– Да-да, я понимать…

– Ваши Джоны и Гарри бомбили японские города, убивая сотни тысяч тамошних Тосио и Фумико – солдат, женщин, детей, стариков, – всех подряд. И ты хочешь, чтобы японцы, придя сюда, вели себя корректно и уважали ваши права? А не слишком ли многого ты хочешь?

– Я не знать…

– Он не знать, – пробурчал Голубенков, пихая пистолет в кобуру.

– Пошли, – махнул рукой Ерохин.

Они повернулись, чтобы уходить, и Шон воззвал из своего угла:

– А я? Я есть пленный?

– Ты есть дурак, – буркнул Голубенков.

– Ты едва не попал в нашего пилота, – сказал Дядя Миша. – Если бы ты его убил, я бы тебя здесь же, на месте, расстрелял. Но ты промахнулся. Живи пока.

– Может, поумнеешь…

Спустившись на улицу, Ерохин столкнулся с японским патрулем – самураи вели себя весьма дружелюбно и уважительно. Надавали им в Маньчжурии изрядно, отсюда и уважение…

– Гэнки дэс, – сказал Михаил. – Все хорошо.

Офицер и двое солдат в тропической форме одновременно кивнули и пошагали дальше – следить за порядком.

– Пошли, – сказал Ерохин, – искупаемся хоть!

Выйдя на пляж Вайкики, Михаил крякнул только – белейший песок так и манил к себе, так и звал растянуться на нем и млеть. Лишь в отдалении пляжную благодать портил сбитый «Зеро», пропахавший песок до самых пальм.

– Приступаем к водным процедурам! – заорал Дядя Миша, плюхаясь на песок и снимая сапоги.

Битый час Ерохин плескался, нырял, кувыркался, потом, накупавшись вдосталь, повалился на песок загорать, хотя солнце уже садилось, накаляясь закатным алым цветом.

Тут-то его и нашли японцы – целая делегация приперлась. Все в мундирах, застегнутые до последней пуговки, а Михаил – в одних мокрых трусах.

Втянув живот, Ерохин постарался выглядеть достойно, насколько это вообще возможно было в его положении.

Приблизившись, японцы поклонились. Молоденький очкастый переводчик начал, старательно выговаривая слова:

– С прискорбием сообщаем вам, Ерохин-сан, что рейтенант Сабуро Сакаи был ранен в сегодняшнем бою и умер в госпитаре. Перед смертью Сакаи-сан, выходец из древнего, хотя и обедневшего рода, пожелал, чтобы его меч был передан вам лично, Ерохин-сан.

Вперед выступил старик, затянутый в мундир. В обеих руках он держал самурайский меч-катану в черных ножнах. Склонившись в поклоне, он дождался, пока Дядя Миша примет меч, и отступил.

– Я очень сожалею о гибели столь храброго и славного победами воина[315], но горжусь, что его меч будет рядом со мной.

Ерохину показалось, что глаза старика блеснули с одобрением. Японцы еще раз отвесили поклон, повернулись и ушли.

А Дядя Миша остался в окружении своих друзей – в одних трусах посреди пустынного пляжа Вайкики, зато с мечом.

– Ух ты… – неуверенно сказал Голубенков.

– Покажь! – выдохнул Бирский.

Ерохин ухватился за длинную рукоять, обмотанную лентой из шкуры ската, и потянул меч из ножен. Ему почудилось, что от ветерка, налетевшего с океана, клинок чуть слышно зазвенел.

Михаил принюхался, улавливая легчайший аромат[316].

Он взмахнул мечом, чувствуя, как мокрые трусы липнут к телу, но ничего смешного не было. Умирающий воин передал меч товарищу.

Клинок блеснул на заходившем солнце и расцветился красным, словно окрасился кровью.

США, Калифорния, 9 октября 1945 года

– …Англо-американские самолеты нарушили границу СССР и нанесли бомбовые удары по городам Тбилиси, Ереван, Сочи, Кишинев, Одесса, Николаев, – гремел гневный голос Левитана. – Эти варварские бомбардировки не останутся без ответа. Нашими летчиками в воздушных боях и огнем зенитной артиллерии уничтожено тридцать два самолета…

Челышев слушал сообщение Совинформбюро, замерев, с громко бьющимся сердцем.

Опять! Опять на его страну напал подлый враг! Льется кровь ни в чем не повинных людей, детей и их мам. Доколе?!

Кулаки сжимались сами собой, и не нужно было никаких усилий замполитов, чтобы «накачивать» личный состав – пилоты и сами горели желанием отомстить подлым империалистам, или, как те сами выражаются, – нанести «удар возмездия».

– Суки какие, а?! – кипятился Ткачук. – Возмездие у них! Мы что, Лондон бомбили? Или Нью-Йорк? Одних же вояк охаживали!

– Зато теперь у нас руки развязаны, – криво усмехнулся Егор. – Вот дадут нам приказ бомбить Лондон и Нью-Йорк – сбросим подарочки как надо!

– Турков мы прижали, это хорошо. Оттуда же на Тифлис налетели? А в Одессу, значит, из Румынии пожаловали… Шоб вам ни дна ни покрышки!

Челышев обратил внимание на младшего лейтенанта Шуравина, заменившего погибшего старшину Кибаля, – тот побледнел до синевы и больше всего напоминал рыбу, выброшенную на берег.

– Олег, – сказал Егор, кладя руку на плечо Шуравину.

– Товарищ полковник, – просипел лейтенант. – Бабка у меня в Кишиневе и дядья… А больше и нет никого! Всех в войну поубивало. Что ж теперь, вообще никого у меня не останется?

– Олег, бомба падает как попало, сам знаешь. Так не говори и не думай даже, что твои умерли. Может быть, что их накрыло, а может, что и не зацепило даже, напугало только. Ты вот что… Я поговорю с командиром полка, чтобы отпустил тебя домой дней на десять. Самолетом долетишь быстро, и все станет ясно, как летний день!

Шуравин выдохнул и покачал головой:

– Спасибо, товарищ полковник, но… Нет. Мое место здесь. А то… Ну, не по-мужски это.

– Ну, и правильно. Вот надаем империалистам по сусалам, и – домой! А то подзадержались мы на войне…

– Внимание! Слушайте боевое задание, – не без торжественности сказал генерал-лейтенант Раков. – Вылетаете на Гавайские острова, там вас дозаправят… Цели – Сан-Франциско, Лос-Анджелес и Сан-Диего!

– Есть!

– По самолетам!

Начальству легко говорить – вылет на Гавайи… Далеко, однако!

Даже если подняться в Японии, то сесть можно на аэродроме острова Мидуэй, а это на пределе – пять тысяч километров. Поэтому Челышев не стал рисковать – свою девятку он повел кружным, но более надежным путем.

Сначала перелетели на остров Иводзима, что к югу от Японии, а уже с него добрались до Мидуэя. Отсюда три часа лету до Гонолулу, и вот они, Гавайи!

Бомбами девятка «Ту-10» затарилась еще в Порт-Артуре, и боеприпас был весьма необычным, объемно-детонирующим. Правда, Ткачук пожалел, что не атомным. Поначалу. Но после, когда увидал, как оно бывает, ежели подорвать бомбу объемного взрыва, стал его горячим сторонником.

Принцип – проще некуда. Бомба опускается на парашюте, на высоте метров десять первый заряд разрывает контейнер с горючей смесью. Та распыляется, за секунды проникая в окна, в окопы, короче, повсюду, и срабатывает второй заряд.

Грохнет так, что закачаешься – в обоих смыслах, и гриб дыма здорово похож на тот, что у атомной бомбы бывает.

ОДАБ-1000, как взорвется – ничего не уцелеет в радиусе ста метров, даже здание из бетона. И не спрячешься – везде достанет.

Говорят, до таких штук первыми немцы додумались – был у них проект «Шварценебель» – «Черный туман». Хотя еще в прошлых веках взрывалась мука, висевшая в воздухе на мельнице, или угольная пыль в шахте. Принцип-то тот же.

– На Кавказ похоже, – сощурился Ткачук, покинув самолет на аэродроме Гонолулу. – Горы всякие… Зелень… Тепло…

– Пальмы другие, – робко заметил Шуравин.

– Это да, – великодушно согласился Павло. – И где заправщик?

– Едет. – Челышев подбородком показал на тягач с автоцистерной. – Заправимся бензинчиком компании «Эссо» на халяву! Огорчим дядю Рокфеллера!

Отдых пилотов был краток – налопавшись местных ананасов, закусив котлетой в булке под названием «гамбургер» и запив сладкой газировкой «Пепси», они вернулись в кабину.

– От винтов!

Заворочались моторы, заворчали, завыли, пустили гул. Первыми выруливали «Пе-8» – дальность у них была на пределе, хотя поднять они могли всего четыре «тонки».