Покинув Рим, Сергий и его команда тронулись по виа Фламиниа и не съезжали с нее до самого Ариминума. Там, под аркой Августа, их ждала развилка — они свернули на виа Эмилиа. А после Патавиума[639] продолжили путь по виа Попилиа — раскрашенная статуя бородатого Приапа с факелом в одной руке и с рогом изобилия в другой указала им направление громадным фаллосом.

Рядом с Сергием скакал невозмутимый Искандер сын Тиндара, он подставлял лицо ветру и улыбался. За спиной цокали копыта коней Гефестая и Эдуардуса Чанбы, друзей и побратимов, вечно ругающихся и подкалывающих друг друга, но попробовал бы кто наехать на «Эдикуса»! Тут же появлялся Гефестай — с твердым намерением облегчить обидчику переход в мир иной, быстрый и с гарантией.

Роскошную форму преторианцев пришлось оставить дома, как и рабов. Впрочем, четверка всё равно щеголяла в одинаковой одежке: на каждом были скифские шаровары, просторные длинные рубахи с разрезами по бокам, подпоясанные гетскими ремнями с серебряными накладками, изображавшими зверюг и пичуг, луну и звезды. На ногах — мягкая обувка, похожая на мокасины, на плечах — плащи с бахромой, а на головах — войлочные колпаки. Так одевались даки, причем колпаки носили лишь даки-пиллеаты, тамошняя знать. Римляне звали эти колпаки фригийскими и считали их символами свободы — любой вольноотпущенник получал колпак-пиллеус из рук бывшего хозяина в знак освобождения от рабства.

— Командир! — подал голос Гефестай. — Останавливаться где будем?

— Скоро мансион должен быть, — ответил Лобанов, — там и заночуем.

— А недурно устроились латины, — проговорил Искандер, — есть на что посмотреть со вкусом. Цивилизация!

Они как раз въезжали на пригорок, и с высоты открылся живописный вид — на сжатые поля, четко очерченные межами и низенькими оградками, сложенными из камней, на сады и оливковые рощи. Вся земля была возделана и ухожена, а маленькие островки леса или произрастали на отрогах гор, или были посвящены богам. Тогда над верхушками священных рощ поднимались белые храмы. Пустынных пространств не наблюдалось вообще: куда ни посмотришь — всюду колоннады вилл, красные черепичные крыши, дороги, виноградники.

— Сергей, — сказал Тиндарид, не поворачивая головы, — кто-то за нами упорно следует. Я уже восемь перекрестков насчитал — сворачивают строго за нами.

Роксолан, беспечно любуясь пейзажами, спросил:

— И много их?

— Пятеро конных и, наверное, столько же лошадей в поводу.

— Догоняют?

— В том-то и дело, что нет. Строго выдерживают дистанцию — так, чтобы и нас из виду не потерять, и слишком близко не оказаться.

— Мало ли! — подал голос Эдик. — Вдруг им с нами по дороге.

— Может, и так, — легко согласился Искандер.

— На станции видно будет, — решил Сергий.

Мансион, дорожная станция, обнаружился на полдороге к Аквилее. В глаза сразу бросалась государственная гостиница — крепкое двухэтажное сооружение из беленого камня под черепичной крышей, с крытыми галереями. Гостиница была поставлена буквой «Г», длинная, приземистая конюшня превращала ее в «П», а высокий забор с мощными воротами замыкал в квадрат.

Подъездная дорога тоже была мощеная и доводила до ворот. Створки стояли распахнутыми, открывая взгляду чистый двор-плац. У входа тянулись длинные скамьи, параллельно им шла коновязь, похожая на спортивное бревно, и поилка, сложенная из камня. Под навесом на очаге грели вино с водой, еще дальше дымила большая хлебная печь.

— Искандер, — сказал Сергий, — устрой коней, — и протянул эллину эвакцион, выданный Марцием Турбоном. Эвакцион — подорожная грамота — давал право менять лошадей на станциях по всем дорогам империи.

Тиндарид кивнул, слез с седла и принял поводья.

— Прощай, коняка! — похлопал Эдик по шее своего скакуна.

— Седло хоть сними! — прикрикнул Гефестай.

— А он его хочет коню на память оставить, — ухмыльнулся Искандер, — чтобы помнил, кого вез!

— Смейтесь, смейтесь… — с горькой улыбкой великомученика сказал Эдик. — Истинно говорю вам, наступит пора — и прозреете! И восплачете, и раскаетесь за обиды великие, что чинили мне, и возмолите о прощении, но отрину вас, изрекая: «Да поидете вы на фиг!»

— Не юродствуй, — строго сказал Искандер и добавил: — Надо уважать чувства верующих.

— Да?! — мгновенно воспламенился Чанба. — А мои чувства атеиста кто уважать будет?!

— Это несопоставимые понятия.

— А чего это ты за христиан заступаешься? Крещеный, что ли?

— И не крестился, и не собираюсь. Но и буффонаду устраивать на манер евангельских текстов тоже некрасиво.

— Ох, какой же ты зануда!

Махнув рукой на «воспитуемого» и «воспитателя», Сергий прошел в харчевню, к статионарию — управителю дорожной станции. Это был крупный мужчина в тунике, смахивающей на женскую ночнушку, с серым пухом на голове. Нос сапожком, вялый подбородок, толстые губы, будто осами накусанные, слезящиеся глаза — внешность у статионария была не из приятных.

— Сальве, — бросил Сергий. — Со мною еще трое. Комната найдется? Я имею в виду, хорошая!

Управитель пожевал губами, словно пробуя их на вкус, и слегка поклонился.

— Пожалуйте! — указал он на двор. — По лестнице на галерею, третья дверь!

Лобанов кивнул и вышел.

— Седла тащите наверх! — скомандовал он.

Сергий взвалил на плечо еще теплое седло — и поднялся по лестнице на галерею. За третьей дверью он увидел койки в ряд, пустые полки вдоль стены и окно, закрытое ставнями. Сгрузив седло на кровать, Роксолан подошел к окну и раскрыл ставенки. За мансионом журчала речка, ее обступали ивы, как будто сошедшиеся на водопой, а дальше синели и лиловели Альпы.

— Есть когда будем? — поинтересовался Гефестай, вваливаясь в «номер».

— Пошли уж, — проворчал Сергий и спустился вниз. Ободренный кушан потопал следом.

И тут во двор въехали «преследователи» — крепкие ребятишки с нахальными глазами и уверенными движениями. Впереди покачивался в седле молодой парень с лицом холеным и капризным. Видать, был он человеком зябким, поскольку носил и верхнюю тунику «непристойного» алого цвета, и «внутреннюю» белую — краешек ее бесстыдно выглядывал над коленом. Ноги «вьюнош» обвязал ткаными шерстяными обмотками, а плечи кутал в плащ-лацерну, окрашенную в пурпур. Такая лацерна стоила десять тысяч сестерциев, она издали колола взгляд, неслышно, но зримо афишируя богатство и знатность всадника. Сергий усмехнулся — встречая молодого римлянина по одежке, он приметил под вызывающей оболочкой изнеженного и избалованного сынка, сытенького и белотелого.

Сынка сопровождали четыре ликтора, кое-как удерживавшие на плечах свои фасции — тонкие пучки вязовых прутьев, перевязанные красными ремнями. К сим представительским вязанкам были приткнуты топорики.

— Кого это принесло? — полюбопытствовал Гефестай.

— Знаешь, — улыбнулся Роксолан, — мне без разницы.

Он немного лукавил — проезжая пятерка его заинтересовала. К одному из ликторов, сопровождавших капризного парня, Лобанов присмотрелся внимательней. Знакомое лицо… Как у того гладиатора в Большом Цирке. Или это он и есть? Похоже, что так! Патриции частенько нанимали гладиаторов для темных дел или для охраны. Как звали того димахера? Луций Эльвий «Змей» — так, вроде, было написано на флажке-программке. Этот тип опасен. От него исходит ощущение силы, а взгляд — твердый и спокойный, почти равнодушный. Казалось, ничто не волнует этого человека — страхи не холодят кровь, радости не горячат. Воистину, Змей.

Парень в пурпурной лацине неуклюже спрыгнул с коня и вразвалочку направился к статионарию. Тот уже выкатился во двор, не зная, как кланяться — низко или еще ниже, с прогибом спины?

— Почтенный, — обратился к нему вьюнош, манерно закидывая полу плаща на плечо, — организуй-ка мне комнату на ночь!

Управитель замялся.

— Могу предложить общую комнату на десятерых, — пролепетал он и указал обеими руками на Сергия: — Вот они забрали помещение для почетных гостей!