Именно Геринг создал гестапо и первые конц-лагеря, именно он подписал документ об «окончательном решении жидовского вопроса», попросту говоря, об уничтожении 20 миллионов евреев. Никто более в Германии не нахватал столько чинов и званий, как «Айзен», то бишь «Железный», как прозвали Германа.

Бесстрашный авиатор в 20-х, к 41-му Геринг стал рейхсмаршалом Великогерманского рейха – это звание было введено специально для него. Более того, Гитлер официально назначил Геринга своим преемником в случае смерти, что само по себе говорит о величайшем доверии фюрера. Эйтингон тщательно прорабатывал план всей операции с Судоплатовым, и сейчас, перебирая его по пунктам, он не находил никаких узких мест. Должно сработать. Но вот сработает ли? План, как и любая теория, не всегда выдерживает испытание практикой…

– Товарищ майор госбезопасности!

Наум вынырнул из своих дум и посмотрел на командира подлодки.

– Что случилось?

– Акустики обнаружили шумы прямо по курсу. Мы поднялись на перископную глубину… В общем, замечен «Z-34». Эсминец.

– И что?

– Потопить бы…

– Ну конечно! А как же?

– А вдруг операции помешает?

– Товарищ капитан, – торжественно сказал Эйтингон, – гибель немцев нам помешать не сможет. Топите!

– Есть! – улыбнулся командир «Щуки».

Вскоре по лодке разнеслось:

– Боевая тревога, торпедная атака! По местам стоять!

Акустики доложили исходные:

– Курс цели сто сорок градусов, скорость – двадцать пять узлов.

– Торпедный отсек, подготовить аппараты к стрельбе!

– Есть!

Трубы заполнились водой, морячки уравняли давление и открыли передние крышки торпедных аппаратов.

– Самый малый вперед. Боцман, лево руля десять. Так держать! Приготовить к торпедной стрельбе первый и третий аппараты!

Штурман выдал данные для стрельбы:

– Курс цели сто восемьдесят градусов, дистанция восемнадцать кабельтовых, угол упреждения – двадцать градусов.

– Прицеливаем корпусом! Рулевой, двадцать градусов влево!

– Есть двадцать градусов влево!

– Торпедисты – товсь!

– Есть товсь! – бодро ответил старший торпедист.

– Глубина хода торпеды – три метра, скорость – тридцать три узла!

«Щука» плавненько довернула корпусом упреждение.

– Торпедисты, обеими, с промежутком четыре секунды – пли!

Торпедист нажал рычаг пуска – с шорохом, шелестом, бульканьем хищная «самоходная мина» ушла. Толчок. На счет «четыре» лодку покинула вторая торпеда. Еще толчок. В уравнительных цистернах зажурчала набираемая вода – трюмные уравновешивали лодку. Старпом следил за секундомером.

– Пятьсот один, пятьсот два, пятьсот три…

Снаружи по корпусу лодки послышались слабые щелчки – это заработал гидролокатор эсминца. Поздно! Ахнул первый взрыв. Чуть позже грянул второй. Командир приник к перископу, и вот его небритая щека дернулась, кривя рот в злорадной ухмылке.

– Тонут, гады!

– Ур-ра-а! – разнеслось по отсекам.

– По местам стоять, всплываем в крейсерское.

Лодка пошла вверх и вперед.

– Отдраить внутренний люк!

Свежий морской воздух проник в затхлость отсеков.

– Двигатели запустить! Левый дизель – на зарядку, под правым – полный ход. Провентилировать отсеки, вахтенному и сигнальщику – на ходовой мостик!

Все люки в переборках между отсеками подводники распахнули, зацепив крючками. Вот уж где сквозняк – в радость! Испросив разрешение, Наум поднялся на мостик. После жаркого нутра подлодки наверху даже зябко было. Зато воздух какой… Наверное, только подводник знает цену тому, чем мы все дышим, и даже не замечаем, что это за удовольствие.

Время штормов еще не пришло, Балтика пока не серела угрюмо – вокруг, от горизонта до горизонта, плескались волны цвета бутылочного стекла, отдавая больше в черный, чем в зеленый. Заметно покачивало. «Щука», идущая поперек волны, колола валы острым носом. Эйтингон поискал глазами торпедированный эсминец и не нашел его. Только обломки указывали на то место, где «Z-34», краса и гордость Кригсмарине, «изменил курс» – пошел вертикально вниз. На дно.

– Воздушная тревога! – прокричал сигнальщик.

Со стороны невидимого берега приближалась темная крапинка самолета.

– Всем в лодку, погружаемся!

Наум буквально слетел в шахту, чудом ничего себе не сломав.

– Стоп машина! Срочное погружение!

Командир прильнул к зенитному перископу и разглядел «Хейнкель-114».

– Погружаемся на пятьдесят метров!

Однако самолет, по всей видимости, заметил-таки «Щуку» – сверху можно разглядеть подлодку, если она находится неглубоко. А сразу «нырнуть» поглубже разве что кашалот способен… Эйтингон расслышал увесистый шлепок, и вскоре громыхнул взрыв – сработала глубинная бомба. Подлодку тряхнуло, но ничего серьезного. Еще два взрыва – эти и вовсе слабые.

– Потеряли нас, – с облегчением сказал капитан.

– Расстроились, наверное, – вздохнул Наум. – Всплывем, может? Ручкой помашем…

Моряки ответили хохотом – непритязательная шутка разрядила напряжение.

И вот наступила ночь, в которую напрягаться пришлось уже Эйтингону. Близилась высадка. «Щука» подошла к берегу напротив города Грайфсвальд, что недалеко от Штральзунда. Глубины здесь были небольшие, но капитан подвел лодку как можно ближе, благо погода стояла хорошая, безветренная. Гидрокомбинезон Наум натянул сам, почти без помощи Пупкова.

– Ну, ни пуха! – пожелал командир.

– К черту! – ответил Эйтингон.

Прошагав в торпедный отсек, он обнаружил там парочку своих подчиненных, которых почти не видел в плавании – испанца Хорхе по кличке Эспада (уж очень любил ножи) и чистокровного немца Ганса с мещанской фамилией Мюллер. Оба были коммунистами и спасались от преследования в СССР. Молчаливые и сдержанные – даже Хорхе! – они очень не любили Гитлера. Адольф был для них личным врагом, кровником.

«Я не убиваю немцев, – говаривал невозмутимый Ганс, – я истребляю фашистов».

– Я первый, – вздохнул Наум и полез в трубу торпедного аппарата.

Крышка за ним захлопнулась, а та, что вела вовне, в море, начала открываться. Вода с шумом хлынула внутрь, и Эйтингон стал шустро выбираться наружу – только пузыри и было видно, они еле-еле отсвечивали тусклым серебром. Вынырнув, Наум тут же повернул краник на баллоне с воздухом, и маленький тючок с надувной шлюпкой стал раздуваться, оформляясь в «плавсредство». Рядом вынырнул Пупков, и еще одна шлюпка начала разбухать, раздаваться во все стороны. Ганс и Эспада тоже поднялись к поверхности с «ручной кладью» – прочными резиновыми мешками с одеждой.

– Поплыли! – сказал Пупков, забираясь в шлюпку.

Эйтингон влез в другую, помог Гансу и вооружился маленьким веслом. Берег был совсем рядом, и никаких звуков оттуда не доносилось. Дальше к западу виднелись какие-то плоские строения, темные и будто заброшенные, а там, куда греб Эйтингон, только дюны серели с редкими пучками травы да стояло несколько лодочных сараев. Выбравшись на берег, диверсанты разрезали надутые бока шлюпок и притопили их вместе со скафандрами и веслами, завалив камнями в паре метров от берега. Отряхнув мокрые ноги от песка, Наум натянул носки и обулся.

Агент «Алмаз» обещал оставить в сарае велосипеды и удочки. «Проверим…» Отворив дощатую дверь, Эйтингон улыбнулся. Все тут.

Построив отряд, он внимательно осмотрел каждого. Они выглядели, как благонамеренные бюргеры, устроившие выезд к морю. А что? Имеют право.

– По коням, – улыбнулся Наум.

В Грайфсвальде никто на них не обратил ни малейшего внимания. Оставив велосипеды на стоянке, все четверо степенно прошли на вокзал, где купили билеты на ближайший поезд до Берлина. Среди остальных пассажиров они ничем не выделялись, предъявленные документы были вполне себе настоящими, а немцы пока не боялись русских. Так это пока…

Поезд подали вовремя, минута в минуту. Сели, поехали. Все чинно, благородно. В Берлине было проще всего затеряться в толпе герров и фрау. Столица Рейха выглядела, как обычно, словно и не было войны. На трамвае разведчики-диверсанты добрались до тихой улочки в пригороде, где в условленном месте их ждала машина – подержанный «Мерседес». Ключи лежали за правым задним колесом. На пыльном заднем стекле пальцем был выведен детский рисунок – человечек и домик. Это был знак: Геринг находится в имении Каринхалле, что в лесу Шорфхайде.