И лишь теперь он расслышал рев, несшийся с трибун.

Обведя их равнодушным взглядом, Эваранди вновь посмотрел на первого в его жизни убитого человека. Счастье еще, что это нелюдь…

В душе Кости будто что заместилось.

Вся его боль, весь страх, все годы жизни на таблетках – отступили, размылись, обратились в невещественные, хотя и тошные, воспоминания, уравновесились причиненной смертью. Плющ улыбнулся – минуту назад он вернул баланс своей жизни. Все в ней нашло свое место, совпало одно с другим, сошлось.

А он стал самим собой.

Утро выдалось теплым и ясным.

Похоже, во фьордах стояло лето, но особой духоты в здешних местах не знали – студеные ледовитые моря колыхались буквально в шаге к северу.

В доме у Сиггейра вставали рано, да и сам хозяин не барствовал, поднимался со всеми.

Едва развиднелось, а уже все при деле, все копошатся, суету наводят.

Женщины масло пахтали, из простокваши почему-то, и солили его просто зверски – такое масло долго хранилось. Шерсть расчесывали и очищали от жира, а после пряли. Мужчины отправлялись на покос или по дрова – зима тут долгая.

Четверо работничков грузили в повозку пустую тару – кувшины да горшки, мешки для готовых сыров. Возница вместе с парой трэлей отправлялся на сетер за готовой продукцией.

Щепотнева бонд послал туда же, как тут местные ругаются: «На север и в горы!» Семен послушно проследовал со всеми до самого леса, а после отстал, якобы по нужде.

«Нет уж, хватит с меня сельхозработ, – решил Шимон. – Крыша есть, пора и в тылу врага пошарить!»

К берегу фьорда он вышел не в самом удобном месте – у скал, между которыми упрямо прорастала кривая сосна, ветром гнутая, морозами битая.

Продираясь сквозь березняк, переступая с камня на камень, Семен выбрался-таки на травянистый пляж.

Отсюда открывался роскошный вид на залив.

В глади не колеблемых ветром вод отражались склоны гор, лишь водопад, рушившийся с вершины замшелого утеса, покрывал ее рябью.

На том берегу стояли корабельные сараи-наусты; вверх, словно соперничая с падающей водой, поднимался столб белого дыма, клубясь так же, как водяная пыль.

Далекие удары молота по наковальне разносились над фьордом звонко и чисто.

Берег, на котором стоял Щепотнев, изгибался этаким лукоморьем, выставляя на обозрение поселок – четыре или пять длинных домов с пристройками, амбары, коровники, рыбацкие сараи, ветхие заборы и гигантские поленницы.

У бревенчатого причала покачивался настоящий корабль викингов – драккар. Или дрэки.

Правда, не во всей своей красе – и парус спущен, и щиты по бортам не навешаны, и голова страшилища снята с носа корабля, дабы не пугать зря местных духов. Но все равно красивое суденышко.

А как изящны его хищные обводы! Классика.

На пристани только пацанчик сидел лет пяти, рыбу удил да ногами болтал.

В селении мало кого видно было, но обычные деревенские звуки доносились: стук топора, треск разрубаемых поленьев (или они тут не пилят бревна на чурки с последующей колкой?) – оклики в смысле: «Эй, ты! Подь сюды…», мычание, кудахтанье, визг поросячий…

Высокий девичий голос выводил долгую, печальную песнь. «Сольвейг», – подумалось Семену, хотя он ни Ибсена не читывал, ни Грига не слыхивал.

Решив первым делом найти Ваньку, Шимон зашагал к поселку. Крайним зданием был науст, корабельный сарай, в котором конопатили еще один драккар – здоровенный, девственно-белый, не окрашенный еще, словно раздетый догола.

Щепотнев подсмотрел за корабелами в щелку – те хватали гибкие доски в два пальца толщиной и обшивали ими ребра шпангоутов.

В сторонке стояли горшки со смолой, лежали пухлые кипы коровьей шерсти. Судостроители аккуратно укладывали просмоленные волокна между досками и стягивали обшивку железными клепками.

Оглянувшись кругом, Семен отправился дальше, ощущая себя как тогда, в Афгане.

Случалось вот так же подкрадываться на пыльных улочках чужого аула, прячась за глиняными дувалами, и в любой момент могла прилететь граната или загоготать пулемет.

Обойдя покои, на травянистой крыше которых прыгал ягненок, а человеческий детеныш с гиканьем гонял его, Щепотнев вышел в подобие двора, где седобородый дед в одних штанах рубил хворост.

Старый хэкал, сучья трещали, разламываясь, топлива прибавлялось. Дед разогнулся, опуская топор и отирая пот со лба. Семен тут же юркнул в тень.

Две молодки в длинных сарафанах прошли мимо, покачивая тяжелыми деревянными ведрами, но не заметили чужака.

Зигзагом, чуть ли не короткими перебежками, Щепотнев приблизился к самым большим покоям. Это было и самое опасное место во всем поселке – здесь располагался ярл со своей дружиною.

Воинов вокруг ярлова «дворца» хватало.

Иные мирно сидели на завалинке, толкуя о своем, молодеческом. Парочка старательно полоскала головы под струей воды из ковша – видать, поправлялись после долгой попойки.

Пожилой хольд (как бы сверхсрочник, ветеран боевых действий) сидел на отесанном бревне и обивал новенький щит вощеной кожей, вколачивая гвоздик за гвоздиком.

Губы у Семена растянулись в улыбочку, стоило ему заметить вышедшего во двор Ваньку. Скальд принарядился, щеголяя в новой рубахе с вышивкой. Небось, ярл одарил со свово плеча.

Не зная, как дать о себе знать, Щепотнев задумался, а Йохан приблизился к хольду и о чем-то почтительно спросил его. Ветеран кивнул важно, заговорил медленно, а Скальд кивал да чиркал что-то писалом на бересте.

Было похоже, что Йохан брал интервью.

Отвлекшись, Васнецов поднял голову, глядя вдумчиво, и тут выражение его лица изменилось – он заметил Щепотнева. Сделав вид, что ничего не случилось, Иван задал еще один вопросец и степенно удалился.

Обойдя длинный дом, он вышел за спину Семену и зашипел:

– Ты что здесь делаешь? Совсем с ума сошел? Прямо в логово врага!

– Логово, как логово. Кто-то мне меч обещал…

Скальд нервно дернулся.

– Давай через часок! – сказал он просительным тоном. – Тут у ярла одно мероприятие намечается – Торгрим Ворон спускает на воду второй свой корабль! Драккар еще не крашен, но это пустяки. Спустят на воду – и доделают.

В это время с пристани донеслись крики, вой, грохот клинков, брякавших о щиты.

– Началось! – быстро сказал Скальд. – Пойдем глянем.

На берегу между тем собралась большая толпа народа.

Огромный драккар покоился на пригорке, а по склону вниз были уложены бревна – по ним и скатится корабль. Поверхность гладких, ошкуренных стволов влажно блестела, покрытая толстым слоем жира, а у самой воды к бревнам был привязан голый человек – мужчина лет тридцати. Грудь его судорожно вздымалась, мощные бицепсы вздувались и трепетали, не в силах разорвать крепкие веревки.

– Это что, – почему-то шепотом спросил Семен, – казнь?

Васнецов усмехнулся.

– Нет, это бутылка шампанского. Знаешь, как у нас о борт корабля разбивают тару с полусухим? Вот и здесь та же история. Говорят, если бутылка не разобьется, то это плохая примета. А здесь… Кровь раба должна обрызгать драккар, иначе не заладятся плавания.

Тут на пригорок поднялся мужик в дорогих доспехах, его глянцевитую черную кольчугу покрывали поперек груди золотые пластины в виде двух грифонов или львов, Семену было плохо видно.

И шлем с золотой насечкой, и штаны изумительного зеленого колеру, и меч в красных сафьяновых ножнах – все говорило о богатстве и знатности.

– Торгрим, – сказал Скальд.

– Я так и понял…

Ярл подхватил секиру, картинно выпрямил руку и размашисто ударил, перерубая канат.

Драккар вздрогнул, словно зверь, отпускаемый на свободу. Тронувшись с места, корабль медленно заскользил вниз с гулом и пронзительным скрипом, одолевая недолгий путь к родной стихии.

Тоскливый крик раба взвился и стих – алая кровь испятнала гладкие борта. Толпа радостно взревела – добрая примета!