— А как же учебная дружина? — уточнил Маментий, ошалевший от нечаянно свалившегося повышения.

— Я им отпишу, не беспокойся. Новиков своих тоже поздравь чином дружинника с соответствующим окладом денежного содержания. Ты погоди чуток, я сейчас приказ надиктую и печать приложу, князь звякнул в колокольчик. — Прохор, писаря ко мне срочно!

Маментий ждал, и лишь когда получил в руки украшенный печатью бумажный свиток, позволил себе задать вопрос:

— А с добычей что делать, господин полководец левой руки?

— С какой ещё добычей? — живо заинтересовался Иван Евграфович.

— Так мы по пути татей встретили, ну и пострелять чуток пришлось.

— Много?

— Татей или добычи? Ежели татей, то две с половиной дюжины, а из добычи коней взяли шестнадцать, да кобыл три штуки, да двух меринов. Брони и прочее железо в возке, а ещё на лихих людишках серебра нашли изрядно. Новым счётом считать, так на четыреста тридцать рублей без семи копеек.

— Однако! — удивился немалому кушу князь Изборский. — Они что, свою казну так на себе и носили?

— Того не ведаю, — пожал плечами Маментий, но спохватился. — Не могу знать!

— Оно и без надобности, знание это, — согласился Иван Евграфович и огласил решение. — Коней себе оставьте, их потом оценят и стоимость вам оплатят. Из броней заберите что приглянется, а остальное да оружие примут в казну. Но не обессудь, полной стоимости не получите, хотя и не обидят. Со сданного да с коней десятая часть государю, десятая в полковую казну, десятая в войсковую. Тако же и с серебром, но тебе, как десятнику, двойная доля против обычной.

— Так это же…

— Не надейся, так будет не всегда. Во время войны государю отходит треть, да полку треть, да войску десятая часть.

Маментий мысленно подсчитал, по скольку из нынешней добычи придётся каждому из десятка, и присвистнул уже вслух. Тут же смутился:

— Прошу простить, господин полководец левой руки.

— Пустое, — отмахнулся князь. — Я сам охренел, когда в первый раз про такое услышал. Ладно, десятник, иди уже. Вот прямо сейчас и иди к младшему наместнику городовой службы Хомякову, он у нас трофеями занимается.

— Чем? — переспросил Маментий.

— Господи, да чему вас там в этих учебных дружинах учат, если главного не знаете? Прохор, проводи господина десятника Бартоша с нашему Хомяку, да побудь там немного, чтобы эта морда вьюношу не объегорила.

Напоследок, видя расположение князя и его хорошее настроение, Маментий попросил:

— А нельзя ли мою долю как в Москву отправить. Я же на всём готовом, а вот детям…

— Чьим? — вопросительно вскинул брови Иван Евграфович.

— Моим, — смущённо признался Маментий.

— Так ты же… И что, много у тебя детей?

— Двое. Приёмные.

— Понятно. А где они сейчас, ежели ты на службе?

— Сын Петька в государевы соученики и однокашники определён, а дочка при боярыне Полине Дмитриевне пока пребывает.

— Высоко летаешь, господин десятник, — хмыкнул князь Изборский. — Но в таком случае зачем им сейчас твои деньги?

— Да мало ли? На войну иду, не на гульбище. А так всё в семье будет, что бы ни случилось. Доли, думаю, даже на приданое хватит.

— Видишь, Прохор, — сказал Иван Евграфович пребывающему при нём помощнику с серебряной звездой младшего полковника на воронёном наплечнике. — О семье думает десятник, а ты, как чуть в кошеле зазвенело, всё на девок непотребных норовишь потратить.

— Так у него же дети! — Прохор сделал непонимающее лицо. — Дети, это святое! У меня-то они откуда?

— Допустим, откуда они берутся мы все знаем.

— А я здесь причём? — пожал плечами младший полковник и поспешил замять неудобный ему разговор. — Так мы к Хомяку?

— Да идите уж, — махнул рукой князь. — Завтра с утра чтоб оба у меня были.

— А десяток? — на всякий случай уточнил Маментий.

— А нахрена ты мне без десятка нужен?

В десятке весть о неожиданном повышении в чине встретили с бурным одобрением, и Митька Одоевский, то есть уже дружинник государевой военной службы Дмитрий Одоевский, предложил отпраздновать это дело в ближайшем кружале бочонком доброго мёду. Это тоже было встречено с воодушевлением, но все надежды на весёлый вечер разрушил заявившийся с Маментием младший полковник.

— Вы не охренели, господа дружинники? — спросил он строгим голосом. — Добыча не сдана и не оценена, государева и прочие доли не отданы, в казарму не определились… И куда собрались?

На удивлённые взгляды Бартош объяснил порядок распределения долей в добыче, чем немало всех удивил. Раньше по обычаю всё доставалось князю или боярину, вооружившему и содержащему дружину, а те уж от щедрот могли вознаградить. А могли и кукиш показать, что тоже считалось справедливым. Воям же дозволялось прибрать к рукам мелочи, и на то закрывались глаза. Пару монет, например, или перстенёк с жуковиньем, или там пояс наборный. А как иначе, если на всём готовом живут, оружие и брони за казённый кошт справлены, да оклад денежного содержания в срок выплачивают? Понятное дело, не новикам, но остальные получают исправно.

— А далеко ли от казармы до кружала, господин младший полковник? — вежливо поинтересовался Иван Аксаков и пояснил. — Не в смысле медов, а из общего стремления к знаниям спрашиваю.

Прохор Ефремович усмехнулся:

— А как ты туда попадёшь, если полку объявлена готовность к выходу?

— К какому?

— Вот десятник вам всё и объяснит. Теперь же гоните телегу вон к тому амбару с башенками, там наш Хомяк и обретается. И да, предупреждаю, чтоб про хомяка ни единого слова!

А младший наместник городовой службы Устин Хомяков соответствовал прозвищу как статью, так и мастью — невысокий, круглый во всех местах, мордастый, с маленькими глазами и рыжей с сединой бородёнкой. Вот только повадки матёрого и битого жизнью волка. Он душу из Маментия вытряс, заставив взвешивать каждую монету, и словесно смешал с дерьмом привезённое десятком оружие. Брони, как он утверждал, вообще выгоднее выбросить, чем переделывать на что-то путное.

— Вот смотри, десятник, — Хомяков просунул палец в дырку от пули на зерцале доспеха. — Что ты видишь?

— Дырку вижу.

— Ничего ты не видишь, потому как в железе не разбираешься и норовишь государя-кесаря в разор ввести. Вот же, края внутрь загнуты, что неясного? Железо поганое, закалке не поддаётся… Могу принять по весу.

Дружинники недовольно заворчали, а слегка растерявшийся Маментий оглянулся на младшего полковника в поисках поддержки. Тот пожал плечами:

— Правильно, а на ком ещё наживаться, как не на десятке для особых поручений, что при господине полководце левой руки состоит.

Хомяков фыркнул и укоризненно покачал головой:

— Вот опять никто полностью дослушать не может. Я железо по весу приму, но за искусную работу по двойной цене. Сам-то доспех слова доброго не стоит, но настоящий мастер руку приложил.

Тут уж Маментию пришлось согласиться, тем более Прохор Ефремович едва заметно кивнул. Хомяков же, повозившись с весами, показал на них рукой:

— Сваливай сюда своё добро.

Но тут встрял Одоевский, остановив сунувшегося с дырявым бахтерцом Влада Басараба:

— Просьба одна, господин наместник государевой городовой службы…

— Младший наместник, — поправил Хомяков, но было заметно, что нечаянное повышение в чине ему польстило. — Что хотел?

— Давно хотел вес свой узнать, господин младший наместник. Вот уж неделю как мечта такая есть.

— Зачем это тебе? — насторожился Хомяков.

— Да как на прошлой неделе взвешивали, так господин старший десятник Петрищев излишней рыхлостью укорил. Ведь неправ он, да? Откуда во мне рыхлость?

Все посмотрели на довольно тощего дружинника, с которого постоянные учебные походы давно вытопили весь лишний жирок, и согласились, что упрёки старшего десятника Петрищева несправедливы. Хомяков же почему-то загрустил, и вдруг хлопнул себя по лбу:

— Вот же дырявая голова! Совсем запамятовал, что годные к починке брони выкупаются казной в три четверти стоимости от новых. Где-то у меня и грамотка с расценками была, — и прикрикнул на Влада Басараба. — Эй, дружинник, отойди от весов! Имущество казённое, не приведи господь сломаешь.