– Вы прямо-таки читаете Декларацию о совместных действиях трех держав! – похмыкал вождь.

– Ну не так уж сложно догадаться о намерениях двух из них. Американцы и англичане наверняка хотят заставить нас таскать каштаны из огня, проделать всю черную, грязную и кровавую работу, а они потом явятся в белых парадках и снисходительно похлопают нас по плечу: окей, рашен! Можешь занять третье место! Более чем уверен, что Рузвельт будет настаивать на том, чтобы мы, разделавшись с Германией, переключились бы на Японию.

– Так и есть, – кивнул Иосиф Виссарионович.

– Не хочу подыскивать нейтральные выражения, товарищ Сталин, но будет унизительно, если мы подпишем эту самую декларацию. А Япония… Разве самураи угрожают нам? Да побоятся они воевать с теми, кто громит Адольфа! Надо будет, мы япошек уделаем за пару недель, а без нас янки будут воевать лет пять. Воины они никакие…

Сталин прищурился.

– Вы намекаете на то, что японцам можно и пособить?

– Как минимум не угрожать им. Пускай треплют америкосов, это не наша война! Что-то я не замечаю штатовцев, сражающихся с нами плечом к плечу. Так с какой стати мы должны воевать за них?

Да, Америка с Англией – это, считайте, процентов семьдесят мировой экономики. И что? На нас они вряд ли нападут – пример Германии для них нагляден, так что побоятся. Скорей всего, станут подзюкивать всякую мелочь пузатую на наших южных границах, пакостить по-всякому… Хотя… Я не хотел этого говорить, товарищ Сталин, но во время рейда мне попался один интересный немец, неплохо говоривший по-русски и по-английски. Он умирал и сказал, что сам из абвера, долгое время работал в Англии, потом в чем-то согрешил, и его послали на фронт. Этот немец представился Карлом и рассказал интересные вещи. Он лично, своими ушами слышал, когда был в Лондоне, что Черчилль опасается союза между вами и Рузвельтом. Карл уверил меня, что сэр Уинстон был всего в трех шагах от него и разговаривал с Иденом. Черчилль посетовал, что Рузвельту Англия неинтересна и что он охотно пойдет на раздел мира между СССР и США. Уинстон добавил, что если до этого дойдет, президента Америки следует остановить. Иден уточнил: «Убить?», а Черчилль пожал плечами и высказался в том роде, что Рузвельт и так болен, надо лишь помочь ему скончаться [946].

– Это очень серьезно, – нахмурился вождь.

– Да, товарищ Сталин, – выдохнул Репнин, давно задумавший подобную импровизацию. – Но это же всего лишь слова, пусть умирающего человека, но слова. Я ничем не могу подтвердить их, но и умолчать об этом нельзя. Рузвельт, в принципе, неплохой мужик, с ним можно договориться, а вот Черчилль… Этот английский боров чересчур хитроумен. Он уже до того исхитрился, что английский лев стал комнатной собачкой в Белом доме!

– Мы попробуем что-нибудь предпринять в этом направлении, – кивнул Сталин. – Скоро должен прибыть Гопкинс, доверенный Рузвельта, мы передадим ему… нет, не слова, а документы, свидетельствующие о неприглядном поведении «кузенов» из Лондона, и тогда… Возможно, весной или летом будущего года конференция состоится-таки, но без Черчилля. Встретимся с Рузвельтом один на один, нам будет что обсудить. Что ж, товарищ Лавриненко, не буду вас больше мучить, ступайте, вам надо отдохнуть. До свиданья.

– До свиданья, товарищ Сталин.

«Опель» отвез Репнина недалеко, к гостинице «Москва». В номер Геша прошкандыбал сам и первым делом открыл кран в ванной – нет для танкиста большего счастья, чем хорошая баня.

Ну, или ванна, на худой конец.

Подойдя к окну и слушая, как шумит вода, Геша усмехнулся.

«Ну, ты прямо серый кардинал!»

Репнин покачал головой. Нет, таких «полномочий» у него нет, не было и не будет. Хотя просто поговорить с вождем… Просто!

Ничего себе – просто. Быть у Сталина на доверии – это честь, этим гордиться можно. Последним, кого вождь удостаивал такой чести, был Киров. И дать совет Иосифу Виссарионовичу – совсем не значит, что он ему последует.

Можно сказать, что сегодня Сталин узнал его мнение, мнение рядового танкиста. Но кое-что вождя явно зацепило.

Это идея оккупировать всю Германию разом, чтобы не делиться ни с кем победой, чтоб самим диктовать волю Европе, и раздел мира на сферы влияния с Америкой.

И если в этом направлении хоть что-то изменится, хоть как-то пойдет по-другому, нежели в той реальности, можно считать 1 декабря началом отсчета нового послевоенного мироустройства.

Через десять лет Сталин умрет, начнется грызня, трехглавый змий Хрущев – Булганин – Маленков одержит верх. Потом сама троица перегрызется, и выиграет Никита, который развалит партию, развалит экономику, развалит армию.

Пока ВКП(б) находится под контролем НКВД, пока случаются чистки, партия хоть в малой степени отвечает девизу «ум, честь и совесть нашей эпохи». Но стоит ее вывести из-под колпака чекистов, как это сделает Хрущев, номенклатурщики станут новым правящим классом, и ВКП(б) выродится за пару поколений, докатится до либерализма и самоуничтожится в пароксизме «катастройки».

Репнин вздохнул. У него есть еще десять лет…

В дверь тихонько постучали, и Геша побрел открывать. Щелкнула задвижка, дверь отворилась.

На пороге стояла Наташа Шеремет. Девушка была в расстегнутой шинели, из-под которой выглядывала новенькая отглаженная форма. Здоровая, румяная с морозца, глаза блестят, губы растягиваются в счастливой улыбке – она была чудо как хороша!

– Наташка! – обрадовался Репнин.

– Старший сержант Шеремет прибыла… – начала Наталья, но не договорила – взвизгнув, бросилась к Геннадию на шею.

Репнин тискал ее, попадая губами то в ушко, то в щечку, пока, наконец, не нащупал жадный рот.

– Я так скучала… – шептала Наташа прерывисто. – Так ждала… А потом меня сюда послали, на день всего…

– И на ночь! – мурлыкнул Геша, сгребая девушку в охапку.

Раны заныли, но это было совершеннейшим пустяком.

«В июле 41-го наше 1-е Горьковское танковое училище перебросили в Гороховецкие лагеря. Условия, надо прямо сказать, были спартанские. Кругом лес, солидные сосны, местами ольха. Местность пересеченная – песок, болота, но у нас только штаб, клуб, два учебных корпуса и офицерская столовая находились в деревянных постройках, а все остальное в землянках.

Сами землянки просто огромные – в каждой две роты по 125 курсантов. Разделены перегородкой, но все слышно. И ясное дело – все было рассчитано по-минимуму. Нары двухъярусные, печурка, вот, пожалуй, и вся нехитрая обстановка.

Рядом небольшая ленинская комнатка и каптерка. Недалеко землянка командования батальона, рядом землянка-столовая. В двадцати метрах умывальник, рядом колодец. Дальше небольшой строевой плац и спортивный городок. А метров за триста – озеро Инженерное. На берегу его – баня. И войск кругом видимо-невидимо! Как мы сами шутили – «кругом одни сосны, песок да солдаты».

Втягивание началось очень быстро. Курс молодого бойца прошли за несколько дней, потом завели нас в эту баню. Помыли, постригли, переодели, а мы смеялись, не узнавали друг друга. Все как одинаковые…

На головы выдали буденновки. Поношенные, но постиранные. Шинель длинная, но протертая до невозможности. Если присмотреться, основание вроде есть, но самой шерсти уже нет. Обмундирование выдали еще довоенное, темное – танковое, но такое же заношенное, как и шинели. Помню, уже через неделю у меня коленки на штанах треснули, и я их ремонтировал до самой весны.

Учебный процесс начался 1 ноября. Распорядок дня был очень жесткий. Подъем в 6–00, физзарядка с километровым кроссом в течение часа. В зависимости от температуры воздуха занимаемся с открытым торсом, в рубашке или в гимнастерке. В столовую шли строевым шагом с песней по большому кругу…»

Украина.