Замене названия воспротивился было начальник политотдела армии протоиерей подполковник Воротников, мотивируя тем, что Штоцберг — не совсем чешская фамилия. А даже если и чешская — что там в них от славян осталось?

— Михаил Александрович, вы не поняли, — пояснил Жданов, — подразумевается национальная принадлежность встречающих. И будь наш гость хоть папуасом с кольцом в носу…

— Если только так, — согласился отец Михаил и показал на своего заместителя, майора Гайнуддинова, увлёкшегося разговорами со студентками, держащими наготове хлеб-соль. — Может, нам тогда Хасяна Салиховича попросить в сторонке подождать?

— Таки зачем? — высказал своё мнение недавно назначенный руководить краевым ОГПУ товарищ Губерман. — Для дикой Европы мы, русские, все на одно лицо. Пусть только зелёную чалму на обычную фуражку сменит.

— Не нужно менять. На ней звёздочка есть, и достаточно, — принял решение подполковник, и щелчком сбил стрекозу, присевшую на золотой погон парадной рясы. — Господь и Устав милостивы, простят.

— Летят! — первыми приближающийся самолёт услышали бдительные юные пионеры, использовавшие свои горны к качестве слуховых аппаратов, и только потом поступил доклад от службы воздушного наблюдения и оповещения.

Встреча высокого гостя прошла успешно, если не считать недоразумение с музыкантами, от волнения перепутавшими ноты и исполнившими марш Мендельсона. Но президент Штоцберг счёл это удачной шуткой и претензии не высказывал. После короткой торжественной части, преимущественно состоявшей из вручения цветов и поцелуев студенток политехнического института, гостей пригласили на праздничный обед, затянувшийся до самого ужина. И только поздним вечером усталую делегацию развезли по гостиницам. Собственно, в гостиницу попали только сам полковник Штоцберг в сопровождении майора Фердинанда Бомжика, представленного как начальник чехословацкого Генерального Штаба, а над остальными лётчиками взяли шефство рабочие авиационного завода имени Серго Орджоникидзе, утянув в своё общежитие. То же самое предлагали и студентки, но потерпели поражение в споре, где основным аргументом стали заманчиво булькающие канистры. Много канистр.

Когда все официальные лица разошлись, ещё раз уверив гостей в нерушимости советско-чехословацкой дружбы, Фердинанд Бомжик устало опустился на диван и рассеянным взглядом оглядел номер.

— Что ни говорите, пан Иоганн, но есть определённая прелесть в русском гостеприимстве.

Президент в раздражении ударил кулаком по столу:

— Фёдор Михайлович, в последний раз напоминаю…

— Ой, извините, Иван Дмитриевич, просто немного расслабился. Коньяк в сочетании с водкой действует так умиротворяющее. Ещё бы пива сейчас.

— Почему бы и нет? — полковник снял трубку стоящего на тумбочке телефона и набрал номер из списка на стене. — Алло, ресторан? Что? Как закрылись? Уже половина третьего ночи? Не может быть…

— Так оно и есть, товарищ президент, — Бомжик посмотрел на часы. — Придётся ложиться спать и потерпеть до утра.

— Ну уж нет! — Штоцберг решительно направился к двери. — Мне Андрей Феликсович рассказывал про Нижний Новгород. Это цивилизованный город, а значит пиво здесь есть круглосуточно. Вы со мной, Фёдор Михайлович?

— Что, прямо так?

— Хотите надеть смокинг, цилиндр и лайковые перчатки?

— Нет, Иван Дмитриевич, но может стоит сменить чешскую форму на настоящую?

Когда Штоцберг с Бомжиком переоделись и спустились из номера в холл, девушка-администратор за стойкой мирно спала, уронив голову на раскрытый учебник высшей математики. Но при звуке шагов по мраморной лестнице она встрепенулась.

— Товарищи командиры решили прогуляться?

— Ага, — кивнул полковник. — Пива вот попьём и вернёмся. Кстати, а не подскажете, что из приличного ещё работает?

— Не знаю, — девчушка на несколько мгновений задумалась. — Надо у дяди Пети спросить. Он наверняка знает.

— А где его искать?

— А не надо меня искать, — послышался тихий голос за спиной.

Штоцберг обернулся. Седой дед с кудрявой бородой, серьгой в ухе и автоматом Томпсона на плече дружелюбно улыбнулся. Видимо он выполнял здесь обязанности швейцара, о чём можно было догадаться по мундиру с галунами и штанам с жёлтыми забайкальскими лампасами.

— Дядя Петя сам кого хочешь найдёт. Дядя Петя — это я. Будем знакомы.

Полковник пожал протянутую руку, с удивлением обнаружив у деда твёрдую как конское копыто ладонь. Такая может быть только от постоянных упражнений с саблей. Или шашкой, если судить по лампасам.

— По пиву собрались? — уточнил швейцар, осматривая офицеров. — А где оружие?

— Зачем?

— Как это? Да вас первый же патруль и загребёт. Леночка, выдай товарищам пистолетики, — распорядился дед.

— Это мигом, Пётр Сергеевич, — девчушка распахнула стоявший за стойкой большой несгораемый шкаф и чуть не полностью скрылась внутри. — Наганы подойдут?

— Сдурела девка? Будто не знаешь, что у них кобуры потёртые. Товарищи из старшего комсостава будут, им с такими ходить неприлично.

— Ещё маузеры есть, — послышался грохот чего-то упавшего и деревянный стук. — С перламутром.

— Не пойдёт, — забраковал выбор дядя Петя. — Они только с кожаными куртками носятся. Посмотри ещё, там на второй полке снизу новые браунинги были, только позавчера из ОГПУ прислали.

— Извините, Пётр Сергеевич, а к чему всё это? — полюбопытствовал Штоцберг. — Мы же не на войну идём, а только в пивную.

— Вы откуда такие тёмные? — удивился швейцар.

— Да это президент Чехословакии со своим начальником Генерального Штаба, — донёсся голос из шкафа. А ещё через мгновение перемазанная ружейным маслом девчушка положила на стойку пистолеты. — Только вчера вечером заселились.

— Вот оно что! То-то я смотрю — говор у них чужой!

— Так всё же зачем? — переспросил полковник.

— Как это, мил человек? — дядя Петя погладил свой автомат. — А ежели преступление какое увидите, теракт там, или прочее непотребство? Непротивление злу — грех. И не только по Божьим законам, но и по человеческим. Статья пятьдесят восьмая, часть четырнадцатая.

— Сурово, — заметил майор Бомжик.

— Зато справедливо, — Пётр Сергеевич положил "томмиган" на стойку. — Прибери-ка его, Лена. А я, пожалуй, провожу товарищей. А то как дети, ей Богу. Одно слово — Европа.

Улицы ночного Нижнего были тихи и пустынны, только двое рабочих, приставивших лестницу к стене старого дома, откручивали табличку с названием и увлечённо разговаривали матом.

— Возвращают историческое имя, — пояснил дядя Петя. — А то перед людьми стыдно было — центральная улица города, и названа в честь родственника негодяя Ягоды.

— А сейчас как?

— Да как и раньше — Большая Покровская. А вот площадь переименовали, да. Хотите посмотреть?

— На что?

— На всё и посмотрим.

Этим всем оказалась большая площадь, одной стороной ограниченная кремлёвской стеной, а торцом выходящая к волжскому откосу. Чуть не на самом краю крутого обрыва кипела работа, не останавливаемая даже в ночное время. Люди в странных оранжевых жилетах с номерами на груди и спине, видимо заключённые, так как в стороне лениво покуривали несколько конвоиров, вручную месили бетон деревянными лопатами. Другие возили его на здоровенных тачках с деревянными же, но почему-то квадратными колёсами, и заливали в котлован. Всё это действие происходило под хриплый аккомпанемент патефона, из которого доносились одни и те же слова, записанные на грампластинку: — "Охрана стреляет без предупреждения! Шаг влево — агитация! Шаг вправо — провокация! Прыжок на месте считается побегом!" Ещё один похожий агрегат имитировал захлёбывающийся лай овчарок.

— Это ГУЛАГ? — Штоцберг перекрестился на православный манер.

— Ага, — подтвердил Пётр Сергеевич. — Образцово-показательный филиал. Создан специально для бывших польских, литовских, и прочих прибалтийских журналистов. Товарищ Деникин с товарищем Сагалевичем их сюда специально присылают, на строительство памятника Козьме Минину и Нижегородскому ополчению.