Когда-то с обеих сторон путь к порту защищали Длинные стены, северная и южная, но легионы Суллы разрушили их. И Средостенная Пирейская дорога сократила свое название. Но не продолжительность пути.

– И долго нам идти? – поинтересовался Чанба.

– Если будешь живее ноги переставлять, – ответствовал Тиндарид, – то через час дойдем.

– Ча-ас?! Блин блинский…

– Эдик, это тавтология.

– Надо было тогда коней взять.

– Опомнись, мы же бедные бродячие циркачи! Откуда у нас деньги?

– Вот, блин…

Одолевать подъем и в самом деле пришлось долго. Преторианцев обгоняли верховые легионеры, неторопливо вышагивали земледельцы, погоняющие ослов и мулов.

Гремели и скрипели телеги, выбивая пыль.

Афины постепенно открывались взгляду. Над массой белых домов высились темно-серые скалистые склоны Акрополя. Были хорошо видны прекрасные храмы на вершине, серо-зеленый кустарник у подножия и черно-зеленые кипарисы. За Акрополем поднималась, подобная женской груди, гора Ликабет, покрытая темным густым лесом.

– Ну, наконец-то! – буркнул Чанба, углядев впереди крепостную стену Клеона с распахнутыми Пирейскими воротами. Искандер коварно усмехнулся…

Выйдя на дорогу Койле, преторианцы миновали перекресток и повернули вправо, мимо Одеона, оставляя слева улицу Священных Треножников, углубляясь в кварталы Ареопага. Одноэтажные дома, похожие друг на друга, как близнецы, выходили глухими стенами в переулки и были утомительно однообразны.

– Око Эллады, око Эллады, – ворчал Эдик. – Аул какой-то…

Не слушая его, Сергий спросил Искандера:

– И где нам искать наших китайских друзей?

– «Русский с китайцем – братья навек…» – тут же забубнил Чанба.

– Циркачам они сказали, что остановятся где-то здесь, – отвечал Тиндарид, стараясь не обращать внимания на Эдика. – Напротив святилища Деметры, в доме под пригорком, где растут две очень старые оливы и гигантские кипарисы…

– Не те ли? – кивнул Гефестай на громадные метелки деревьев, устремленных в небо, подобно ракетам.

– Может, и те… Да-да, вон и храм!

Сергий первым открыл калитку в сложенной из грубых кусков камня ограде и по короткой лестнице поднялся в миниатюрный сад, где росли запущенные розовые кусты. Две очень старые оливы заботливо прикрывали серебристой листвой небольшой дом со слепящими белизной стенами. Его ставни были прикрыты, а дверь заперта.

– Эй! – позвал Лобанов и постучал в ставню. – Есть кто дома?

– Кто там? – послышался боязливый голос.

– Тут проживают посланцы ханьского императора? – внушительно спросил Искандер.

– Да-да! – донесся торопливый и несколько нервный отклик. Загрюкала цепь.

В приоткрывшуюся дверь с осторожностью выглянул желтолицый человек с глазами раскосыми и узкими, одетый в свободную блузу, едва вмещающую грузное тело, и в широкие штаны. Было тепло, но голову ханьца прикрывала забавная вязаная шапка. Лицо его с тонкими чертами напоминало вырезанную из древесины барбариса маску, а морщины выдавали возраст – ханьцу было за пятьдесят.

Эдик Чанба, убедившись, что восточный гость – среднего роста, расположился к нему, и сказал:

– Мы вас приветствуем! Узнаёте? Мы – те самые циркачи, которых вы звали в свою страну.

– Ах, да-да, конечно! – обрадовался ханец, как будто испытывая громадное облегчение. На латыни он изъяснялся свободно, разве что забавно возвышал голос и проглатывал звук «эр».

Обычай предписывал ханьцу принимать гостя, не снимая головного убора, дабы проявить уважение. Выйдя во двор и поклонившись, хозяин пригласил преторианцев в дом.

Пригибаясь под висящим на бронзовой цепи двухпламенным лампионом, Сергий прошел во внутреннюю комнату, обставленную очень неброско – три ложа в ряд и один стол да табуреты вокруг.

– Наш договор в силе? – спросил с нажимом Сергий.

Вместо ответа китаец сжал кулаки и поднял их на уровень лица, сгибаясь в неглубоком поклоне.

– Тогда мы готовы, почтенный, – продолжил Лобанов. – В гавани стоит корабль, на котором мы могли бы добраться до Антиохии.

– Да будет милостиво к вам Вечно Синее Небо… Ах, простите меня, я не узнал вашего драгоценного имени!

– Зовите меня Сергием. А это мои друзья – Эдикус, Искандер и Гефестай.

Всякий раз после представления китаец складывал ладони перед грудью и махал ими в знак почтения.

– А вас как звать? – прямодушно поинтересовался Чанба.

– Мое ничтожное имя Го Шу.

Взяв на вооружение странную китайскую любезность, Лобанов спросил:

– А где ваши драгоценные друзья?

– Мои ничтожные друзья, – поклонился Го Шу, – отправились на Агору выражать свое незрелое мнение. Таких, как мы, почтенные граждане Рима зовут философами, но мы, конечно, недостойны этого высокого звания.

– Философы? – оживился Искандер. – Как интересно! А к какому течению мысли примыкает драгоценный Го Шу?

– О, я всего лишь неуч, который зря расходует цветы своей селезенки в тщетных потугах уразуметь великие истины, изреченные мудрейшим Лао-Цзы. Его бессмертное учение изложено в знаменитом трактате «Даодэцзин», что означает «Книга пути и силы».

– Так вы даос? – еще пуще заинтересовался Тиндарид.

Го Шу скромно потупился.

– Рад, очень рад! А ваши друзья?

– Ах, им очень далеко до Лао-Цзы. Это такие неумехи! И Ван всюду проповедует учение Просветленного, и вечно призывает его, восклицая: «Амитофу! Амитофу!». И Ван наивно полагает, что, повторяя сей призыв много раз, он сможет попасть в рай, обретя сверхъестественную силу. Ай-я-яй, – сокрушенно поцокал языком Го Шу, – какая глупая самонадеянность! А другой мой ничтожный друг носит имя Лю Ху и пробует подражать в мыслях и делах великому Кун Цю.

– Конфуцию? – угадал Искандер.

– Д-да, звучит весьма похоже. Прошу драгоценных гостей присесть.

Го Шу так настойчиво предлагал преторианцам места слева от себя, что Эдик поинтересовался:

– А почему нам с левой стороны? Это тоже что-нибудь значит?

– О, да, драгоценный Эдик. Левая сторона почетней, ведь у человека слева сердце – источник физической и духовной силы.

Ханец, кругленький и толстенький, засуетился, колобком катаясь из комнаты в комнату, и принес блюдо с псестионами, ячменными пирожками с медом. Затем он водрузил на стол медный сосуд с горячей водой и пять чашек. В каждую чашку Го Шу бросил щепотку чая и залил кипятком. Потом он обеими руками поднес первую чашку Сергию. Лобанов, радуясь чаепитию, от которого отвык за три года, принял чашку тоже двумя руками – так было принято у сарматов. И Роксолан решил, что не сильно ошибется, ежели применит тот же ритуал к ханьцам. По тому, как Го Шу залучился, он понял, что не совершил обрядного промаха.

Раздав чай, даос накрыл свою чашку блюдечком. Преторианцы последовали его примеру и стали чинно ожидать, пока напиток настоится.

Наконец, Го Шу взял свою чашку и чуть-чуть сдвинул блюдечко, через щелку глотая душистый чай.

Допив свою порцию, Сергий обвел всех глазами.

– Ну, что? Пора?

– Пора! – энергично высказался Искандер.

– А ваша поклажа? – удивился Го Шу.

– На корабле, – небрежно сказал Эдик.

– Ах, да-да…

Прижимая пятерню к груди и расточая немые извинения, ханец скрылся в темной кладовке. Вскоре он вернулся – с сумой через плечо. В суме что-то постоянно шелестело и звякало.

– Я готов, мои драгоценные спутники, – доложил Го Шу.

– Вперед! – провозгласил Эдик, и все двинулись из дома.

Искандер пристроился впереди и зашагал рядом с философом.

– Понравилась ли драгоценному Го Шу наша страна? – полюбопытствовал он.

– О, да! – с жаром согласился ханец. – Она удивительна и необыкновенна. Первое время мы были как малые дети, потерявшиеся в чужом городе, но потом понемногу привыкли, устав поражаться тому, что видели.

– И что вас поразило?

– Ах, стоит ли слушать мои незрелые суждения? Поражались мы всему. У вас мужчины и женщины свободно общаются между собой, и это ничуть не считается зазорным. Девушки нередко разговаривают со многими мужчинами, причем эти последние между собой не спорят. У нас не так. Мы отделяем мальчиков даже от сестер, которые живут очень изолированно, а когда девочке минет десять-двенадцать лет и ее просватают, то ее жизнь становится почти совершенно замкнутой. С этого момента девушки должны укрываться от взора даже хорошо знакомых. Из дома они выезжают редко, только в случае крайней необходимости…