они перекинули туда же швартовы и перепрыгнули на борт сами. Рывками поползли вверх жесткие паруса, заработали весла-юло.

Волнение за стенами города было заметно, но никто не выбегал на пристань, не стрелял и даже не грозил уходящему кораблю. Видимо, римлян записали в ракшасы.

Еще до вечера «Чжэнь-дань» обогнул Яву с севера, входя в пролив и минуя мрачный конус вулкана Кракатау, который лениво курился, дожидаясь своего часа.

Необозримый океан открылся перед экипажем шачуаня. Арабы называли его Китайским, сами ханьцы нарекли Западным.

А ближе к вечеру, когда село солнце, на востоке тускло заалело отражение парусов. Лоу-чуань взял след.

Совсем недавно Сергий упивался простором моря, а ныне изведал истинный размах далей – ша-чуань вышел в открытый океан.

Это сразу почувствовали все на борту – исчезла толкотня морских волн, теперь от горизонта до горизонта катились на запад океанские валы. Широко развертывая перед беглецами свои склоны, величаво, медленно и грозно вздымая пенистые гребни, они шли и шли, эти бесконечные гряды водяных гор, мерно и плавно вознося «Чжэнь-дань» поближе к лазурным небесам и опуская рядом с голубой пучиной.

Океан словно дышал, баюкая на себе хлипкую джонку, утлую скорлупку, затерявшуюся среди ветров и течений. И – океан жил своей жизнью.

Уже на второй день плавания ша-чуань попал в плотный косяк рыбы. Большая синяя акула сверкнула своим белым брюхом, скользя под кормой, на которой Эдик и Чжугэ Лян изображали помощников кормчего.

А ближе к полудню корабль нагнали дельфины. Они проходили огромной стаей – сплошной массив черных блестящих спин. Куда ни глянь, всюду выскакивают эти крутолобые симпатичные существа, играя с ша-чуанем в пятнашки. И у кого только язык повернулся назвать их «морскими свиньями»?

Целые стаи летучих рыб вырывались из воды, трепеща длинными грудными плавниками. Порой они проносились над палубой, этакие большеглазые жирные селедки, похожие на огромных стрекоз, и врезались в парус – вахтенным вменялось в обязанность собирать дармовой улов и сдавать дежурному коку. В жареном виде летучки напоминали форель.

После обеда показалось стадо китов. Добродушные великаны, блестя на солнце, сопели и пыхтели. Курс стада пересекался с тем, на который легла джонка, но киты и не подумали сворачивать – перли и перли, расталкивая воду громадными, лоснящимися черными лбами. Буквально у самого борта вожак нырнул, широченная иссиня-черная спина не спеша скользнула под днище и погрузилась в голубую толщу. Прочие киты ухнули следом.