Гай и Сасса, прехорошенькая худенькая девушка с букетом белых лилий, уселись в биселлу, покрытую шкурой овцы, принесенной в жертву.

Гета, тощий жилистый парень, стоящий рядом с Сергием, гулко вздохнул.

— Жена да будет приобщена к имуществу мужа и к его святыням, — произнес жрец.

Белая овца, предназначенная Юноне, супруге Юпитера, покровительнице брака и защитнице женщин, не упиралась, когда ее вели к алтарю, и фламин расслабился. Если бы жертву пришлось тащить силой, это бы означало, что боги не принимают ее. Но нет, всё шло гладко. Корова, посвященная Юпитеру, мычала, но тоже не сопротивлялась.

Помощник фламина — мальчик в белой одежде — поставил на стол дорогой ларец для фимиама и сосуд для вина, достал длинный жреческий нож с круглой рукоятью и протянул его, восклицая:

— Делай свое дело!

Фламин торжественно омыл руки в тазу с морской водой и сжал нож.

— Юпитер Всеблагой! — грянул он хорошо поставленным басом. — Мужчина ты или женщина, бог или богиня, прими жертву и благослови брак Гая Антония Скавра и Сассы дочери Сасига! Даруй им долгую жизнь и здоровых детей, пусть их обойдут беды и несчастья, болезни и ссоры!

Он возложил на алтарь каравай хлеба из полбяной муки, а затем быстрым, заученным движением поразил буренку в сердце. Оставалось совершить самое простое — выбрать печень, кишки, легкие, сварить все это и возложить на алтарь.

— На тебе, боже, что мне негоже, — шепотом прокомментировал Эдик.

— Цыц! — сказал Сергий с улыбкой.

А жрец тем временем подвел овцу к алтарю Юноны. Одним метким ударом он умертвил животное. И тут же вырезал печень.

— Пусть всякие огорчения будут изгнаны из супружества Гая и Сассы, — сказал фламин, бросая печенку к алтарю.

Помощник живо наполнил одну чашу вином с медом, а другую — молоком и передал жрецу. Тот опрокинул оба сосуда на алтарь, четко проговаривая:

— Прими, благосклонная Юнона, это вино и это молоко, которые я тебе подношу!

Повернувшись к толпе, жрец воскликнул:

— Боги приняли жертвы!

…Сасса всю ночь не спала. Она жила в доме, снятом Сергием, где ей выделили всю женскую половину. Сассу не отпускали вечные переживания девушки перед замужеством, она прощалась с прошлым, будто советуясь с тенью отца, молилась богам, мечтала о будущем. Она лежала с широко открытыми глазами и смотрела в потолок. Смутные картины представлялись ей — спокойные, стыдные, радостные, печальные. Что ей уготовила судьба? Что припасли боги, какие испытания? Смертные не ведают грядущих дней, им остается лишь верить и надеяться. И еще любить.

Накануне, подчиняясь римскому обычаю, Сасса сняла свое платье и принесла его в жертву ларам. Хихикающие и пересмеивающиеся девушки, живущие по соседству, повязали ей на голову красный платок и надели белую тунику-ректу, прямую и длинную, перехваченную белым поясом из овечьей шерсти, — «как шерсть остригают пучками, плотно соединенными между собой, так и муж да составит с женой одно целое». Пояс завязали сложным «геракловым» узлом, защищающим от колдовства.

Волосы невесте разделили на шесть прядей, уложили вокруг головы, а сверху нацепили венок из цветов вербены и майорана, собранных Сассой.

К жениху Сасса вышла в тунике, накидке-фламмеуме ярко-оранжевого цвета.

Искандер толкнул Сергия в бок:

— Припоминаешь?

Лобанов хмыкнул только, а Эдик захихикал — был случай, когда Сергий, по незнанию, переоделся в оранжевую тунику. Ох и всыпали ему тогда разгневанные матроны, чтоб не издевался над чистотой древних обычаев!

— Гулять когда будем? — поинтересовался Гефестай.

— Кому что, — вздохнул Эдик, — а этому лишь бы привес обеспечить!

— Сейчас будут ауспиции, — строго сказал Искандер.

— А если по-русски?

— Гадание!

Сухонький жрец, постоянно жующий губами, вывалил на каменную плиту парящие внутренности только что убитой свиньи. Долго копался в ливере, делая умное лицо, и возвестил:

— Знамения благополучны!

— Попробовал бы он несчастье сыскать, — проворчал Гефестай. — За пять-то ауреусов!

— Тише вы! — прошипел Искандер.

Преторианцы-свидетели по очереди подписали брачный договор в двух экземплярах — один ляжет на полку государственного архива-табулярия, а копия будет храниться в таблинуме супружеского дома.

Сасса подошла к Гаю и громко, ясно сказала древнюю формулу верности:

— Где ты, Гай, там и я — Гайя!

— Будьте счастливы! — воскликнули присутствующие вразнобой.

Фламин тепло улыбнулся и вложил правую руку Сассы в правую руку Гая.

Толпа взревела одобрительно.

— А вот сейчас будет пир! — перекричал разноголосицу Искандер.

Гефестай мигом оживился и потер руки.

Пир устроили «по знакомству» — в резиденции наместника, в большом триклинии. Столы ломились от закусок и яств, да таких, что даже записные гурманы Сармизегетузы не знали названий блюд. В составлении меню поучаствовали и даки, и римляне, и эллины, и сарматы. Даже нумидийцы и арабы приложили к нему руку. А сенатор Элий Антоний Этерналий купил на последние деньги целую коллекцию вин — александрийского, хиосского, родосского, кипрского, абидосского, фалернского.

Гостям пришлось пировать сидя, ибо на всех приглашенных просто не хватило бы лож. Прокуратор принципария собрал по знакомым почти сотню дифров — табуретов с резными ножками — и расставил вокруг невысоких столиков. И пошло веселье! Тон гулянке задал Эдик. Он встал и громко, с выражением продекламировал, переводя с русского:

— Чтоб было счастье молодым, давайте все упьемся!

— Ио! Ио! — заорали гости, единогласно поддерживая призыв.

Сергий сидел рядом с невестой, пил, закусывал и поглядывал на Тзану, сидящую напротив. Сарматка смотрела на него испытующе, и Сергий подмигнул ей, словно обещая. Девушка ответила ему улыбкой, сладкой и ласковой.

Ближе к вечеру Сергий пришел к выводу, что надо меньше пить. Раб-виночерпий угодливо склонился, готовый подлить, но Лобанов отодвинул чашу — пить вредно. Однако раб не отходил.

— Там спрашивают Сергия Роксолана, — шепнул он.

— Кто? — удивился Лобанов.

— Не знаю, женщина какая-то.

— Где?

— А наверху, в малой трапезной!

Сергий покинул застолье и выбрался в обширный атрий с маленьким бассейном-имплювием. Из атрия в верхние помещения вела деревянная лестница с точеными балясинами перил. Напевая «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…», Сергий поднялся по лестнице, рукой отводя ножны с акинаком, чтоб те не шлепали по бедру.

Малая трапезная была пуста. Или нет?

— Вот мы и встретились! — раздался голос из темного угла. В голосе звучало злое торжество.

Сергий неспешно обернулся, хотя сердце резко участило пульс. Солнце клонилось к закату, но света хватало — пластины гипса, вставленные в рамы окон, ярко светились, заливая трапезную мягким сиянием. Поджидавший его Луций Эльвий вышел из тени, мутный солнечный зайчик отразился от лезвия гладиуса.

— Вот оно, выплыло! — усмехнулся Сергий, вынимая акинак из ножен. — Где ж ты шлялся столько времени? Я уж думал, тебя суслики съели!

— А я несъедобный! — ухмыльнулся Змей.

— А, да, я и забыл. Повезло сусликам! А то б околели, вкусив такого дерьма.

— Хватит болтать! — озлился Луций. — Я пришел убить тебя! Молись!

Сергий скривился от такого пафоса — и почувствовал прилив ярости, давней, но не потухшей.

— Паяц… — выговорил он. — На арене тебе самое место!

— Будешь моим пятидесятым! — прошипел Луций и кинулся в атаку.

Напал он бешено, искусно вертя мечом, нанося по три удара за один толчок сердца. Лобанов не переходил в контратаку, блокируя выпады и пробуя защиту Змея. Гладиатор был самоуверен, он настолько привык к боям в амфитеатрах, что применял тамошние навыки. Вот только реальный бой обходится без эффектных красивостей, ибо в нем нет зрителей, а есть только победитель и побежденный.

Сергий неожиданно упал на колено и нанес укол Луцию в низ живота. Тот отпрянул в последнее мгновение, отделавшись глубокой царапиной. Ощутив теплую струйку крови, Эльвий изменился в лице, но натиск его не ослаб — гладиатор не признавал возможность чужой победы.