Так отряд римлян в «Добровольческой армии» Лобанова пополнился бравыми ветеранами.

Примчался Эдик и доложил, что местность прочесана, есть пленные. Заварушки случались, но без последствий для добровольцев.

– Так что, босс, – заключил он бодрым голосом, – «Проверено! Гоблинов нет!»

– Вот и ладушки… – проворчал Сергий. – А то я притомился уже вязать и решать… Давайте поспим, сколько там нам осталось, и погребем дальше…

До когорты «Добрармия» числом не вытягивала, но полных четыре кентурии насчитать в ней можно было. И это не считая манипуляриев с трирем, но этих Сергий старался не учитывать – все эти договоренности с магистром отдавали малохудожественной самодеятельностью. Вот подутихнет у Валерия Юлия горе, и одумается магистр, решит возвернуть триремы обратно… Что тогда? А поймут ли его порыв наверху? Поддержат ли? Ой, как бы чего не вышло…

Да и добровольцы его… Кто они? Зачем пошли за ним? Да, кто-то вступил в ряды по настроению, под влиянием эмоции, но время утишит любой, даже самый сильный порыв. В Уасете они Зухоса ненавидели, и были готовы броситься на Крокодила, аки львы рыкающие. Но ведь никакого запала не хватит до самой Дельты, и чем поддерживать горение энтузиазма? Что, накручивать бойцов, как большевистские комиссары? «За Родину! За Адриана!»? Скорее всего, эмоционалы скоро скиснут, и начнут дезертировать. Ночью, втихушку, ибо в светлое время срамно будет…

Но далеко не все руководствовались чувствами – половина, если не больше, идут на войну за добычей. В Дельте-то не одна Буколия. Дельта – места богатые, весь Нижний Египет, по сути, сплошная Дельта. Есть кого пограбить… Мимоходом. И можно ли таким людям доверять? Положиться на них можно ли? Выходило, что по-прежнему надеяться стоило лишь на себя, да на контуберний…

С такими мыслями и плыл Сергий Роксолан.

…Канал, который римляне называли Амнис Траянас, был прокопан еще при фараоне Нехо, том самом, что отправил финикийских мореходов в экспедицию вокруг всей Ливии, как тогда называли Африку. Власть менялась, но почти каждый царь или завоеватель брался за расчистку канала – и Дарий, и Птолемей, и Октавиан Август, – уж очень выгодно было иметь прямой путь в Аравию, Индию и таинственную страну Сер, откуда привозили шелк. Канал начинался в Заливе Героев, крайней западине Эритрейского моря, вклинившейся между Синаем и Восточной пустыней. Отсюда он выходил к Горьким озерам и порту Суккот, где липкая жара Лазурных Вод, как называли море Эритрейское египтяне, сдувалась зябким синайским ветром. Канал расширялся до девяноста локтей, пересекая пустыню, перетекая меж унылых холмов, и вливался в Нил немного севернее Мемфиса. Устье Амнис Траянас, где стоял поселок Вавилон и крупный порт, защищала римская крепость.

Но два груженных гаула римляне не задержали: Зухос отвел глаза стражам, внушив им, что трюмы его кораблей забиты вонючими шкурами. Таможенники из канцелярии квестора брезгливо зажали носы, сказали «фу-у!» и поспешили удалиться. И гаулы неспешно выплыли на просторы широко разлившегося Нила…

– Это они! – закричал Иоанн, тыча пальцем на сверкающий разлив, куда выгребала пара широких, крутобоких кораблей. – Это Зухоса корабли!

Сергий сложил ладони рупором и прокричал:

– Публий! К бою!

Триерарх, лениво жмурившийся на солнце, мигом преобразился. Посыпались приказы, забегали матросы и манипулярии.

С вечера намоченные шкуры снова устлали палубы «Сераписа» и «Геркулеса», паруса были туго скатаны и помещены в чехлы, а мачты команда дружными усилиями опустила и уложила на палубу – больше ничто не мешало бою.

– К оружию! – заорал Сергий.

Контуберний и римляне-ветераны живо натянули панцири и шлемы, опоясались мечами, и стали ждать решающей схватки. Сергий мысленно торопил гортатора, колотящего по барабану: «Скорей, скорей!» Но гребцы и без того старались, выжимая максимум.

Гаулы из неразличимых пятнышек выросли в кораблики, в корабли, приблизились на перестрел…

– На каком, интересно, Зухос? – задумался Эдик.

– Будем считать, что на переднем! – решил Сергий.

«Серапис» выбрал для удара именно передний гаул, и понесся, набирая разгон. Неуклюжий гаул попытался развернуться и двинуть к зеленой полоске берега на севере, но трирема была быстрее. Манипулярии в полном боевом пробежали на нос, готовясь к абордажу. Весла пенили воду, гребцы из последних сил разгоняли корабль, грозный таран, окованный позеленевшей бронзой, рассекал воду, пуская белые усы бурунов.

Сергию стала видна палуба гаула. Гребцы в шлемах бешено работали веслами, прочие слуги Зухоса, экипировавшись в разномастные доспехи, кричали непотребное и потрясали оружием.

– Бар-pa! – заревели манипулярии. – Бар-ра!

Трирема догнала гаул, и рострум врезался в его борт. Раздался грохот, смешанный с треском лопавшихся досок. Трирема сотряслась. Кто-то рубанул мечом по тросу, удерживавшему корвус, и тот плавно, с ускорением рухнул на палубу гаула, вколачиваясь в доски железной шпорой. Манипулярии взревели и бросились по узкому мостику на абордаж. Слуги Зухоса ринулись им навстречу.

– За мной! – крикнул Сергий.

Проскользнув вдоль стенки туриты и слыша, как басовито щелкают тетивы полиболов, он выбрался к скрипучему корвусу, и перебежал на гаул.

Таран пробил гаулу борт ближе к носу, манипулярии очистили эту часть палубы, и пробивались на корму. Слуги Зухоса отчаянно сопротивлялись. Вот, один из гребцов взмахивает секирой, и сам попадает под меч – острый гладий вспарывает ему живот вместе с кожаным панцирем. Слуга, однако, не сдается – одной рукой придерживая вываливающиеся кишки, другой он кроит воздух слабеющими махами, до последнего вздрога, в луже собственной крови. А вот еще один – тычет копьем, да промахивается. Манипулярии перерубает древко, и тогда слуга, отбросив бесполезную деревяшку, кидается на римлянина с голыми руками, пытаясь вцепиться в шею и задушить. Но напарывается на пиллум с очень длинным железным наконечником. Побелев, слуга ухватывается за пиллум, и проталкивает его в себя, сквозь себя, подтягивается, перебирая руками, к манипулярию. Острие вылезает у зуховца из спины, но тот будто и не чувствует боли – скаля зубы, тараща глаза, подбирается к противнику, тянет к нему скрюченные пальцы, с которых каплет теплая кровь.

Вой и пронзительные крики полнили воздух. Уханья и хэканья, лязг и скрежет звучали аккордами, складываясь в кошмарную музыку смерти.

– Сергий! – крикнул Искандер. – А давай через подпол?

Он показал на крышку трюмного лаза.

– На корме такой же!

Роксолан мигом обдумал идею, и кивнул:

– Годится! Акун! Кадмар! Все сюда!

Трюмный лаз никто не запирал, крышка отворилась легко, а видеть их никто не видел – слуги Зухоса выли и кричали за плотно сбитой стенкой маштуляриев, прорубавших себе дорогу мечами. Искандер, как автор идеи, спустился в трюм первым. Груз занимал все место – плотно уложенные щиты, копья, мечи, доспехи. Снопы дротиков, тюки кожаных панцирей, поленницы поножей и налокотников. До палубы, в щели которой сыпалась пыль, вбиваемая десятками ног, и капала пролитая кровь, оставалось чуть больше двух локтей.

– Ползком марш! – скомандовал Эдик, кряхтя. Встал на четвереньки и полез вперед. – Такое впечатление, – донесся его голос, – будто под сценой ползешь в доме культуры, а наверху ансамбль песни и пляски гопака танцует…

– Ползи, давай! – проворчал Гефестай.

Сергий, стараясь не порезаться и не наколоться, обогнул основание мачты и вылез к кормовому люку.

– Гефестай! – подозвал он кушана. – Ты у нас самый длинный, толкнешь крышку!

– Толкнем…

– Искандер! Акун! Регебал! Кадмар! Готовимся!

Гефестай глянул на Сергия, тот кивнул, и сын Ярная, уперевшись в крышку люка, резко распрямился. Крышка с грохотом вылетела. На край шагнул слуга Зухоса, оступился и полетел в трюм. Искандер с Акуном почтительно расступились, а Кадмар чиркнул упавшего острием меча по горлу.