– Я – «за», – высказался Эдик.

– Рад за тебя, – не удержался Искандер.

– Время неурочное, – вздохнул Го Шу. – Нам предстоит долгий путь и надо будет приобрести хороших, выносливых коней, но кто их нам продаст в праздничный день?

– И будут ли места в гостиницах? – обеспокоился Гефестай.

– На травке поспишь, – пожелал ему Чанба, – сольешься с природой… Ты же любишь природу? Ну, вот… А она тебе ответит взаимностью.

– Ты на что намекаешь? – подозрительно спросил сын Ярная.

– Я тебе добра желаю, – заверил его Чанба, – хочу, чтобы ты не стыдился своих порывов, своего дао. Ибо то, что естественно, не безобразно – так учит нас Лао-Цзы. Верно, Гоша?

– М-м… Почти, – промямлил даос.

– Слышал авторитетное мнение? Ну вот…

– Фи! – скривился Искандер. – А можно без пошлых намеков?

– Лично у меня другое предложение, – проворчал Гефестай. – Я считаю, что мы и втроем справимся. А четвертого лишнего утопим в Оронте.

– Нет, – воспротивился Искандер, – это не по-хозяйски. Лучше его продать – сирийцы любят мальчиков…

Эдик уже открыл рот, готовясь дать достойный ответ, однако его оборвал Лобанов.

– Хватит болтать, – сказал он, подзывая свободную повозку-карруху. – Залезайте.

Дощатая телега, влекомая четверкой лошадей, обходилась без бортиков. Преторианцы-«циркачи» и их провожатые расселись со всех сторон каррухи, свесив ноги. Безразличный возница, получив пару сестерциев, сразу ожил и хлестнул кнутом, подбадривая лошадей.

– Занимайте места согласно купленным билетам, – балаболил Чанба, ерзая. – Контролер на линии!

– Билеты – это что-то вроде тессер,[710] по которым проходят на ристания колесниц? – полюбопытствовал И Ван. – А что такое «контролер на линии»?

– Не слушайте этого болтуна, почтенный И Ван, – сердито сказал Сергий и повернулся к Эдику: – А ты прикуси язык!

– Всё! – заверил его Чанба. – Я нем, как рыба. Свежезамороженная…

Следуя вдоль Оронта, повозка часика через два приблизилась к Антиохии. Это был огромный красивый город – больше полумиллиона жителей. Антиохия удобно расположилась между мутным Оронтом и двуглавой горой Сильпия. Крест-накрест город делили стены, разграничивая четыре квартала, где проживали римляне и сирийцы, эллины и иудеи, а снаружи Антиохию обносила общая крепостная стена, укрепленная четырьмя сотнями башен. Так что в городе тесно не было, внутри его стен можно было встретить и розовые скалы, и ручьи, и водопады. А ипподром разместили на большом, омываемом Оронтом острове, куда вели каменные мосты.

– Прав был Лёха насчет скрепляющих народ гвоздей, – негромко сказал Эдик, подбородком указывая на жителей предместий, которые исполняли положенные обряды с удовольствием и старанием.

И эллины с римлянами, и народ сирийского обличья, все одинаково одетые в легкие хитоны, окропляли водой конюшни и хлева, выметали из них сор новыми метлами, украшали двери венками и гирляндами из веточек.

Портовая дорога вильнула, выходя к стенам города, и справа показался луг, по которому разбрелось стадо овец. Двое пастухов ходили вокруг отары, окуривая животных серой, и молились наперебой – о ниспослании милости на скот, стойла и дом, об избавлении от мора и болезней, об изобилии травы, корма и чистой воды…

Повозка загрохотала по каменным плитам и въехала в Портовые ворота Антиохии. Дальше, ближе к центру города, стояли раскрытыми еще одни ворота – Херувимские, украшенные бронзовыми барельефами из Иерусалимского храма, разрушенного Титом.

И путешественники выехали на центральную улицу Нимфей – широкую и прямую, мощенную мрамором, с тротуарами под сенью непрерывных портиков. Дома по обе стороны поражали пышностью и великолепием, сверкали гранеными колоннами, поднимали на плоских крышах ряды статуй, спускали лестницы, охраняемые каменными львами и грифонами, или отгораживались от улицы решетчатыми оградами.

Впрочем, смотреть по сторонам удавалось не слишком – по улице шествовали колонны празднующих, веселых и пьяных, в одеждах всех цветов и оттенков.

– Да здравствует Первое мая… – вякнул Эдик, и поспешно сказал: – Молчу, молчу…

Антиохийцы и гости города шли, пританцовывая, кружась и подпрыгивая, они размахивали зелеными ветками и листьями пальм, орали, пели, хохотали, оживленно балаболили, стараясь перекричать толпу, или молча улыбались, радуясь празднику, хорошему дню и просто самой жизни.

Повозка еле катилась, кони фыркали, раздвигая толпу, вздергивали головы, а люди, идущие на праздник, вихрились вокруг, обтекая странствующих и путешествующих. Шалые девчонки в одних эксомидах, обнажающих правые груди, набрасывали ханьцам и преторианцам венки на шею и тянулись к ним губами. Трое философов с великим смущением отстранялись, а Сергий с удовольствием чмокнул пару прелестниц, не упустив случая ущипнуть их за приятные округлости.

Ближе к центру города толпа поредела, и карруха выбралась на перекресток, где был сооружен Омфален – четыре роскошных арки, украшенных скульптурами. Тут же высился пьедестал с беломраморной фигурой отдыхающего Аполлона, глаза которого, сделанные из розовых гиацинтов, томно глядели вдаль.

– И куда вас? – обернулся возница.

– Вот что, любезный, – сказал Сергий, – хорошая гостиница отсюда далеко?

Возница задумчиво почесал в затылке, и сказал рассудительно:

– Ну, ежели не удаляться особо к окраинам, то можно остановиться у Клонарии. У нее тут рядом заведение, хорошее, там все важные господа ночуют. Слуги у Клонарии почтительные и не воруют, а в комнатах не найти насекомых… Но жадна толстозадая – за квадрант удавится!

– Ничего, – ухмыльнулся Лобанов, – стерпим. Вези нас к Клонарии!

– Как скажете…

Повозка свернула влево, выезжая на такую же широкую улицу, как парадный Нимфей. Не миновав и квартала, возница осадил лошадей, и рукой с кнутом указал на солидное здание в четыре этажа.

– Наша остановка… – начал было Эдик, но вовремя поймал внимательный взгляд Сергия.

Семеро слезли с тряской повозки и подхватили свое добро.

Дверей у гостиницы-ксенона не имелось – гости проходили под арку во внутренний двор, где шумел фонтан и зеленели клумбы. Запах свежести, однако, перебивался неистребимым ароматом жареной рыбы.

Из-под навеса выплыла монументальная женщина лет сорока. Тончайший ионийский хитон она прикрыла синим химатионом, вышитым золотом, с обычным бордюром из крючковидных стилизованных волн по нижнему краю. По восточной моде химатион был наброшен на правое плечо женщины и через спину подхвачен пряжкой на левом боку.

Изящество одеяния портила обувь. К такому хитону подошли бы посеребренные сандалии с длинными ремешками, но женщина была слишком могучего сложения и обулась в грубые, но прочные калиги, разношенные, как у легионера-ветерана, отшагавшего полимперии.

– Хайре![711] – приветствовала женщина новоприбывших по-гречески, густым баском под стать телосложению. – Я Клонария, фэ, хозяйка этого миленького местечка. Желаете, фэ, остановиться?

– Желаем, – кивнул Лобанов. – Найдутся две комнаты?

Клонария поглядела на него с некоторым сомнением, и Сергий достал из кошеля пару денариев.

– Этого хватит?

Глазки-буравчики Клонарии тут же загорелись, и хозяйка выпалила:

– Три!

– Ладно, – согласился Лобанов, – тогда включи сюда и обед на семерых.

Хозяйка ксенона поглядела на него с уважением. Кивнув, она забрала денарии, и подозвала девушку, лицо которой хранило недовольное выражение вечно угнетаемой.

– Наннион, проводи гостей в седьмую и восьмую!

– Слушаюсь, госпожа…

Наннион стрельнула глазками, и сделала приглашающий жест. «Пожалуй, такую не слишком-то и угнетешь…» – подумал Лобанов, следя за тем, как розовая ткань хитона, зашпиленного на плечах Наннион пятью серебряными булавками, переливается и складывается в талии девушки. Серый химатион с каймой из синих нарциссов окутывал ее от пояса до щиколоток маленьких ног, обутых в сандалии с узкими посеребренными ремешками. Ножные браслеты хрустально звенели на щиколотках девушки.