– Комиссар с нами с самых первых дней, ясно? Вас еще не призывали на фронт, а мы уже били фашистов – под Гродно, под Брестом! Били и будем бить, пока не займем их гадский Берлин! А трусы пускай прячутся, нам такие не нужны.

– Хорош, хорош! – зароптали в толпе.

Вперед вышел хромой мужчина лет тридцати.

– Не суди обо всех по одному, – веско сказал он. – Митяй всегда таким был – и вашим, и нашим. А мы не отсиживались, комиссар. Бабкам местным большое спасибо – выходили. Я вот, со своими, первым оклемался. Так мы сколько уже раз к железной дороге выходили! Оружие добывали да патроны. Лекарства тырили у немцев…

– А я никого не осуждаю, – спокойно сказал Судоплатов. – Просто идет война. Я воюю, и мои товарищи воюют. Вчера вот мы были в Клесово и расстреляли сотню бандеровцев. А потом нас самих прижали румыны, то ли батальон, то ли два. И мы пришли сюда не затем, чтобы отсидеться…

– А зачем? – прищурился хромой.

– Не зачем, а за кем. За вами. Коли уж с десантом немецким совладали, то знаете, с какой стороны у винтовки дуло.

– Мы вообще-то к линии фронта хотели двигаться. Уже и припасы в дорогу собрали…

– Если и доберетесь, то месяц проведете в пути. И многие ли из вас дойдут до передовой? А насчет линии фронта… Я не просто так сюда из Москвы послан. Меня назначили командующим 1-й партизанской армией. У нас, правда, всего три дивизии, зато и самолеты есть, и танки, и артиллерия. Зачем все это? А чтобы открыть фронт в тылу врага! Да так немцам с румынами врезать, чтобы они своими тушками местный чернозем унавозили на метр вглубь! Годится вам такой фронт?

Хромой оскалился.

– Годится, командир!

В тот же день, ближе к вечеру, Судоплатов повел свой отряд обратно. Теперь за ним шагал целый взвод – и летчики, и танкисты, и пехота. Все те, кто «задержался» в 41-м, чах в Комариках, но пошел-таки на поправку.

У Павла были большие сомнения насчет всеобщего энтузиазма окруженцев. Наверняка кое-кто из них намеревался и в самом деле отсидеться в глуши. Но одно дело, когда подобное решение принимают все и держатся его, и совсем другое, если ты в остатке, как трусливое меньшинство.

Страх, стыд и чувство долга – вот что заставило красноармейцев пойти за Судоплатовым. Хватало и таких, которые рвались на фронт по-настоящему, но сочли разумным встать под партизанские знамена.

А молодых бойцов привела в восторг сама возможность наступления в тылу – этого еще не делал никто! Не просто напасть, стянуть, убить и смыться, а атаковать сразу десяток городов и сел, да чтобы танки, самолеты, артиллерия! Здорово!

Только вот Судоплатову было не до восторгов. Раньше он не считал себя склонным к бесшабашности и лихачеству, тогда за каким лешим он прется теперь? Атаковать пару батальонов силами одного взвода? Это даже не смешно. «А мы попробуем!»

– Женька, – подозвал Павел Трошкина, – в разведку надо.

– Понял, товарищ командир. Тут двое десантников есть. Говорят, кое-что умеют…

– Вот и проверь на деле. А мы потихоньку выйдем туда, где нас накрыли. Найдешь?

– Легко! Разрешите идти?

– Валяй…

За Трошкиным отправились двое крепких парней, шагавших пружинисто, как большие коты.

Разведчики канули в лес и пропали. Вздохнув (про себя), Павел махнул рукой: «За мной!»

Отряд был совсем невелик, и его малость особенно бросалась в глаза теперь, когда до места засады оставались считаные километры. Их тогда одолели не только по причине чьего-то предательства, вольного или невольного, а и потому, что они зарвались, возомнили слишком много о себе.

«Да что нам эти румыны! Да мы их кашей сделаем! Мамалыгой!»

А между тем хоть румыны и те еще вояки, они представляют собой регулярную армию. У партизан же, как их ни школили инструкторы из ОМСБОН, все еще сильна вольница. Дисциплина хромает, а найти командиров – хороших командиров! – на все уровни просто негде, их необходимо растить самим, выдвигать талантливых, смекающих в стратегии и тактике, а это требует времени, которого нет. Ибо воевать нужно сейчас, а не потом.

Судоплатов осторожно выглянул из-за дерева, кору которого во многих местах содрали пули. Да, были схватки боевые…

«Ганомаг» сгорел, его черный, закопченный остов так и валялся на обочине. Еще пара «Опелей» тоже съехала с дороги, уткнувшись передками в сосны. Отметины от попаданий крупнокалиберных пуль настолько частили, что грузовики почти развалились.

Ну, нападавшим, видать, тоже досталось – вон, на повороте, застыл старенький «Т-I», списанный вермахтом и подаренный Румынии: берите, не жалко.

Похоже, этот танк, вернее танкетку, доконали гранатами – «однойке» хватило. Трупов не было, унесли…

– Кто здесь? – послышался строгий окрик Ермакова, и над кустами показалась круглая, наголо обритая голова.

– Муха?! Ты?

Круглоголовый радостно осклабился.

– Тащ командир! Живой!

– Да что мне сделается… Ты один?

– Да не-е! Творогов всех своих вывел. Только ударили пушки, Санька мигом в лес – и рассредоточились мы. Ударили тем пушкарям в тыл, они бегом…

– Много вас?

– Да полста наберется! Так я к Саньке?

– Дуй.

И Муха дунул, в полном соответствии с фамилией. Минуту спустя показался Трошкин. Обрадовавшись полученным известиям, майор доложил:

– Значит, так. Румыны от нас в паре километров. Там, справа от дороги к селу Пугач, стоят старые бараки, казармы вроде. Вот там «мамалыжники» и прописались. Много подвод и лошадей, грузовиков всего пять или шесть. Два легких немецких танка. Через дорогу – артбатарея. Мы «языка» взяли, у нас Михай из молдаван, поговорили. Выяснили, что румыны тут ни при чем, всю эту бодягу бандеровцы затеяли. Это они специально слух пустили, что в рейд идут, чтобы мы клюнули! Если бы у них еще и тяму хватило все, как надо, сделать, плохо бы нам пришлось. А так вышло кто в лес, кто по дрова! Румын подтянули, а толку с них. «Мамалыжникам» только бы маршировать на парадах, а в лесу по-другому все. И еще. Бандеровцы Шухевича сейчас в Пугаче, вроде как с нашими схлестнулись. С кем именно, не знаю – румын тем более не в курсе.

– Отличная новость… – Судоплатов задумался.

Идея в нем забродила только что, но вызрела ли она?

Правильно поняв командира, Трошкин спросил:

– Задумки есть, товарищ командир?

– Есть-то они есть… Все зависит от того, жив ли Шорин.

Очень скоро, когда Муха вывел отряд Творогова, выяснилось, что Шорин жив-здоров, да и прочих «богов войны» – Джафарова, Бурноса, Гильбурда, Голованова, – даже не задело.

– Б-батарея, ст-т-тановись! Рав-вняйсь! С-с-смирно! Равнение н-на с-с-середину!

Шорин подскочил к Судоплатову и приложил руку к немецкой пилотке, заломленной чисто по-рязански.

– Т-товарищ к-комиссар 3-го р-ранга, лич-чный с-состав б-батареи построен! – и добавил не по уставу: – Только самой б-батареи нету…

– Будет! – веско заверил его Павел.

Он в двух словах изложил свой план. План артиллеристам понравился, и все завертелось.

Первой вышла группа Творогова. Потери были немалые, но, к счастью, Павлу не пришлось горевать о тех, кого он знал и помнил, – таков уж суровый эгоизм войны.

Батарея румын расположилась на пустыре у дороги, и подобраться незаметно было вроде бы нельзя. А зачем «мамалыжники» траншею отрыли?

И разведчики-диверсанты пробрались на позицию по окопу, прирезав по пути пару-тройку зазевавшихся бойцов. Артиллеристы старшины Шорина крались следом.

Пока «твороговцы» вырезали расчеты противника, «шоринцы» разворачивали орудия.

Румыны были совсем рядом – за дорогой, за кюветом, за рядком хилых деревцев. Но ни один даже внимания не обратил на суету артиллеристов. Разворачивают пушки? Стало быть, так надо.

Николай пригнулся, пристально глядя на врага сквозь прорезь в щите 75-миллиметровой немецкой пушки. По плану, огонь надо было открывать как можно скорее, чтобы застать противника врасплох. Иначе румыны повалят с той стороны и сомнут с легкостью – их батальон, не меньше. Да больше…