— Не пьётся, — Иван Аксаков отставил чарку и оценивающим взглядом окинул разнообразие закусок на столе. Как настоящий татарин, он всегда был в походе, где снимались ограничения на копчёный в ольховом дыму кабаний окорок. — Честно говоря, я ждал чего-то более домашнего и уютного.

— Кумыса с варёной бараниной? — подначил Иван Патрикеев. — Нужно было в кружале спросить.

— Нет, отмахнулся татарин, и прислушался к шуму, что донёсся откуда-то снизу. — Я в детстве дома с братьями дрался постоянно, так что… Вроде бы московская пехота со стрельбища заявилась?

— Ага, — кивнул Ряполовский. — С древними фитильными пищалями упражнялись.

— Так уж и древние, — хмыкнул Аксаков. — В немецких землях и таких нет. Да и у нас давно ли настали времена, когда пищаль одному можно носить, а не всем десятком ворочать?

— Фитильные, значит древние, — отмахнулся Фёдор.

— А ты почём знаешь? Может и у них ППШ, как давешний младший полковник говорил?

— Не-а… Чуешь, как пороховой гарью аж досюда дотягивает? У наших дым с кислинкой, а этот тухлецой отдаёт, как у нас поначалу в учебной дружине. Разве этим остолопам что-то новое доверят? Сами себя вспомните — чугунное ядро могли сломать или потерять.

Тут Ряполовский ухмыльнулся и посмотрел на татарина, который во время занятий по пушкарскому делу умыкнул четыре тяжеленных ядра, а потом где-то сменял их на три жбана браги и ведро мочёной брусники.

— Я разве ломал или терял? — возмутился Аксаков. — И брагу ту вместе пили, и фитиль горящий от Мудищева получили тоже вместе. Вот тебе, Федя, должно быть сейчас совестно.

Может быть, Фёдор и хотел что-то ответить по поводу своей совести, но не успел придумать достойный и остроумный ответ — дверь в хоромину распахнулась, и на пороге образовались три добра молодца былинной наружности. То есть, всё как полагается настоящим богатырям — румяная рожа с курчавой бородкой, выпирающее над широким ремнём брюхо, рост почти до потолка, и кулаки размером с собственную голову. Возрастом примерно ровесники дружинникам Маментиева десятка, но из каждого такого добра молодца можно сделать по меньшей мере двух Аксаковых или даже трёх Владов Дракулов.

Старший из местных окинул хоромину хозяйским и одновременно укоризненным взглядом, и сказал товарищам с обидой в голосе:

— Смотрите, братья, какая нонеча молодёжь непочтительная пошла. Не успели прибыть из учебной дружины в настоящий полк к настоящим воям, как устроили сущее непотребство. Как это можно назвать, Мишенька?

Мишенькой оказался тот, что справа от старшего. Или слева, если посмотреть с другой стороны. Он погладил едва пробивающуюся бородку, что должно было обозначать раздумье, и внушительно пробасил:

— Непотребством оно и называется, брате. Молодёжь должна старших почитать, а не вот как сейчас…

Третий, по имени не названный, добавил:

— Вчерашние новики по прибытию в полк обязаны представиться обществу в лице его самых уважаемых представителей, угостить оных по мере сил и сверх того, да испросить доброго совета по поводу дальнейшего прохождения государевой службы. Ибо это по старине!

Маментий задумчиво почесал в затылке. Нет, так-то понятно, что в них не опознали понюхавших пороху воев и приняли за только что прибывшее пополнение — после помывки все переоделись в чистое и новое, а Ванька Аксаков вообще в шёлковом полосатом халате за стол уселся. Нет, это как раз не удивляет, но удивляет то, что наглое вымогательство выдаётся за старинные обычаи. В чём-то добры молодцы слегка правы, и угостить будущих сослуживцев сам Христос велел, но то дело сугубо добровольное, и уж тем более не сверх сил, как на то намекает неназванный богатырь.

Пока Маментий раздумывал, с места подскочил волошанин, никогда не отличавшийся миролюбивым характером, и в силу общей худосочности телосложения после третьей чарки медовухи румяный более других. Влад подошёл к «уважаемым представителям общества», и хотя едва доставал любому макушкой до средины груди, посмотрел на добрых молодцев сверху вниз:

— Это вас что ли угостить требуется, болезные? — а потом не дожидаясь ответа засадил предводителю московских пехотинцев сапогом в междуножие. Тот тонко завизжал и упал на колени, а Дракул заорал во всю глотку. — Тревога, командир! Нападение! Латынские подсылы в Москве!

Сам Лукьян Петрищев в учебной дружине намертво вбил в новика и временного десятника Бартоша науку — при тревоге думать нужно потом, а сперва необходимо действовать.

— К оружию! Живьём брать демонов![997]

ППШ-2 у каждого под рукой. Не на виду, но рядом, достаточно потянуться и взять. А уж зарядить дело настолько привычное, что занимает считанные мгновения. И вот через эти самые мгновения семь стволов недобро глянули на былинных богатырей, в три крепких ореховых приклада с кованными назатыльниками дали поддых любителям дармового угощения. Если точнее, то поддых получили двое, а скрючившемуся предводителю прилетело по хребту, что тоже не является верхом приветливого обращения. Причём прилетело аж два раза.

— Влад, остынь! — одёрнул Маментий разошедшегося волошанина. — Дракул ты наш кровожадный, прекрати дубасить человека, всё же не мадьяр какой, а вроде как свой, хоть и тупой как полено.

— А вдруг мадьяр? — не сразу согласился Басараб. — Проверить надобно.

— А мы проверим, — кивнул десятник. — Одоевский, давай в Государеву Безопасность к Кутузову, а я им сейчас устрою небольшой допрос. По-нашему, по-смоленски… Иваны, вяжите их крепче, а два Михаила пусть жаровню приготовят.

— Печка же топится, — откликнулся один из Михаилов, который Бутурлин.

— Угу, тогда кочергу на угли, и ещё что-нибудь железное.

Одоевский, ещё не отбывший с извещением в Государеву Безопасность, глубокомысленно заметил:

— Ежели они демоны, то осиновый кол самое то будет. Можно даже в гузно забить, чтобы воздух злыми ветрами не портили. Но ты, Маментий, командир, тут только тебе решать. Но подходящий кол я отыскать попробую.

— Погодите, — едва слышно пискнул предводитель московских пехотинцев, почти уже оклемавшийся после удара тяжёлым сапогом волошанина. — Так вы тот самый десяток особого назначения того самого Маментия Бартоша?

— Других Бартошей у меня для вас нет.

— А ты Одоевский?

— С утра был им, — согласился Дмитрий. — Но если командир прикажет, то не буду.

Добрый молодец спал с лица, хотя казалось бы и некуда:

— Простите, господа дружинники и господин десятник, но между нами возникло непонимание. Мы же хотели пригласить уважаемых воев, буде те не погнушаются нашим угощением, и попросить рассказать о славных делах их десятка. В нашем полку никто в боях не был, и послушать…

Одоевский рявкнул, не давая былинному богатырю развить мысль:

— Сабочьей манды кусок! Да ты бы знал, как мы…

— Дмитрий, охолонись, — остановил товарища Маментий. — А то сейчас наговорите друг другу такого, что потом его и вправду только на кол, а тут вроде как нам угощение предлагают. Ведь предлагают, не так ли?

— Так! — с готовностью подтвердил представитель общества Московского пехотного полка. — Меня Петром зовут, а это мои братья двоюродные Мишенька Нарышкин и Вася Куракин. А я, стало быть, Милославский.

— Родственники, ети их в душу, — вздохнул Одоевский. — Плюнуть некуда, везде родственники.

— Так осиновый кол теперь без надобности? — на всякий случай уточнил Влад Басараб.

— Если только позолотить… но тут зависит от полноты налитой чарки.

— Да там всё готово! — Милославский дёрнул связанными за спиной руками. — Мы же со всем вежеством пришли пригласить, но нас неправильно поняли.

А Маментий опять не понял странную перемену в поведении московских пехотинцев, случившуюся при упоминании его имени и его десятка. Да что же это такое творится, люди добрые? Ведь если так дальше пойдёт, скоро им непослушных детишек начнут пугать. Кому это понравится?