– Что врач говорит?

– Жить буду, – растянул губы Григорий.

– Начпрод разрешил тебе целую банку компота передать, – сказал Котов, доставая емкость. – За заслуги, говорит. Как орден вручил!

Орехов с Микояном переглянулись, и Орехов оскалился:

– Ну, вручение мы тебе тоже обещаем! Ты нам такую жирненькую куропатку приволок, что все командование от восторга кудахтало!

Быков отмахнулся, как ему показалось, а на самом деле едва шевельнул рукой.

– Это все пустяки. Число сегодня какое?

– Восемнадцатое.

– Июля?

– Ну, да!

– Твою медь… – уныло протянул Григорий.

– А, я понял! – развеселился Микоян. – Он боится, что мы войну без него выиграем!

– Да нет, командир! Есть еще кого сбивать!

– Ну, я газет не читаю… – насупился Быков.

Друзья хором стали выкладывать новости, из которых явствовало, что наступление продолжается, войска Центрального, Брянского и Западного фронтов давят немцев, засевших под Орлом, и скоро выдавят-таки, как гнойный прыщ.

А 32-й полк перебазировался на аэродром Задняя Поляна, что рядом с городом Новосиль.

– Мужики! – хлопнул себя по лбу Орехов. – Мы ж про подарок забыли!

– Точно!

Микоян торжественно достал некий продолговатый, весьма продолговатый предмет, завернутый в бумагу, и вручил Быкову.

Хмыкнув, Григорий развернул подарок – это была довольно-таки элегантная трость из черного дерева, с ручкой, отделанной серебром и костью.

– Нам Генрих Карлович сказал, что тебе палочка потребуется на первое время. Так что… вот!

– Спасибо… – протянул Быков, вертя трость в руках.

– Это не нам спасибо, это Стельмашук расстарался. Трость вещдоком была, реквизировали ее у немецкого шпиона. Так что ты поосторожнее, палочка с секретом!

– Выдвижной стилет?

– Что? А, нет! Бери выше. Вот эта пипочка – предохранитель, а сюда можно нажимать, как на спусковой крючок. Девять патронов, парабеллумских!

– Хм. Не хило…

Тут в палату заглянула тетя Вера и металлическим голосом приказала посетителям удалиться, что летчики и проделали со всей возможной поспешностью, опасаясь репрессий в виде веника.

Быков вздохнул и закрыл глаза.

Болеть – это так скучно…

Но выздоравливать еще скучнее.

Неделю спустя Григорий стал выходить на прогулки.

С палочкой, разумеется.

Не слишком приятно было шкандыбать в тапочках и казенной пижаме, но тут все так ходили.

Рана заживала и начала чесаться. Ходить было больновато, но надо же разрабатывать жилы, приучать их тянуться так, как нужно ему, Григорию Алексеевичу, а не глупому организму.

Постепенно боли стихали, да и хромота выправлялась.

Дело шло на лад.

Быков выходил вечером во двор, послушать сообщение Совинформбюро и досадливо морщился, когда Левитан объявлял о новых победах Красной армии.

Его мучал простой.

Да, силы у него еще не те, Григорий это понимал – умом.

А душа рвалась на передовую.

В один из дней «на больничном» к Быкову явился особист и аккуратно запротоколировал показания о драме на «свободной охоте».

Потом был обед, а еще через часик, когда Григорий раздумывал, поспать ли ему или пойти прогуляться, в палату зашла молоденькая медсестра, «очень даже ничеге».

Правда, до этого Быков ее ни разу не встречал – и насторожился.

Было неприятно подозревать, но случай с «Марленом» не шибко настраивал на доверчивость.

– Ложитесь на живот, товарищ полковник, – прощебетала она, держа в руке шприц. – Сделаю вам укольчик!

На Григория будто холодком подуло.

Какой еще укольчик?

Генрих Карлович никаких уколов не назначал!

– А не больно? – притворно обеспокоился он.

– Ну, что вы! У меня легкая рука!

С кряхтеньем укладываясь, Григорий спросил на немецком:

– Как звать милую фройляйн?

– Ева, – скокетничала девушка.

В следующее мгновенье она осознала свой провал и бросилась на Быкова, стремясь уколоть его шприцем.

Однако Григорий больше кряхтел по привычке – за неделю он здорово окреп.

Действуя ногами, он ухватил медсестру и повалил ее на кровать. Вывернулся и отобрал шприц.

Недолго думая, вколол снадобье в мягкое место девицы.

Та, за секунду до этого ожесточенно сопротивлявшаяся, вдруг успокоилась и поникла.

– Что в шприце? – резко спросил Быков.

– Снотворное, – пролепетала «медсестра».

– Сколько вас?

Но зелье уже подействовало – девушка спала.

Григорий отволок ее на соседнюю койку и вернулся на свою.

Упражнения вымотали его, он тяжело дышал, а на лбу выступил пот.

Ничего, потерпишь.

Девица тут не одна, нужны еще, как минимум, двое – для выноса тела.

Дверь тихонько приоткрылась, и Быков издал слабый стон.

В палату вошел «санитар» в белом халате, за ним еще один – с носилками.

Ничего особо нордического в этой парочке не наблюдалось.

Однако в госпитале вообще не имелось санитаров, сплошь санитарочки.

Застонав, Григорий сделал вид, что хочет сесть, дрожащей рукой уперся тростью в пол…

Один из «санитаров» ухмыльнулся.

Быков, будто в изнеможении, опрокинулся на койку.

– Хватай его, Франц, – прогудел тот, что держал носилки.

Франц замедленно кивнул, делая шаг в направлении «больного».

Григорий поднял трость, словно отмахиваясь, и нажал на спуск.

Отдача была не сильной, а звук выстрела – приглушенным.

Пуля вонзилась «санитару» в грудь.

Франц будто споткнулся, а Быков схватился левой рукой за шафт и вогнал пулю в голову громиле.

Второй из «санитаров» не мог сразу оказать сопротивление – руки у него были заняты.

Когда же пуля вышибла затылочную кость Францу, тот живо среагировал, живо, но поздно – пока он лез под халат за оружием, Григорий выстрелил навскидку.

Убивать «санитара» Быков не хотел, сначала надо было кое-что выяснить.

Пуля угодила немцу в плечо.

Остановить напор не остановила, но развернула вражину.

«Санитар» даже потерял равновесие, отшагнул, и Григорий тут же прострелил ему опорную ногу.

Верзила с грохотом выстелился, рыча: «Hure!»

Тяжело дыша, Быков приблизился и уткнул трость в шею немцу.

– Имя? Звание? – резко спросил он.

– Ганс-Ульрих, – просипел его визави, судорожно глотая, – обершарфюрер СС.

– Кто послал?

– Большой человек. Из самого Берлина. Я не знаю, кто он.

– Кто еще в вашей группе?

– Пилот…

Не отнимая трости, Григорий полапал Ганса-Ульриха и вытащил у того «Вальтер».

– Задолбали вы меня уже… – пробурчал он.

Покачав пистолет в руке, Быков подумал, как же ему вызвать подмогу.

Пожал плечами, прицелился в угол и нажал на спусковой крючок.

Грохот выстрела сработал, как сигнал «Тревога!».

На счет «три» распахнулись двери, и на пороге нарисовался Ховаев собственной персоной.

– Т-товарищ полковник… – выдохнул он, обозревая побоище.

– Спите на посту, – буркнул Григорий, вставая и опираясь на трость. – Это эсэсовец, по мою душу.

– Забирать? – глупо спросил энкавэдэшник.

– Сделай одолжение. И там еще их девка.

– Убита?

– Спит.

Прибежал Кадыров, вскоре и сам Стельмашук нарисовался.

– Опять?! – воскликнул майор.

– А что вы хотите? – развел руками Быков. – Не любит меня Главный буржуин!

После попытки похищения замполит и особист проявили трогательную солидарность и приставили к Григорию Ховаева с Кадыровым – в качестве телохранов.

Быков терпел этих простых, бесхитростных парней, тем более что близилось время его выписки из госпиталя.

Однако возвращение в полк снова откладывалось – Григория вызывали в Москву.

Зачем именно, он догадывался и не сказать, что шибко расстраивался.

Просто не хотелось затягивать нежданный-непрошенный «отпуск».

Пока он тут отлеживался, парни из его эскадрильи били фашистов. Оттого и на душе было неспокойно.

Быков чувствовал себя так, словно увиливал от исполнения воинского долга.