— На лошади же больше увезёшь, а и быстрее бы получилось.

— Куда мне было торопиться? Экономия же хорошая получалась, так как кормил учеников за казённый счёт, а работали на мой кошель.

— Хорошее дело.

— Да, не спорю, дело хорошее, пока не вышел срок обучения, и с учеников знаний да умений не потребовали.

— И что?

— Уже ничего. Уже ни мастерской, ни лавки, ни дома — всё в казну отписали. И спина с задницей почти зажили, только к непогоде порой ноют, да новая кожа на рубцах сильно чешется.

—… по тому самому полюшку, прям по земельке, меня мордой и возил. Хвать за бороду, и тычет ею, то есть харей моей, в грязищу, ведь дождик тогда тока-тока прошёл, и лужи даже на свежей пашне стояли. Я за что, спрашивается? Всего лишь за то, что третий год подряд пшеничку там посеял. Так чтоб не сеять, ежели для пшенички самая та земелька-то? Два года подряд сам-тридцать, да сам-двадцать на круг выходило. А меня мордой в грязь за про севооборот что-то талдычит! Земля, конешна, евоная, и делает там что хочет, но какие же севообороты ещё при сам-двадцать надобны? И что это вообще такое?

— И чем же закончилось?

— Поротой жопой и закончилось. За первый год похвалили, за второй десять плетей всыпали, а за третий ещё двадцать добавили. Еле-еле жив остался, да ещё потом поле перепахивал за свой кошт на своей лошадёнке за своим плугом.

— Зачем?

— Дык клевером для севообороту засеивал половину, а другу половину викой да горохом.

— А что за севооборот-то, узнал наконец?

— Не, до сих пор не понятно. Но не по старине, это точно. И чёртово яблоко сажать заставляют, а деды наши с прадедами того не делали.

— Это картошку, что ли?

— Её самую. Посади, да потом окучивай… то ли дело репа! Оно привычнее, а по урожаю и поболее будет.

— А по мне, так говно полное эта репа. От неё брюхо полное, а жрать всё равно хочется.

— Так не жри её одну, эту репу. Добавь толокна, али ещё чего. Муки ржаной для сытности, да сала покроши в горшок, да гороху, да обратом забелить можно, если молока нету… Как деды наши с прадедами едали, так и нам заповедано. А чёртово яблоко от латынят пришло, кознями ихнего папы римского.

— Говорят, будто у латынян той картошки нет, и сроду не было. Она с Беловодья пошла, и в Святом писании о ней поминается. Будто бы она в дарах волхвов младенцу Исусу была, да жидовинские первосвященники её украли и от народа спрятали. Сейчас вот вернулась, родимая.

— Врут, как есть врут. А вот почто ты её защищаешь, человече? Уж не подсыл ли ты московский?

— Это я подсыл? Да ты сам прихвостень патриарший, я тебя у Троицы о прошлом годе видал!

— Чего-о-о? А вот в рыло тебе!

— На, сучонок…

— Хе…

— Кха-а-а…

— Ой, бля… Убили!!!

Но серьёзные разговоры, без надрыва и истерик, велись не под открытым небом. Они велись за многослойными стенами шёлковых и полотняных шатров, в уютном полумраке юрт из белого войлока, в сочащихся свежей смолой домиках, чьи стены и полы укрыты хорасанскими коврами. И обязательная стража, отгоняющая желающих засунуть любопытный нос в дела, совсем их не касающиеся. Отгоняющая вплоть до появления нескольких покойников, проявивших при жизни излишнюю назойливость.

Обсуждаемые вопросы были глобальны, в них с необычайной лёгкостью возникали и рушились государства, передвигались по необъятным просторам Европы и Азии многотысячные армии, возводились на троны владыки земные и тут же свергались, теряя головы и неправедно накопленные богатства. А с точки зрения участников таких бесед, почти все богатства мира неправедно накоплены. Если, конечно, это не их собственные богатства. Стало быть, нужно непременно отнять и поделить. Незамысловатая, но самая правильная математика!

Состав участников разговоров не делился ни по национальному, ни по религиозному признаку. Здесь ливонский рыцарь спокойно сидел за одним столом с каким-нибудь бывшим настоятелем православного монастыря и не хватался при этом за меч. Кривоногий от природы татарский мурза или даже целый подханок беседовал с персидским купцом и ломбардским ростовщиком без всякого желания тут же на месте их ограбить. Потом, как-нибудь, в более удобное время и в более подходящем месте, но не здесь и не сейчас. Разговаривали, да… И единственные критерии отбора участников — богатство, влияние и власть. Пусть не в таком порядке и не все вместе, но хоть одно должно быть в наличии.

Но вот, наконец, собрались все те, кто в самом деле мог и имел право что-то решать. За кем-то маячили огромные сундуки с потрясающими воображение суммами, кто-то имел под рукой несколько тысяч верных мечей и сабель, готовых отправиться в бой по малейшему желанию повелителя, а кто-то мог влиять на политику своих государств, направляя её в правильную сторону. Двенадцать человек. И тут же нашёлся остроумец, назвавший встречу тайной вечерей. Что же, пусть будет так…

По именам никто и никого не называл, насмешливо соблюдая как бы «тайну». Да и знали все друг друга давным-давно, кто по совместным выгодным делам, кто как злонамеренного конкурента в тех же делах, кто по встречам по разные стороны на поле боя. Чего уж теперь сотрясать воздух именами?

Вот бывший настоятель далёкого северного монастыря, промышлявшего добычей и продажей соли, скупкой пушнины у местной самояди, завозом хлеба в скудные новгородские земли, да быстрыми ссудами под изрядную лихву. Святой отец не согласился с новой политикой государя-кесаря и патриарха Евлогия, за что был насильно расстрижен и изгнан из обители. Но в отличии от многих других, мудрый монах успел прихватить верных людишек, несколько сундучков с золотом да пару бочек серебра, и как самое ценное — три больших кожаных мешка с заёмными расписками, способными держать за горло богатейших людей новгородских, псковских и иных земель.

А тут, тяжело опираясь выскобленным до синевы подбородком на стиснутые на рукояти меча кулаки, сидит последний гроссмейстер Ливонского ордена. Вообще-то он искренне надеется, что не последний, но у татар и московитов, в чьём совместном владении сейчас многострадальная Ливония, имеют на то своё мнение. Но магистр смог сохранить казну ордена, и увести в Богемию большую часть братьев-рыцарей. Много ли мало, но почти полторы тысячи мечей за собой ведёт — в той же Священной империи вполне достаточно, чтобы завоевать средних размеров княжество или герцогство, и с успехом оборонять его от нехороших поползновений обиженный соседей.

Рядом на горе шёлковых подушек чудом уцелевший чингизид, крепко держащий в кулаке ногайскую степную вольницу. Чудом уцелевший, потому что на потомков великого Темучина снизошли проклятие и моровое поветрие, заключавшееся в неожиданных выстрелах из винтовок с оптическим прицелом, растяжек у юрты, ночных миномётных обстрелах кочевого стана, и прочих неприятностях, не менее смертельных. Этот уцелел, и способен бросить в бой около тридцати тысяч сабель. Или больше, но кто же посчитает…

Вот полномочный представитель венецианских работорговцев, поставленных на родине вне закона специальной буллой Римского Папы, запрещающей торговлю христианами, предающей анафеме и отлучающий от церкви любого в ней участвующего. Колоссальные убытки заставили почтенные семейства искать помощи на стороне. И вот вроде бы её нашли, осталось только определиться с ценой. Но это не так важно — деньги есть дело наживное, и потраченное сейчас сторицей вернётся потом. Главное, не переплатить.

И ещё восемь человек при власти, деньгах и вооружённой силе. Но о них как-нибудь потом, ибо благородное собрание уже начинается, и нет времени на пустопорожние рассуждения.

Председателем единогласно избран настоятель северной обители. Расстрижение, совершённое по воле самозваного патриарха, незаконно, и он навсегда останется лицом духовным, близким к господу и ангелам небесным. Кому, как не ему вести собрание, посвящённое достижению богоугодных целей?

— Итак, мы все провели предварительные переговоры и утрясли некоторые разногласия, — начал свою речь святой отец. — Теперь всего-то и осталось, так это принять общее и устраивающее всех решение. У кого-нибудь есть возражения или особое видение проблемы? Нет, и это хорошо. И вот что я предлагаю сделать в первую очередь…