— Что это было?

— Где?

— Вот здесь. Что это за зверь?

Поляк с ужасом оглянулся на Такса, который в этот самый момент уже покончил с продуктовыми запасами и производил дальнейшую ревизию. Обрез, пусть и смазанный салом, на вкус был не очень…. Нет, ствол ещё ничего, а вот в казённой части слишком много мелких деталей — застревают между зубов, да и подавиться можно.

— Это оборотень, пан Уинстон.

— Вздор и сказки. Оборотней не бывает.

— Здесь, в Полесье, всё бывает. Я в него стрелял…. И попал оба раза. Только обычные пули его не берут, нужны серебряные.

— Бред, мистер Збыслав, мы живём в двадцатом веке.

— А это вы ему скажите.

Англичанин приподнялся на локте и посмотрел на бравого охотника, по виду которого можно было сказать — вот кому наплевать на время вообще, и на двадцатый век в частности. Сейчас он доедал последние куски взрывчатки. Ну и что, что невкусно, но когда ещё придётся подкрепиться в следующий раз? Чай не ворона, кусочек сыра Бог не пошлёт.

— Что он делает?

— Кушает, пан Уинстон. А потом и за нас примется.

— Меня нельзя, я подданный британской короны.

— И я…. Только ему без разницы, на аппетит это не повлияет.

Такс оторвался от трапезы и сыто отрыгнул, выпустив могучий факел. Удивлённо покрутил головой, видимо сам не ожидал от себя новых возможностей, и облизнулся, заставив диверсантов побледнеть.

— Сделайте хоть что-нибудь, мистер Збыслав, — закричал в панике британец. — Он ещё не наелся.

— Мы будем молиться, и Матка Божка Ченстоховска защитит нас.

— Бросьте свои папистские штучки, господин второй лейтенант. Если что и поможет, так это моя ладанка, освящённая самим архиепископом Кентерберийским.

— Так пан не католик? Пан еретик?

— На службе я принадлежу к англиканской церкви. А дома, в Ольстере, — католик. Но по убеждениям — стойкий атеист.

— Не думаю, что это вам поможет, господин майор. Аве Мария, мизерере…

От гнусавой латыни, да ещё исполняемой немузыкально и фальшиво, Такс поморщился и чихнул.

— Видите, пан Уинстон, его уже корёжит! Значит это настоящий оборотень! Сейчас пропадёт, испустив смрадный дух! Патер ностер лаудетор…

Абсолютный слух, воспитанный на Бетховене и Шуберте, слух, который наслаждался пением ангелов в Райских Кущах, не выдержал издевательства над собой. Пёс зажал уши передними лапами и попятился, смешно взбрыкивая задницей. Но поляку было не до смеха. Он возвысил голос, распевая уже псалмы Давида в вольном переводе Адама Мицкевича, и заранее торжествовал победу над нечистой силой.

— Вы видели? Нет, вы видели, какие чудеса творит истинная Римская церковь? — англичанин не ответил. — Что случилось, пан Уинстон?

— Что случилось, говорите? Моя нога…. Я не могу ходить.

— Да, он же вас покусал, — пан Збигнев глубоко задумался и повторил последние слова, старательно отводя взгляд. — Он вас покусал….

— Придётся вам выполнять задание в одиночку. Я подожду здесь.

— Это будет не благоразумно и не безопасно, — возразил поляк. Если другое предложение. Мы проберёмся берегом, и спрячемся ниже моста по течению. Там сделаем плот, и уплывём на нём после минирования. Как, такое подходит, господин майор?

— Без чинов, господин второй лейтенант.

— Как скажете. Только сначала я выстрогаю вам костыль, — пан Збигнев встал, поддёрнул спадающие без ремня штаны, и зашагал в сторону воды, где недавно видел одиноко растущую на берегу осину.

Англичанин проводил его мрачным взглядом и уронил голову, закружившуюся от большой потери крови. И как эта тупая славянская скотина догадалась наложить жгут? Наверное, временное просветление. Ну и хорошо, что ушёл, потому что перевязку такому человеку доверить просто нельзя.

Несмотря на слабость и подступающую к горлу тошноту майор опять приподнялся на локте, и попытался дотянуться до обрывков мешка. Получилось. Там, в одном из карманов, должна была лежать небольшая походная аптечка, если только страшный оборотень не сожрал и её. Нет, вроде бы на месте, как и фляжка с крепчайшим виски местного производства, называемым здесь "гхорилка". Смешно, не правда ли? Варварская страна, по недоразумению причисляемая к Европе. И народ такой же. Ну какого, скажите, чёрта пан Збыслав собирается строить плот, если в двух километрах отсюда в кустах спрятана байдарка? Конечно, не лучшее средство передвижения для джентльмена, но всяко не плебейская вязанка сырых дров, которая если и доплывёт, то только до ближайшего шлюза. А там что, опять заново всё делать? Впрочем, дело его, а белый сахиб должен поощрять трудолюбие туземцев.

Но байдарку жалко. Как-никак за неё уплачено пятьдесят четыре рубля из собственного кармана. Понятно, что родная Служба компенсирует все расходы, фунтов двести можно будет запросить, но уж очень хочется привезти домой трофей. А если удачно пустить слух об обстоятельствах его приобретения, то и несколько тысяч заработать на аукционе. А что, вещь хорошая, надёжная. Дубовый кильсон, алюминиевые шпангоуты…. А чего только стоит прорезиненная шкура с красным треугольником на носу и надписью "Изделие номер два". Да, не "Дредноут", но звучит не хуже.

Размышляя о благах материальных и чертыхаясь от острой боли, отдающейся даже в макушку, мистер Уинстон осторожно разрезал ножом штанину и сколько смог осмотрел рану. Потом стиснул зубы до хруста и чуть-чуть плеснул на ногу "гхорилка". Ощущения были такие, что невольные слёзы выступили на глазах, компрометируя несгибаемую волю гордо несущего бремя белого человека. Плеснул ещё и взвыл так, что пролетающий на большой высоте аист вздрогнул, будто наткнувшись на неведомую стену, и упал вниз, роняя перья. Врачевание, как и любое искусство, тоже требует жертв.

Боль стала настолько невыносимой, что майор решился пойти на крайние меры, осознавая возможный риск. Он поднёс фляжку к губам, содрогнулся в предчувствии последствий, и сделал большой глоток. Видимо господин Эйнштейн, перед тем как придумать свою теорию относительности, совершал подобные подвиги. Потому что время остановилось вместе с сердцем, и запустилось вместе с ним же через вечность, когда опалённое горло позволило вдохнуть воздух.

А потом стало хорошо. Так хорошо, что даже какой-то болван, загородивший солнце, не смог испортить настроения.

— Ах, это вы, пан Збыслав. А почему костыль такой острый? Он не будет вязнуть в земле?

Проклятый селезень, противно крякавший в прибрежных камышах, почти всю ночь не давал уснуть уставшему Таксу. Ну сколько можно? Неужели нельзя спокойно отдохнуть после насыщенных событиями трудовых будней? Сначала дорога, пыльная и монотонная, потом скучная рыбалка, в которой помогали местные мальчишки…. И жестокая схватка ха хлеб насущный.

Лишь под утро, когда собравшийся в низинах туман приглушил все звуки, удалось добраться до надоедливой сволочи. Для этого пришлось залезть в воду, шуганув пытающуюся составить конкуренцию выдру, и плыть к зарослям, где прятался бесхвостый крикун. Да что того селезня, так, на один зубок, но не оставлять же зло безнаказанным?

С чувством выполненного долга и восторжествовавшей справедливости, храбрый охотник отыскал уютную неглубокую ямку, куда и залёг, намереваясь не просыпаться минимум до полудня. Ещё бы изжога не беспокоила, а то от неприятной отрыжки уже два раза загоралась трава и языку слишком горячо. Не нужно было вчера всякую гадость есть. Но с другой стороны — вопрос принципа, не оставить врагу ни крошки. С такими мыслями пёс и постарался заснуть, прикрыв светящиеся в темноте глаза. И совсем было задремал, но тут какая-то гадина с шумом проломилась сквозь кусты и наступила на Такса громадным сапогом.

Что, опять? Дайте же покоя, гады! Ну что за ночь, а? Поспать не дали, отомстить толком не получилось. Разве это мщение, несколько раз цапнуть за задницу? Куснул бы и больше, но к горькому запаху вражеского одеколона почти сразу же примешался другой, напрочь отбивший охоту продолжать преследование. Только проследил на почтительном расстоянии — не собирается ли коварный враг вновь устраивать каверзы?