Весна пришла в осаждённый город внезапно, когда её ещё не ждали. Вот только вчера деревья трещали от лютых морозов, а сегодня вдруг резко потеплело, хляби небесные разродились дождём, сугробы осели, и из-под них начали проглядывать не похороненные покойники в белых когда-то плащах с красными и чёрными крестами. А осада… осада всё продолжалась, только превратилась в откровенный фарс.

Вадим Кукушкин, приведший в Смоленск подкрепление и большой обоз, предлагал князю Изборскому прекратить этот балаган самым радикальным способом, но Иван Евграфович то ли жалел выживших после тяжёлой зимы бедолаг, то ли из каких иных соображений, но согласие на избиение не давал.

— Княже, там опять с белым флагом припёрлись, — дежурный дружинник отвлёк князя Изборского от лёгкого завтрака, состоящего из пшённой каши на молоке, яичницы-глазуньи из двенадцати яиц на чугунной сковороде, сдобных пшеничных колобков со свежим сливочным маслом, и большой кружки заморского кофию, до которого с недавних пор стал великим охотником.

— Переговорщики? Гоните в шею!

— Гнали, княже, так ведь не уходят.

— А чего хотят?

— Знамо дело, жрать выпрашивают.

— Что-нибудь стоящее на обмен принесли?

Дружинник покачал головой:

— Безделицу сущую предлагают. А что было путное, так уже давно проели.

— Тем более гоните.

Такая вот смешная осада, когда осаждающая армия с белыми флагами приходит христарадничать под стенами, предлагая оружие, доспехи и немногие оставшиеся ценности в обмен на хлеб. Да и осталось той армии… месяц назад куда больше было. Ага, было, да сплыло.

После получения известий о произошедшим с родным городом несчастьем, новгородская часть войска в одну прекрасную ночь ударила по спящим ганзейским наёмникам, а утром, дорезав раненых немцев, ушла восвояси. И как сообщают по радио из Новгорода, пока ещё никто не вернулся, хотя по срокам должны были появиться. Не иначе как пошли с отмщением в немецкие земли. Почему бы нет, если дома уже никто не ждёт?

Крестоносцы и немногие оставшиеся в живых наёмники уходить побоялись — здесь уже и землянки в мёрзлой земле выдолбили, и за дровами в лес которую неделю можно ходить не опасаясь меткого выстрела, и московиты иногда подкармливают из христианского милосердия. Куда уходить? А сейчас, когда ранняя весна грозит превратить дороги в непролазное болото, и вовсе лучше на месте сидеть. Вот дожить бы до тепла и зелёной травы, тогда можно подумать о возвращении. Если получится дожить.

Вернувшийся из Москвы кардинал Гонзаго Колонна к ужасу своему обнаружил в лагере крестоносцев всего чуть более трёх тысяч человек и множество непогребённых тел, лежащих в том месте, где настигла смерть. Сил на похороны ни у кого не оставалось, и вид занесённых снегом покойников стал привычной и естественной деталью пейзажа. Если кто умирал в доспехах, тех освобождали от оных, но много ли желающих носить на себе лишнюю и холодящую тело тяжесть?

Сегодня кардинал лично возглавил переговорщиков, отправленных к стенам Смоленска. Увы, московиты лишь пренебрежительно посмотрели на предлагаемое к обмену железо, и говорить о хлебе отказались. Напрасно Его Высокопреосвященство взывал к милосердию и просил встречи с князем Изборским — со стены в него бросили огрызком яблока и показали неприличный жест. Кардинал с печалью и слезами на глазах поглядел на устроенную из-за огрызка драку (подумать только, настоящие яблоки в начале марта!), перекрестился, и встал перед воротами на колени. И таки добился желаемого!

Через три часа стояния на коленях и непрерывных молитв открылась калитка в воротах, и оттуда вышло два человека. Первым был сам князь Изборский, которого Гонзаго Колонна успел хорошо узнать, а второго никогда раньше не видел, хотя и слышал о нём неоднократно. Вадим Кукушкин — великий врач, победитель оспы, главный целитель Русского Государства, родной племянник князя Боловодского. Родовитейший аристократ, в сравнении с которым нынешние королевские династии кажутся выскочками. Ведь если верить слухам, род князей Беловодских берёт своё начало в древней Самарии, и один из его представителей упомянут в Писании. Без имени упомянут, но все слухи дружно утверждают, будто бы это сам князь и был.

— Ну что ты опять припёрся, святой отец? — начал с попрёков князь Изборский. — Сказано же ясно — ждите следующего обоза, а то у нас самих хлеб на исходе. На той неделе ждём.

— И для многих эта неделя окажется последней в жизни, — с печалью вздохнул кардинал.

— Мне до того какое дело? Я вас сюда не звал.

— Взываю к христианскому милосердию, князь. Может быть оно проснётся, и ты возьмёшь нас в плен.

Переводивший с латыни на русский язык Вадим Кукушкин выразился непечатно, и добавил:

— Охренеть, заявочка на гуманитарную помощь. Как думаешь, Иван Евграфович, его в котёл уже сегодня наладят, али до завтра подождут?

— Ну-у-у… — протянул князь. — До людоедства они вроде как ещё не дошли.

— А мы подождём.

— Да как-то…

— Шучу я так, Иван Евграфович.

— Я от твоих шуток, Вадим, скоро заикаться начну.

— Сейчас заикание прекрасно лечат, — отмахнулся Кукушкин. — Сам и займусь если что.

А кардинал Гонзаго Колонна, видя невозможность смягчить каменные сердца московитов, решил прибегнуть к последнему аргументу, приберегаемому на самый крайний случай. Он протянул на раскрытой ладони монету, в которой Кукушкин с удивлением опознал пять рублей Госбанка Российской Федерации, и произнёс по-русски, тщательно выговаривая трудные для итальянца слова:

— У вас продаётся славянский шкаф?

— Штирлиц, ёпта!

— Кто? — не понял Иван Евграфович.

— Потом обясню, ответил Вадим, и перешёл на латынь. — Ну рассказывай, падре, как ты до такой жизни докатился.

— Её светлость герцогиня Морозова обещала…

— Всё останется между нами, Ваше Высокопреосвященство, — пообещал Вадим. — Рассказывайте.

Сам рассказ кардинала Колонна длился недолго, но последующий разговор Кукушкина и князя Изборского затянулся. Они отошли чуть в сторону, чтобы никто не смог погреть уши, и понизили голоса почти до шёпота.

— Я понимаю желание в недалёком будущем иметь ручного Папу Римского, — говорил Иван Евграфович. — Только не вижу причин, по которым мы должны кормить остальных крестоносных ублюдков.

— Кардинал предстанет в облике спасителя от неминуемой голодной смерти, почти святого, только без нимба над головой. Если не горячую любовь, то искреннюю признательность заслужит точно, а потом это ему поможет упрочить положение в Риме.

— Вот будто Риму не насрать на этих голодранцев.

— Ну не скажи, Иван Евграфович, — покачал головой Кукушкин. — Как раз оборванцы с голодранцами вымерли в первую очередь, а выжившие из вполне себе благородных семейств, пользующихся немалым влиянием в заморских странах. И сами Колонна при Святом Престоле не на последнем месте. Немного глуповаты, излишне жадные и златолюбивые… но нам же с ним не детей крестить.

Князь Изборский задумчиво почесал коротко подстриженную бороду:

— Ежели только так. Но вот скажи мне, Вадим, взять-то мы их в плен возьмём, а девать куда будем? Оно, конечно, Смоленск город немаленький, но сразу три тыщи…

— С собой заберём. Вот подкормим немного, и заберём.

— Куда?

— Как это куда? Дядя Андрей на немцев с Московским полком пошёл, а мы чем хуже? Он по берегу моря идёт, нам же можно через Варшаву на Берлин ударить и далее. Где-нибудь у Гамбурга встретимся.

— Эвона как!

— А что такого?

— Весна же, Вадим. Реки разольются что твоё море, и так ещё месяца два, ежели не все три.

— Хреново.

— Про то и говорю, — хмыкнул князь Изборский. — Ежели только плоты сколачивать, да большой водой по Днепру вниз пройти, а там можно уграм кузькину мать показать.

— Венграм, что ли?

— Ага, им самым сала за воротник залить. Крестоносцев на них напустить, как на предателей святого дела крестового похода.