Десятка два краулеров гарцевало на флангах поезда или выезжая вперёд, в разведку. Ночью (можно было читать газету) выпало дежурить Брауну. Он завёл свободный краулер и отъехал, забирая в сторону, огибая ледяные холмы, ныряя в низины, куда намело рыхлого снегу.

Удалившись достаточно далеко, Тимофей выключил мотор и прислушался. Только каэшка шуршит…

Он откинул капюшон и расслабился — впервые за долгие дни и ночи. Тишина… Белое безмолвие…

Сихали упивался вековечным молчанием Антарктиды. Здесь, между снегами и небесами, его отпускало всё мелкое, всё незначительное. Кристально чистый воздух омывал лёгкие — и душу. Здесь, во льдах, над которыми полгода не заходит солнце, научаешься ценить только вечное, только истинное — любовь, дружбу, жизнь, свободу. Хотя… Даже эти первичные ценности не просты. Полная свобода возможна лишь при полном одиночестве. А как же тогда быть с дружбой, с любовями, опутывавшими тебя неразрывными нитями привязанностей? Освободиться от них? Тогда жизнь утрачивает смысл. Вот он, Тимофей Браун. Разве ему важно, как его достижения оценит человечество? Если честно, плевать он хотел на однопланетников. Ему дорого мнение одного человека, одной женщины — Наташи. Ну-у… Если уж совсем честно, то и Марины тоже. Тяжко с ними, хлопотно, а без них — куда?..

Отвалившись на спинку сиденья, Сихали бездумно смотрел в небо и тихо улыбался. «Здесь самое место ангелам…» — подумал он. И флаерам тоже…

Заработал двигатель — и колкая тишина рассыпалась, заколдованное снежное царство обратилось в квадратные километры вымороженного простора. Вздыхая, Сихали направил краулер к шоссе — и улыбнулся, вспомнив о Наташе. Пускай кончилась коротенькая сказка о белом безмолвии, зато быль обещает стать долгой — и не менее чарующей.

Подъезжая к дороге, Тимофей обогнал краулер, ведомый Ильёй.

— Катаешься? — крикнул Сихали.

— Гоняю, — добродушно буркнул Харин.

— Как Маринка?

— Пленяет.

— Привет ей!

— Ага.

Генрук выехал на обочину и поравнялся с «Харьковчанкой», оставаясь в её тени. Вездеход утробно взрыкивал, волоча сани. Двери домика-балка, поставленного на полозья, были распахнуты. В проёме стоял Ралс в одних боксёрских трусах, в унтах и в огромных чёрных очках. Он неумело перебирал струны гитары, извлекая не самые благозвучные ноты.

Неожиданно его белозубую улыбку словно кто выключил — отбросив музыкальный инструмент, Блайн вытянул руку и крикнул:

— Воздух!

Сихали обернулся — с северо-востока подлетали три флаера. Их диски неслись невысоко надо льдами, словно догоняя овальные тени, скользившие по белизне.

— Зенитчики! — крикнул Тимофей. — Спите?!

— Никак нет, — проворчал Купри с крыши «Харьковчанки», разворачивая толстый ребристый ствол лазера-мегаджоульника. Это был обычный квантовый генератор для проходки в скальных породах, так что пришлось соорудить неказистую будку для защиты стрелка и обмазать её серым абляционным материалом. Будка со скрипом развернулась в сторону дисколётов противника, и лазер чуток опустился, двигаясь в вертикальной щели-амбразуре.

Флаеры фридомфайтеров вылетели навстречу врагу, и теперь летательные аппараты можно было различить лишь по опознавательным знакам — у «интеров» борта пятнали знакомые аббревиатуры «IFOR», а у фридомфайтеров лучились пятиконечные синие звёзды.

Дископланы затеяли зловещий танец — они то сходились, то расходились, взмывали в небо ребром и пикировали днищем вниз. Сихали напряжённо следил за пляской боевых машин, с замиранием ожидая плазменного удара по каравану, но, слава богу, не дождался — вражеские истребители описали красивый вираж и унеслись восвояси.

Ралстон Блайн выглянул из дверей и зычно объявил:

— Отбой воздушной тревоги!

Тимофей разглядел Гейтсби, стоявшего на широкой подножке передней «Харьковчанки», и направил краулер к нему. Начальник станции, державшийся за поручень, помахал одной рукой и крикнул:

— Сихали! Новости есть!

— Внимаю!

— У Куин-Мод сели аж три грузо-пассажирских стратолёта «Красного Креста»! Лекарства притаранили… Короче, гуманитарную помощь. Свернём с шоссе, может?

— Сворачивай!

«Харьковчанки» подняли рокотание октавой выше, сани завизжали ещё пуще — поезд ускорил ход, сворачивая с шоссе на горный ледник. Уж лучше трястись по твёрдым, как железо, снежным намётам, чем стать мишенью для вражеской авиации!

Тем более что скоро заструги сошли на нет — ровный ледник лёг под гусеницы тягачей. Караван покатил, одолевая глубокие трещины, прикрытые снежной корой, входя в широкую ложбину, сверкавшую льдом, и вот они, горы!

Солнце стояло на западе, освещая могучий горный массив, играя красками — белой и синей, красной и чёрной. Вершины острые, как готический собор, округлые и продолговатые вздымались вверх, отчасти скрытые рваными облаками. Тут и там переливались на солнце ледники — изумрудно-зелёные, индиговые, молочно-белые. Они то и дело рокотали, смещаясь, а то и вовсе низвергаясь с голых, иссиня-чёрных склонов. Кургузым маяком поднималась гора с круглой макушкой, накрытой причудливым, полуразвалившимся ледничком, чьи глыбы-отдельности торчали во все стороны на манер короны. А дорога вошла в пределы «Танцплощадки дьявола», как называли хаос льда и камня у предгорий хребта Куин-Мод.

Со всех сторон вырастали длинные гряды торосов и стоговидные ледяные глыбы, а потом «Танцплощадка» стала проседать, опускаясь ледяными валами с трёхэтажный дом высотой и вздыбленными гребнями, распадаясь зиявшими расселинами, спрятанными под снежными мостиками. Края огромных, широких старых трещин были закруглены, а сами провалы почти доверху забиты снегом.

Тагвелл Гейтсби вёл переднюю «Харьковчанку» со скоростью неторопливо идущего человека, пока посреди очередного вала, очень старого, занесённого снегом, не разверзся открытый портал. За ним начинался крутой спуск в долину, а кругом, вдоль всего горизонта, выстроились могучие вершины.

К десяти утра караван выбрался на шоссе, а ещё час спустя остановился у посёлка Куин-Мод.

БАЙРЕС — ЙОБУРГ[155]

22 декабря, 11 часов 10 минут.

АЗО, посёлок Куин-Мод.

Куин-Мод был построен у подножия гор, давших имя посёлку. Сам по себе он ничего особенного не представлял — так, два ряда красных домов-призм на сваях — зато «за околицей», на гладком голубом льду озера, промёрзшего до дна, стояли в ряд три гигантских грузо-пассажирских стратоплана «Нимбус». Носовые, хвостовые и бортовые рампы-сходни были откинуты, по ним медленно сволакивались белые контейнеры, помеченные огромными красными крестами. Сквозь толпу антарктов, хороводившую вокруг стратолётов, медленно проползали танки-транспортёры — гружёные следовали в сторону посёлка, порожние спешили к аэродрому.

«Сойдя» с санно-гусеничного поезда, Сихали повёл своих — Белого, Змея, Купри, Гирина — за собой. В народ.

Антаркты, сбежавшиеся на аэродром, были очень возбуждены, они просто изнывали от желания помочь — ящик с консервами тащили вчетвером, а ещё столько же числилось на подхвате.

Потолкавшись, Тимофей уступил дорогу сигналившему транспортёру, но тот не унимался. Браун недовольно поглядел на водителя — чего шумишь? — и неожиданно узнал сидевшего за рулём.

— Витька! — заорал он.

Виктор Волин, розовощёкий плечистый парень, просунулся в окно с радостным воплем:

— Привет, беспризорник! Садись, подвезу! Все садитесь!

Браун плюхнулся на переднее сиденье и крепко пожал Витькину пятерню. Гирин залез последним и, кряхтя, захлопнул дверцу за собой.

— Ты как сюда попал хоть? — поинтересовался Сихали.

— А как все! — ответил Волин, выворачивая руль. — По тихой подошли на субмаринах, да и высадились. Пипец… Здорово, Шурка! — обернулся он, весело оскалясь. — А чего это Рыжего не слыхать?

Тимофей увидел в овальном зеркале перед местом водителя, как застыло лицо Белого.