После гулянки Искандер отправился в Библиотеку, Гефестай с Давашфари ушли вместе, а Сергий решил проветриться.

Дромос, центральная улица Александрии, была полна народу, но Лобанов выделял из толпы лишь девушек, любуясь знойными личиками египтянок, чеканными мордашками эллинок, а еще тут прогуливались девицы из Рима, Иудеи, Аравии, Нубии… Было на что посмотреть.

Дошагав до квартала Ракотис, Сергий прошелся до Серапейона и поплутал меж его бесконечных колоннад, вспоминая охоту на Зухоса и любовь Неферит.

Неожиданно ушей его коснулись частые шаги. Резко обернувшись, Лобанов увидел человека, закутанного в плащ – одни глаза светились из-под накидки.

Сергий красноречиво положил ладонь на рукоять цзяня. Человек в плаще выхватил гладиус.

Резкое движение или порыв ветра, гуляющего среди колонн, смахнул накидку с лица неожиданного противника, и Лобанов увидел знакомые злые глаза, косящие так, что взгляд разъезжался.

– Ород! Ты, что ли? Ну, и живуч же ты, сволочь мелкая!

Косой ощерился, поигрывая мечом.

– Вот мы и встретились, проклятый фромен! – глухо произнес он.

– И почему ты такой дурак? – вздохнул Лобанов. – Ань-ди возвел тебя в нани, ну и жил бы себе при дворе, полизывал бы регулярно задницу Сыну Неба и забот бы не знал. Зачем ты погнался за нами?

– Я. Ненавижу. Вас. Всех! – раздельно отчеканил Ород и бросился на Сергия, выписывая мечом кренделя.

Лобанов потихоньку отступал, отбивая бешеные атаки и не позволяя себе увлечься. Звон и лязг то убыстрялся, частя, то переходил в жестяной скрежет, когда клинки скрещивались и расцеплялись.

– Ненависть, – внушал Косому принцип, – это перегной страха. Перестань бояться, и ненависть твоя глупая пройдет! Хочешь, я оставлю тебе жизнь, и ты начнешь всё сначала? Или вернешься в Серику? Дослужишься до цзы…

– Проклятый… – выдохнул Ород. – Фромен!

– Ну, не хочешь, как хочешь, – холодно сказал Сергий и сделал неуловимое глазом движение. Отбить хитрый удар Косой не смог бы, даже если бы захотел – длины короткого гладия недоставало. А вот длинный цзянь легко, с противным чмокающим звуком, вошел в тело парфянина на треть.

Ород застыл, роняя меч и глядя выпученными глазами на окровавленный цзянь в руке Лобанова.

– Пр-р… – выдавил он. – Фр-р…

Косой рухнул на колени, пошатался, серея лицом, и вытянулся на плитах. Из-под тела медленно натекла вязкая черная жижица, пропитывая полу плаща.

– Peractum est,[744] – пробормотал Лобанов, отступая на шаг.

– Сергий!

Среди колонн заметалось дробное эхо, и к принцепсу выбежала Тзана.

– С тобой все в порядке? – выдохнула она. – Кто это?

Лобанов молча, носком ноги перевернул мертвое тело лицом вверх.

– Косоглазый! Вот ведь дрянь!

– А упорная какая…

– Пошли отсюда. Нашел где гулять! Тут самое дно.

– А сама-то?

– Мне можно, меня не тронут.

– Я бы тронул…

– Тебе можно, а если кто другой осмелится… Пусть только попробует.

– Пошли, Тзаночка, – ласково пропел Сергий, – пошли, моя амазоночка.

И они пошли.

До Остии квинквирема добралась к полудню. Консул, жадно разглядывая наплывающие стены, храмы, маяк, спросил Сергия:

– Скажи, принцип, что я могу сделать для вас? Забыть то, что вы для меня сделали, я не смогу, а отдариться деньгами… Хм. Такое не заведено между друзьями.

Лобанов усмехнулся.

– Ну, уж если тебя обуяла охота творить благие деяния и хлопотать за нас… – протянул он. – Тогда устрой нам римское гражданство, что ли. Довольно нам бегать вдоль и поперек, пора и вверх двинуть.

– Устрою! – твердо сказал консул.

Портовые хлопоты и городская суета остались в памяти Сергия неразличимым фоном. Так длилось до тех самых пор, пока они не вышли на Палатин и не оказались у ворот своего домуса. Четверо преторианцев, Тзана и Давашфари.

Решетчатые ворота были заперты, но уже было слышно недовольное ворчание Киклопа, поспешающего из парка, и урчание его «леопардиков».

Эдик кровожадно улыбнулся.

– Первым делом, – сказал он, – покормим зверушек луцепорятиной…

– Поддерживаю и одобряю, – кивнул Тиндарид.

– О, Гефестай! – воскликнула Давашфари. – Как же я счастлива! Я увидела Рим!

– А сейчас, – подхватил сын Ярная, – ты увидишь нашу скромную хибарку…

Косматый германец выбрался из кустов и тут же расплылся в радостной улыбке.

– Привет, Киклопик! – запрыгала Тзана. – Я вернулась! Мы все вернулись! Здорово, правда?

Вершитель битвы[745]

Форт № 7 Владивостокской морской крепости

…Сэр Ольгерд ударил мощным засечным справа, сверху наискосок, да на «длинную руку»[746], да всем весом.

Противник его, могучий Джарви, дрогнул, а Ольгерд махнул засечным слева, переступил и вышел на вертикаль. Латы жалобно звякнули под ударом клинка.

– Стоп! – крикнул судья. – Сэр Ольгерд фон Зеехафен, представляющий Восточную Комтурию Ордена Старого Форта, набрал десять очков за минуту тридцать! Сэру Джарви из историко-патриотического клуба «Витязь» присуждается поражение!

«Витязи» недовольно загудели, а леди Даана проворчала даже что-то вроде: «Судью на мыло!»

Зато комтурцы радостно орали, звонко шлепая друг друга по доспехам.

Зрители и болельщики, разряженные по моде Средних веков, оживленно переговаривались, обсуждали бойцов и оружие, делали ставки или просто глазели.

Костя Плющ ожидал своего часа в полном боевом.

День был теплый, и он быстро взопрел под стеганым поддоспешником.

Длинная кольчуга ощутимо давила на плечи, да и прочие латы давали о себе знать. Шлем Константин держал под мышкой.

Второй раз он выступал на турнире, защищая честь своего клуба, и готовил себя к победе, памятуя о прошлогоднем проигрыше. Впрочем, Костя нервничал не особо, ему больше портила настроение мысль о том, что ристания их – это игра, забавы молодецкие.

Стародавние рыцари воистину были теми, кого представляли герольды, – воинами, с раннего детства привыкавшими носить меч и облачаться в латы, не знавшими и не желавшими себе иной будущности, нежели одержание ратных побед.

Реконы[747] – иные.

Это просто хорошие парни – программисты, студенты, молодые спецы, которых занимает история. Влечет их житие далеких предков, весь тот мир, давным-давно растаявший в прошлом. Одни испытывают себя, другим просто хочется оттянуться, сыграть в войнушку.

– Твой выход, Костян, – сказал Альбус.

Ребята из клуба обступили Плюща, теребя и мутузя.

– Давай, Мелиот, – пробасил Тристан, – всыпь этим комтурцам!

– Попробую, – улыбнулся Костя.

– Никаких проб! – пропыхтел Джарви, стаскивая шлем и утирая потное лицо. – Расплющи их! Разделай, как креветок!

– Под пивко! – захохотал Альбус.

Плющ-Мелиот старательно улыбался.

Сердце его колотилось, гоняя по жилам адреналин, но страха не было.

Костя чувствовал перед боем нечто вроде томительного азарта. Жребий выпал таков, что ему придется сойтись с сэром Вильгельмом де Барнстокром, рыцарем-фортовцем, опытным бойцом, гораздым на выдумку.

Такого трудно просчитать, хотя… Не в этом же дело. Эта дуэль…

Плющу трудно было объяснить то, что он испытывал, что переполняло его трепещущее естество. Пусть для иных-прочих случится номинация «щит-меч»[748], ему же предстояло сразиться в настоящем поединке – такое у него было чувство.