Московская область, Волоколамский район. 28 декабря 1941 г.

Освобождение Волоколамска вызвало у Гитлера истерику. Но, побесновавшись, побросав в своих генералов тупыми предметами, фюрер отдал приказ держаться до последнего солдата.

И приказ этот должен быть выполнен «с железной энергией и беспощадной решительностью».

Несмотря на свою, часто показную, эмоциональность, Адольф прекрасно понимал, что произойдет, как только немецкие войска начнут отступление – фронт развалится, и начнется великий драп.

Поэтому немцы цеплялись за каждый куст, за каждую высотку.

Чтобы избавится от врага, советский солдат должен был уничтожить его.

Сразу за Волоколамском фашисты закрепились на Ламе – речушке извилистой, местами глубокой. Протекала Лама с юга на север, к западу от города, вот на ее-то крутом берегу немцы и закрепились. Около самой реки поднималась Лудина Гора – господствующая высота, с которой все видать на километры.

Вот тут-то немцы и взялись крепить линию обороны, в спешном порядке зарывали в землю танки, возводили на склонах девяносто четыре дота и дзота. Семьдесят три блиндажа, соединенные глубокими траншеями, опоясали высоту, а поля вокруг «засевали» минами.

Делалось все по-немецки основательно – гитлеровцы на полном серьезе собирались зимовать на ламском рубеже. В их землянках были сложены кирпичные печи, квартирмейстеры натаскали отовсюду теплых одеял, даже буфеты и столы приволокли.

Катуков был ученый и штурмовать Лудину Гору не стал. Вместо этого приказал искать слабое звено в обороне противника.

Таким оказалось село Ивановское, расположенное на правом фланге. Село хоть и простреливалось с Лудиной Горы и из-за Ламы, с немецких батарей, но его взяли-таки.

Немцы отступили за реку, в Михайловку. Пехотинцы и танки из группы Катукова устремились туда же, не давая врагу передышки.

Хотя слово «устремились» не совсем подходящее. Поползли – так будет вернее. Мотострелки в белых маскхалатах ползком одолевали снежное поле, а мороз стоял не слабый – пальцы леденели, ноги коченели, словно отнимаясь. Снаряды и мины то и дело буравили воронки, а «тридцатьчетверки», поддерживая огнем пехоту, дожидались, когда саперы проложат для них хотя бы узенькую дорожку.

Уже и вечер надвинулся, белые снега налились синевой, а мотострелки все ползли и ползли, отвоевывая шаг за шагом родную, но такую студеную землю. За восемнадцать часов они одолели километр, но это был очень длинный километр…

И вот ротный поднялся, повел своих в атаку. Спины им прикрывали танки. Взяли Михайловку.

Темнело, и Репнин еле разглядел брошенные орудия и чужих мертвецов, заносимых поземкой.

На следующий день стрелковая бригада, приданная группе Катукова, заняла деревню Владычино.

Ламский рубеж был прорван, а сама река форсирована.

Немцам это очень не понравилось – только устроились, чтобы перезимовать в тепле, и на тебе! Что, опять все бросать и бежать, замерзая в этих проклятых русских снегах?

28 декабря фрицы пошли в контратаку.

С утра, как вестник несчастий, над Михайловкой и Ивановским пролетела «рама». Вслед за этим самолетом-шпионом явились «Юнкерсы», прозванные «лаптежниками» – с ревом и воем они пикировали на укрепления РККА, сбрасывая бомбы на машины и строения. Следующим номером программы стал артобстрел из дальнобойных орудий.

А затем немцы вышли из села Тимково, что у самой Ламы, южнее Ивановского, вышли на бой. Впереди катились танки, за ними шагали цепи пехоты, сзади волочились тягачи с пушками.

Это был весьма опасный момент, ведь у Катукова в Ивановском был лишь комендантский взвод, минометная рота да артиллерийский дивизион неполного состава. Но и отступать никак нельзя! Тогда в окружение попали бы части, прорвавшиеся к Михайловке, пришлось бы отходить обратно к Волоколамску.

И что же? Все зря?

Комбриг приказал: «Всех под ружье!»

Артиллеристы накрыли огнем пару немецких танков, минометчики не позволили фашистам развернуть орудия – перебили расчеты. Доблестный вермахт редел под русскими пулями, а потом свое веское слово сказали «катюши».

Битые под Ивановским, немцы двинулись на Михайловку, где закрепился мотострелковый батальон 1-й гвардейской танковой, которым командовал капитан Голубев. Пехотинцев поддерживали зенитная батарея лейтенанта Милевского и три танка из роты старшего лейтенанта Лавриненко…

…Репнин расположил свой взвод между рощицей и глубокой лощиной.

– Как у Мценска! – оскалился Федотов, несколько ревниво поглядывая на наводчика – дескать, тебя там не было, мценские дела только наши.

Геша кивнул.

Людей и техники отчаянно не хватало, комбриг и командарм постоянно тасовали части, затыкая то одну дыру в линии обороны, то другую. Всю его роту повзводно раскидали по фронту в сто километров – силенок у рации не хватит, чтобы связаться.

Репнин посмотрел в сторону лощины – там устроились зенитчики. Недалеко от дороги, между Ивановским и Михайловкой, Милевский держал под прицелом и дорогу, и небо.

Утром на огневые позиции налетели пять «Юнкерсов», но сбросить бомбы так и не смогли – заградительный огонь спугнул «лаптежников».

– Иваныч, выдвигайся во-он к тому холмику. Глянем на фрицев невооруженным глазом…

– Понял.

Танк лязгнул сочленениями и выбрался на пригорок. Весь не показываясь – так, чтобы обеспечить видимость из командирской башенки.

По белому полю лезла черная мошкара – немецкие пехотинцы. Цепью ползли коробочки танков.

– Ровно десять! – сосчитал Фролов.

– Подпустим поближе, – решил Геша.

Он уже привык к новой машине. Здесь и двигатель шумел не так, и корпус отзывался иначе. До идеала было еще далеко, но все же «Т-34Т» был куда лучше прежней «тридцатьчетверки».

Броню бы еще получше, да защиту динамическую… Пушку бы стабилизировать в двух плоскостях…

Ишь, губу раскатал! Все будет – во благовремении.

– Фрол, сколько до них?

– Чуть больше километра.

– Можно было и раньше.

Наводчик головой покачал:

– Уж сколько стреляю, а до сих пор не привыкну. Моща!

– То ли еще будет… Бронебойный!

– Есть! Готово.

– Фрол, бей по центру, потом по левому флангу.

– Понял.

– Капотов! Петров! Выбирайте цели на правом фланге.

– Понял! – ответил Николай.

– Петров! Спишь, зараза?

– Да нет, – откликнулся, наконец, тот. – Микрофон искал, как дурак. Забыл, что тут эти… ларингофоны.

– Действуй.

– Есть!

– Огонь!

Рявкнула пушка, звон в ушах заместился звяканьем гильзы. Заработало два вентилятора – вытяжной и нагнетающий.

«Прелесть!»

– Огонь!

Первый снаряд поразил «тройку», пробив той корпус. «Тройка» заскребла гусеницами, развернулась, словно подставляя борт, и замерла.

Было видно, как открываются люки и немецкие танкисты вываливаются в снег.

– Добавь осколочным!

– Есть!

Второй бронебойный угодил в «четверку», что перла на левом фланге, но чуток не туда – снаряд расколошматил ей ведущее колесо вместе с гусеницей. Называется – приехали.

А вот осколочно-фугасный упал хорошо, как надо, накрывая и бегущих танкистов, и прореживая цепь мотострелков.

– Бронебойный!

– Готово!

– Огонь!

Танк содрогнулся, посылая горячий подарок немецкому «панцеру». Немцы огрызались, но позиция у Репнина была получше. А потом подключились зенитчики – два орудия из четырех стали бить по «доблестному вермахту».

Репнин связался с Милевским:

– Алё, боги войны!

– Батарея слушает.

– Привет, батарея! Как жизнь?

– Хреновато. Ранило вот.

– Эк тебя…

– Я Серкова поставил командиром, он у нас замещает политрука. Человек стоящий.

– Понятно. Мы сейчас пошалим немного, а вы там, наверное, все внимание воздуху. Вроде как летит что-то с крестами. Бомберы, скорей всего.