– Поня-ятно… Стоп. А как они попали в башню? Там же пост стоял!

– Убрали часового, – глухо ответил Ганс. – Юрка там стоял, Малеев.

– Та-ак… Ну-ка, свяжи меня с этим «Тигром».

Эйтингон взял микрофон и резко заговорил:

– Вызываю драную кошку по кличке «Тигр»!

Динамик тут же пролаял по-немецки:

– Привет, неполноценная раса! На унтерменшей не обижаюсь. Слушай внимательно, красный командир: если ты через пять минут не остановишь линкор, я спускаюсь с зажигалкой в погреб! Ты меня понял? Да, кстати, не надейтесь затопить погреба – систему спринклерного орошения я заглушил.

– Никогда не уважал самоубийц! – осклабился Наум. – Чтобы покончить с собой, им нужна не смелость, а трусость – они так боятся жить, что им легче сдохнуть! Что, плена испугался, ариец долбаный? Думаешь, в пекле тебе легче будет?

– Хватит болтать, русская свинья! – заорал Лайне. – Стоп-машина, или мы все отправимся к дьяволу!

– А, так ты не один такой? Еще дураки нашлись?

– Время пошло, – неожиданно спокойно закончил «Тигр» и отключился.

– Жди здесь, – скомандовал Эйтингон и бросился наверх.

Пробежав уже полузнакомыми коридорами, он выбрался к офицерским каютам и сделал знак часовому: отопри.

Тот живо открыл дверь капитанской каюты, и Наум шагнул вовнутрь.

– Быстро, на выход! – скомандовал он Топпу. – Лайне хочет подорвать погреба башни «Цезарь»!

Эйтингону даже с комингса было заметно, как изменилось лицо капитана. Уж он-то понимал, что значит подрыв на корабле. Частенько случалось, что взрыв погребов не только уничтожал носовую или кормовую палубу, но и высаживал днище. В последнем случае у корабля оставался лишь один курс – на дно.

Быстрым шагом Топп покинул каюту и, переходя на бег, двинулся к капитанскому мостику. Наум поспешал за ним.

Ворвавшись на мостик, «Чарли», не обращая внимания на офицеров, вставших по стойке смирно, бросился к переговорному устройству.

– Лайне, дьявол тебя раздери! Ты что затеял?

– Рад вас слышать, господин капитан! Разве нам оставили выбор? Или сдаться русским, или погибнуть! Если они не примут моих условий, то я лучше сдохну!

– Сдохнут все! – гаркнул Топп. – И они, и мы!

– «Германия превыше всего!» – ответил «Тигр» строкой из песни.

Эйтингон круто развернулся и хлопнул по плечу Турищева.

– Останешься за меня! Витёк, за мной.

Вдвоем с Пупковым они взбежали по трапу.

– Кого ищем? – прокряхтел капитан.

– Капитан-лейтенанта… как его… Шёнхерра. Он командует обеими кормовыми башнями – «Цезарем» и «Дорой».

– Думка есть?

– Убедиться надо…

Адольф Шёнхерр выглядел молодо, из-за чего «камарады» звали его по-свойски, Ади.

Капитан-лейтенант отдыхал, запертый в своей каюте, и сразу же насторожился, увидав двух русских.

– Дело очень срочное и важное, – резко заговорил Наум, – дело жизни и смерти. Придурок Лайне заперся в башне «Цезарь» и грозится ее взорвать.

Шёнхерр побледнел впросинь.

– Капитан Топп сейчас говорит с ним, но «Тигр» может не поддаться на уговоры… Ага! Кажется, останавливаемся. Такое было требование у Лайне. Ладно, это к лучшему, время есть. Короче, Ади. Мне нужно, чтобы ты провел нас к башне. Можем мы туда проникнуть как-нибудь снизу? «Тигра» надо остановить!

– Понимаю, понимаю, – засуетился капитан-лейтенант. – Конечно, конечно! Если затопить погреба…

– Не выйдет! – отрезал Эйтингон. – Лайне заглушил пожарную магистраль. Да в любом случае, затопить зарядный погреб… Это минуты три-четыре, а «Тигру» хватит секунды, чтобы полоснуть ножом по шелковому картузу и щелкнуть зажигалкой!

– Я не верю, что он способен на такое…

– Я тоже! Но лучше уж быть уверенным.

– Пойдемте.

Шёнхерр и раньше не отличался задиристостью, молча исполнял команды «угонщиков» и не роптал, теперь же и вовсе раскис.

Захватив с собою Володьку Кутейщикова, повесившего себе на плечо рюкзачок со всякими взрывчатыми штучками, они вчетвером отправились на штурм башни «Ц».

Пробравшись лабиринтом ходов, вышли к коффердаму – узкому отсеку, разделявшему кормовой артиллерийский погреб и остальную часть корабля. Тоже мера противопожарной безопасности.

– Сюда! – сказал Адольф, нагибаясь к низенькой дверце у самой палубы.

В четыре руки дверцу отворили, пахнуло сыростью и затхлостью.

– Что там?

– Узкое пространство между днищем и артиллерийским погребом. Тут не пройти, только на четвереньках…

– Веди!

Шёнхерр живо стал на карачки и забрался внутрь. Едва Эйтингон хотел выругаться насчет того, что никто не позаботился о фонарике, как тот зажегся – в руке капитан-лейтенанта.

Прыгавший круг тускловатого света выхватывал из полумрака стальные швеллеры, тронутые ржавчиной, и Наума передернуло – он представил себе, как тонны пороха наверху вспыхнут вдруг и они тут просто изжарятся, как червяки на сковородке. Это если полузаряды просто сгорят, а вот если взорвутся…

Впрочем, в этом случае от них даже пепла не останется.

Тут Шёнхерр выбрался в еще один коффердам.

– Вот!

Кряхтя, Эйтингон выбрался и поднял голову. Ади указывал на узкий люк со штурвальчиком, к которому вели скобы трапа.

– Там снарядный погреб! Зарядный – под ним.

– Понял. А откроется?

– Должна! Я подумал, что Лайне не будет перекрывать этот ход, поскольку та дверца, через которую мы пролезли, раньше была заварена. Мы починили ее буквально два дня назад, и я никому еще об этом не докладывал. Возможно, Лайне не знает…

– А сейчас проверим!

Пупков мигом взобрался по трапу и крутанул штурвальчик. Дверца тихонько лязгнула и открылась. Виктор ощерился и полез внутрь, уложив две фразы в один жест: «Полезайте!» и «Тихо!».

Эйтингон забрался в перегрузочное отделение боеприпасов третьим, после Шёнхерра. Следом сопел Кутейщиков.

Вид здоровенных 380-миллиметровых снарядов пробирал до дрожи – каждый из них нес в себе туго спрессованную смерть.

Шёнхерр прокрался и заглянул в нижнее погрузочное отделение для зарядов. Там было пусто. Лишь слабая лампочка бросала свет на короб, в котором прятался конвейерный подъемник.

– Никого!

– Ти-хо!

– Моя очередь, – шепнул Пупков. И полез наверх.

Сверху доносился сдержанный шум – вентиляторов и голосов. Турбины затихли, не пуская дрожь по корпусу, и слышимость была хорошей.

Смазанные цепи тракта подачи заряда уходили наверх, туда же вела лестница – выше находилось рабочее отделение для окончательной подготовки боеприпасов, так сказать, третий этаж башни главного калибра. Над ним располагались механизмы наведения башни, ворочавшие в бою тяжеленные стотонные стволы.

А пост командира башни находился на самом верху башни, в ее задней части, за переборкой, перед которой масляно блестели огромные цилиндры противооткатного устройства.

В свете зарешеченного фонаря матово бликовал стол для подачи снарядов. Перед ним маялся сутулый матросик.

Эйтингон уже хотел было захватить его, чтобы разыграть примитивную сценку – матрос стучит «камарадам», те отворяют дверь, они с Пупковым врываются, – но Виктор рассудил иначе. Он спокойно вскинул пистолет с глушителем и нажал на спуск.

Матрос дернулся и мягко повалился на стол.

Наум вздохнул и сказал:

– Володя, твой выход.

Кутейщиков кивнул и достал из своего рюкзачка кумулятивную мину ручного запуска, уменьшенную копию противотанковых, вернее, противоднищевых. Весила она килограмма четыре и справиться с толстой стальной дверью могла спокойно – «угонщики» запаслись немалым количеством этих минок, величиной с миску. Планировалось использовать их в качестве «ключей», способных открыть – вскрыть! – любую дверь или крышку люка.

Владимир осторожно поднес мину к двери на уровне запоров – клацнули магниты. Кутейщиков отнял руки, прислушался. Неясный говор доносился из-за стальной переборки.

На всякий случай он потянул дверцу на себя – закрыто. Тогда, размотав тонкий прочный шнурок, он отошел к механизмам вертикального наведения, где скрывались остальные, тоже присел. Владимир глянул на Эйтингона, тот кивнул, и он дернул.