— Если только переговорники, — Бартош сделал вид, будто раздумывает. — Небось только на три версты берут?

— В лесу на три, — согласился младший наместник. — Но в поле и на десять вёрст достанут, ежели на горушку какую заберёшься. Да что я тебя уговариваю? Сам попробуй!

— Беру, чего уж тут пробовать, — нехотя согласился Маментий, сдерживая в душе ликование.

Ну а с чего бы не радоваться, если эти переговорники в учебной дружине единственный раз показали издалека и в руки не давали из опасения поломки. Новики они такие, они даже железный лом или чугунное пушечное ядро сломают. В руки не давали, но правила обращения заставили затвердить намертво, чтобы даже сонный смог рассказать без запинки. А что там запоминать? Вот сюда говорить, вот здесь слушать, обращаться бережно, в воду не бросать, орехи не им не колоть, и самое главное — таскать на себе огромный и тяжелённый короб, именуемый аккумулятором зарядного устройства. Поговаривали, будто этот ящик стоит вдвое от своего веса золотом, и Маментий был твёрдо уверен, что слухи сильно преуменьшают. Вчетверо, ежели не впятеро — всё же работа мастеров из Беловодья, а не какие-то там криворукие ганзейские или фряжские немцы делали.

Кстати, о немцах. С недавних пор на Москве и в прочих крупных городах оживились иноземные купчишки, пытаясь закупиться беловодскими товарами за звонкое серебро, а иные и за полновесное золото. Хватали всё, что под руку подвернётся — бутыли из прозрачного мягкого стекла, зажигательные палочки в бумажных коробочках, огнива из мягкой кости разных цветов и оттенков, листы белейшей бумаги, и… и всё, пожалуй. Другие же товары всяким там подозрительным немцам запрещено продавать под страхом неминуемого наказания в виде лишения имущества как самого нарушителя, так и всей его родни. Зеркала только ещё можно якобы тайком и втридорога от и без того умопомрачительной стоимости.

— Вот ещё могу предложить, — Хомяков скривился, словно душного козла облобызал, и положил на стол диковинного вида самострел. — Карбон, углепластик, нихром, нержавеющая сталь. Прицел, правда, четырёхкратный, зато болты с особой начинкой.

— Какой начинкой? — мигом заинтересовался Маментий, очарованный магией красивых беловодских слов. — И как их применять?

— Понаберут десятников по объявлениям, — проворчал Хомяков, когда-то начинавший военную карьеру в Кандагаре и Герате пять с лишним веков тому вперёд. — Бери, не пожалеешь. И вообще, десятник, не жди, что я дам тебе чудо-оружие. Скажу как давнему знакомому — такое вообще не существует.

— Да я понимаю, — кивнул Маментий.

— Ни хрена ты не понимаешь, потому как молодой, глупый, и собираешься жить вечно, — Хомяков махнул рукой, скривился в непонятной гримасе, и отпернулся. Впрочем уже через пару мгновений он сунул в руки Бартошу тонкую книжицу в зелёной обложке. — Вот!

— А это что?

— А это заучи наизусть, господин десятник! Умные люди составляли, не нам с тобой чета. Сам Илья Григорьевич Старинов руку приложил, а Андрей Михайлович Самарин под местные реалии подогнал.

Про Андрея Михайловича Маментий был наслышан изрядно, но никакого Илью Григорьевича знать не знал. Только судя по торжественному виду младшего наместника городовой службы, был тот в немалом чине и с немалыми заслугами человеком. Такой пустяки да глупости писать не станет.

— Изучу!

— Да уж постарайся, — Хомяков дотянулся через стол и хлопнул Маментия по плечу. — И запомни, десятник, ты и твои люди и есть самое надёжное и самое действенное чудо-оружие. Так что иди и натяни благородный лыцарей так, чтобы славное крестоносное воинство летело восвояси впереди собственного визга теряя портки, и дристало всю дорогу до этих самых Парижей, Римов, и прочих там Лондонов.

Окрылённый таким напутствием Бартош нагрузил дружинников своего десятка полученным барахлом. Вроде бы и немного всего, но в общей сложности на каждого пуда по два дополнительного веса получилось. И ещё лыжи, о которых младший наместник городовой службы вспомнил в последнюю очередь.

— Как ты собираешься зимой без лыж воевать, господин десятник?

— Так мы одвуконь пойдём, — пояснил Маментий. — А то и третьего заводным возьмём. Нам что, коней на лыжи ставить?

Хомяков в ответ замысловато выругался, усомнившись в умственных способностях Бартоша, и тому ничего не оставалось, как получить дополнительный груз.

Правоту Хомякова пришлось осознать дней через десять, когда обильные снегопады засыпали леса и поля, и даже на открытом всем ветрам днепровском льду кони с трудом пробирались по глубоким сугробам. Вот и оставили их под присмотром жителей затерявшейся в глуши деревушки, переместив груз на срубленные на скорую руку санки.

— Я как-то слышал, будто далеко на полуночь тамошние народцы в сани вместо лошадей оленей запрягают, — весело оскалился Иван Аксаков, налегке пробивающий лыжню для десятка.

— Ездовых полуночных татар они запрягают! — огрызнулся запыхавшийся Одоевский, и поправил широкую лямку на груди. — А будешь ржать, мы из тебя ездового лося сделаем.

— Оленя же, — поправил Аксаков.

— До обеда оленем будешь, а после обеда лосем.

Маментий остановил шуточную перепалку коротким окриком:

— Тихо! Дымком потянуло.

— Это от нас, — принюхался Влад Басараб. — Сами прокоптились и провоняли.

— Не, не от нас, — покачал головой Маментий. — Разве что кто-то развёл у себя под задницей костёр и жарит собственное мясо.

Иван Аксаков тоже принюхался и подтвердил:

— Конину готовят. Причём старую и померевшую своей смертью, но с перцем и мускатным орехом.

— Оголодали благородные лыцари, — усмехнулся Одоевский.

Маментий молча кивнул. Они уже несколько дней кружили вокруг растянувшейся подобно длиннющей змее крестоносной армии, и Бартош пришёл к такому же мнению. Насмотрелись всякого… Видимо, благородные лыцари понадеялись на поставки продовольствия литвинами и поляками, но и у тех и у других творился совершеннейший бардак, так что никому и в голову не пришло позаботиться о защитниках истинной веры. Самим жрать нечего, а тут ещё несколько десятков тысяч охочих до чужих харчей рыл… Да, кое-где сделали запасы, но ни к чему хорошему такая запасливость не привела.

Ну и что теперь делать? Серебро с золотом жрать не станешь! До настоящего голода ещё не дошло — опытные в деле войны крестоносцы везли с собой изрядные обозы, но и они никак не рассчитывали на наличие прорвы голодных ртов. Пока перебивались охотой, разграблением подвернувшихся под руку деревенек и разделкой на мясо павших от жутких морозов лошадей, но голодуха медленно и неуклонно приближалась с каждым днём.

В одном из донесений князю Изборскому десятник даже высказал предложение не трогать иноземное воинство и просто подождать, пока то не передохнет естественным образом, на что получил строгую отповедь. Иван Евграфович в ответе матерно спросил — чувствует ли десятник особого назначения Маментий Бартош ответственность за десятки сожжённых деревень, и не мешает ли ему полоска на правом плече? Усовестил и поставил на место, так сказать.

— Дмитрий, Иван, давайте в разведку.

— Языка возьмите, — оживился Дракул, исполнявший обязанности походного допросчика. — Самого говорливого выберите.

— Вчера выбрали, — ухмыльнулся Одоевский. — А толку?

Ну да, вчера утром Иван притащил на аркане жирного гуся с павлиньими перьями на шлеме, но тот не понимал ни одного из известных дружинникам наречий. Пытались говорить с ним и на польском, и на латыни, и на татарском, и на венгерском, да только всё без толку. Так и помер бедолага, не в силах преодолеть собственную необразованность и дремучесть. Истину говорят, что ученье свет, а неученье тьма.

— Будет тебе жирный язык, — пообещал Иван.

Однако пожеланиям Влада не суждено было сбыться — примерно через час из переговорника послышался удивлённый голос Аксакова:

— Представляешь, командир, к ним и не подобраться. Сторожатся крепко, будто их тоже Лука Мудищев в учебной дружине гонял. Что делать будем?