– Это как раз понятно, – серьезно сказал Быков. – Вы не станете писать доносы.

– Господи! Ну, конечно же, нет!

– О том и речь.

До конструктора стало доходить.

– Вы думаете, Яковлев…

– Не думаю. Знаю.

Поликарпов нахмурился.

– Это ужасно…

– Такова жизнь.

Попрощавшись с конструктором, Григорий покинул Кремль.

Самолет ждал его завтра утром, так что время было.

Весь день Быков бродил по Москве, узнавая в ней то, что будет знакомо в детстве, когда родители проезжали с ним через столицу, направляясь в родную деревню матери.

Казанский вокзал, метро, Красная площадь!

В пять или семь лет это было, как сказка. Теперь-то детские впечатления стерлись.

Машин на улицах было мало, автобусы с трамваями тоже попадались редко, зато людей хватало.

На лицах почти не мелькало беспокойство, страха и вовсе не было.

Да и то сказать – последняя воздушная тревога в Москве прозвучала две недели назад!

Все, больше ни одна немецкая бомба не грянет с неба.

Аллес капут!

В парке Горького работала выставка трофейного оружия.

Билет стоил 1 рубль, для красноармейцев, инвалидов войны и детей – 20 копеек.

Скоро сюда и «Тигра» приволокут, «пойманного» на Курской дуге.

Быков пил газ-воду с двойным сиропом, продаваемую с лотков на колесах, покупал удивительное мороженое – брикетик между пары вафель, но не брусочком, а кругляшом.

Гулял по зоопарку и скормил уткам булочку за семь копеек.

Покопался на книжном развале у Кузнецкого Моста.

Отдыхал.

При всем, при том Григорий не терял бдительности, все держал под контролем.

Немецких агентов он не ждал, а «своих», доморощенных…

Эти пока не давали о себе знать.

Затаились? Не хотят поднимать лишний шум?

Похищать Героя Советского Союза, да еще в день награждения – это явный моветон…

Когда стало вечереть, Быков доехал на метро до станции «Площадь Свердлова» и вышел в город.

Остановиться в гостинице «Москва»?

Григорий оглянулся на солидное серое здание. Можно…

Быков перевел взгляд на знакомый дом у начала улицы Горького.

Или «дома» переночевать?

А что? Он же обещал навещать…

И вообще как-то он соскучился, что ли…

Странно? Возможно, именно в этом проявляется «полиментализм» его натуры?

То, что осталось в нем от Василия Сталина, притягивается к родному и близкому? А что?

Если уж даже татушка на плече проявилась, отчего бы в нем не задержаться кусочку сталинского сознания, маленькой дольке души?

Наверное, он никогда не узнает, куда девалась «бессмертная субстанция, нематериальная сущность» Василия Иосифовича. Перенесло ли ее в будущее, осуществляя этакую межличностную рокировку? Бог весть…

Слушай, Григорий Батькович, а не ищешь ли ты оправдания своему интересу к Гале Бурдонской?

Хорошенькая женщина с великолепной фигурой.

Даже талия на месте, несмотря на двух детей.

А у тебя давно уже секса не было…

Быков поморщился. «А в СССР секса нет!»

Да при чем тут это?

Он реально скучает по детям Василия Сталина, хотя никогда не был замечен в чадолюбии.

Но они такие милые, забавные. Беззащитные.

Быть может, стоит даже говорить о том, что это отныне его долг – помогать жене и детям Василия, не лишать их «отца».

Малышня-то не виновата в том, что случилась эта дурацкая «рокировка».

Дурацкая?

А что? Много ли приятного в том, чтобы тебя принимали за другого?

Вот, у него на кителе сияет, переливается Золотая Звезда.

Он ее заслужил.

Он! Гриша Быков!

А вручили орден, получается, Василию Сталину… Обидно-с!

Хотя… Тут сложно.

Если разобраться, ему интересно не быть Сталиным, а прожить за того жизнь по-новому. По-своему.

Коли уж не получилось у него исправить ошибки в Гришином житии, то хоть Васино выправить.

Не допустить житейских ляпов, выровнять, выпрямить кривую «мировую линию» Василия Иосифовича.

И тут уж никак не обойти семью.

Развестись с Галиной проще простого, вот только развод – это всегда проигрыш. Для обоих.

А для детей – это крушение мира…

Вздохнув, Быков направился вверх по улице Горького.

Ничего еще не решив для себя, он уже действовал. И ощущал при этом облегчение.

Стало быть, верным путем идет товарищ…

Немного робея и злясь на себя за это, Григорий поднялся на знакомую лестничную площадку и постучал.

Еле слышный топоток, и дверь открылась.

На пороге стояла Галина.

Слегка встрепанная, в халатике и тапках со смешными помпонами, она выглядела очень хорошенькой, а румянец и блеск в глазах придавали ей еще больше живости.

– Ты пришел! – негромко воскликнула она.

– Да, вот…

Быков шагнул в прихожую, и Галя порывисто обняла его, прижалась…

Наверное, Григорий смог бы совладать с собой, но вот беда – он этого не хотел.

Близость женщины кружила голову, и все те сложные умопостроения, которые одолевали его совсем недавно, рассыпались, упростились, потеряли былое значение.

Быков тискал шелковистое, тугое, податливое, горячее, и ничего ему больше не надо было…

…Они лежали в постели, затихшие и довольные жизнью.

Григорий обнимал Галю, а девушка положила ему голову на плечо и дышала в шею, иногда ласково проводя ладонью по груди.

Тогда Быков улыбался, не раскрывая глаз.

Хоть Москва и отвыкала от воздушных тревог, режим светомаскировки никто не отменял – на улице было темно, ни единого огонька.

И в спальне царила тьма.

Глаза смутно различали тени, угадывая за ними шкаф или трюмо – в большом овальном зеркале отражалась звезда.

Девушка…

Может, это было и не верно – называть девушкой мать двоих детей, но, глядя на Галю, такую молоденькую и радующуюся жизни, язык не поворачивался назвать ее женщиной.

Вот, когда станет взрослой теткой… Да нет, не станет.

Наверное, все-таки миф о прекрасной парижанке вовсе не выдумка. Галльская кровь Бурдонэ придавала Галине некий особый шарм, незримую ауру.

Легчайший, не нарочитый изгиб тела, изящный жест, лукавая улыбка, взмах ресниц – это возбуждало куда сильней, чем «гоу-гоу» в стрип-клубе.

И этому нигде не научишься, с этим надо родиться.

Галя была именно такой, полной опасной женской силы.

– Знаешь, – прошептала она, – я чувствую себя странно… Будто я изменила Василию с тобой. Этого никому не расскажешь, сразу в Кащенко упекут…

– Понимаю, – вздохнул Быков. – Самому трудно.

– Со стороны, – подумал он, – это, наверное, похоже на утонченное извращение – соблазнять женщину, принадлежавшую тому, чье тело ты занял.

– Муж соблазнил свою жену…

– Вот-вот! – подхватила девушка. – Соблазнил! Ты был такой кова-арный, а я такая слабая… Ну, что я могла? Только отдаться…

Знаешь, у меня до сих мелькают всякие мыслишки… Они нехорошие, и я ничего не могу с ними поделать. Очень трудно вовсе отбросить сомнения.

– Никогда не сомневается только дурак.

– Вот-вот. Я тебе поверила тогда, правда-правда. Это было совершенно невероятно, то, что ты рассказал, но строго логично. Ты не представил никаких доказательств, но я сама их видела, слышала… А теперь и ощутила. Ты – другой, совсем другой.

То, что было между нами, было именно между мной и тобой, Гриша. В темноте я не видела лица, но твои руки гладили не так, и губы не так целовали… Все так сложно, запутанно… Но хорошо.

Я, наверное, влюбилась.

– В кого? – улыбнулся Григорий.

– В тебя… Знаешь я всегда хотела, чтобы Василий был таким, как ты, – сильным, смелым, твердым, уверенным. У него это не получалось, хоть он и пытался, но лишь срывался, то в запой уходя, то… вообще… А тебе не надо стараться, тужиться – ты именно такой, каким должен быть. Знаешь, как девчонки рассуждают: вот, если бы взять Колю, да ему мозги Игоря, да решительность Славки… Идеальный получился бы парень! Но эти глупые девчоночьи мечты сбылись – для меня одной.