Гигантский грот углублялся в породу, одновременно понижаясь, и там, за рядом погасших фонарей, гостей подземелья встречала величественная трёхпролётная арка, украшенная точёными колоннами и барельефами из белейшего мрамора. Лучи фонарей скрестились на скульптурных изображениях. В дрожащих светотенях перед Тимофеем предстали герои Третьего рейха — вдохновенные «белокурые бестии» в касках, тянувшие руки в приветствии вождю, могучие пролетарии, верные девизу «Дойчланд юбер аллеc!»,[177] а вот и сам фюрер — губы плотно сжаты, глаза устремлены вперёд и ввысь, знаменитые усики, знаменитая чёлка… А наверху арки раскидывал крылья грозный орёл, сжимавший в когтях свастику.

— Точно, приплыли, — сказал Харин.

Сихали прошёл средним, самым широким пролётом, попадая на широкую и прямую, вымощенную каменными плитами… улицу? Шаги океанцев и антарктов гулко отдавались, эхом разносясь меж двух высоченных колоннад, что зажимали улицу с обеих сторон.

— Наверное, их высекли из базальта, — проговорил Купри, задирая голову, — окультурили, так сказать, перемычку между пещерами…

— Да-а… — вымолвил Гирин. — Это вам не баран начихал…

Между колонн стояли фонари, но света они давали мало, да и тот был тусклым, желтовато-оранжевым, словно и не лампы накаливания горели, а стеариновые свечи.

Улица с колоннадой вывела экипажи «Орок» к громадному порталу, поперёк которого висела фигурная металлическая решётка. На ней были закреплены причудливые готические буквы, складывавшиеся в топоним: «Neuer Berlin».

— Добро пожаловать в Новый Берлин! — произнёс Помаутук лязгающим голосом.

За порталом глазам Сихали открылся и вовсе колоссальный грот. В слабом свете редко разбросанных фонарей и одиноких прожекторов угадывался пологий свод километра полтора в диаметре. Разорванные цепочки фонарных столбов очерчивали собою контуры улиц, застроенных домами в два-три этажа, и редко где за стёклами слепых окон высвечивался огонёк. Прямо по центру открывшейся панорамы сгущалась тьма, и Тимофей догадался о том, что тут же высказал Шурик:

— Там потолок смыкается с основанием! Видите? Типа колонна в сто обхватов!

— Господи, — покачал головою Купри. — Как тут только люди живут?

— Чуете? — спросил Тугарин-Змей. — Воняет.

— Смердит, я бы сказал, — поправил друга Сихали.

В самом деле, неподвижный воздух, не знавший, что такое ветер, явственно отдавал затхлостью. Застарелая вонь висела невидимой пеленой — шагаешь и обоняешь. Пахло тухлятиной и горелым, накатывало чем-то скисшим и тошнотворно-сладковатым.

— Никакой вентиляции, — брюзжал Шурик.

— Да нет, — не согласился с ним Гирин, — какая-то связь с атмосферой здесь должна быть. Приливом воздух выжимает наружу, отливом втягивает сюда. А иначе они бы тут давным-давно задохнулись!

Широкая улица с колоннами вывела всю компанию на круглую площадь, обрамленную двумя помпезными зданиями, гнутыми дугою. По карнизу одного из зданий тянулась надпись выпуклыми буквами. «Рейхскомиссариат „Новая Швабия“» — разобрал Браун.

В самой серёдке площади, на высоком постаменте, стояло изваяние — бронзовый фюрер, во всей своей красе.

Из Гитлерплац «вытекали» три улицы. Средняя упиралась в центральный столб, поддерживавший купол пещеры и опоясанный тремя ярусами аркад. Браун зашагал по правой улице — вывеска на каменном, стоявшем на углу доме извещала, что топал он по Борманштрассе.

— А чего мы всё по улице, да по улице? — спросил Белый. — Давайте в дом зайдём, что ли! Поздороваемся хоть!

— С кем? — буркнул Илья.

— Ну живёт же здесь хоть кто-нибудь!

— Ты уверен?

Правота оптимиста Шурика скоро подтвердилась — дверь дома напротив со скрипом открылась и на улицу вышел пожилой мужчина в накинутой на плечи серой шинели. Редкие волосы покрывали его череп, который даже въедливый Розенберг[178] признал бы арийским. Кожа у мужчины была не просто бледна, она отливала белизной бумаги, причём тонкой, сквозь которую просвечивали голубоватые вены.

Попав под луч фонаря, мужчина испуганно вскрикнул, жмурясь и заслоняясь руками.

— Он на вампира похож, — пробормотал потрясённый Шурик, — те тоже света боятся…

Помаутук заговорил с новоберлинцем по-немецки. Голос пастора журчал и успокаивал, а сам Джунакуаат медленно подходил к мужчине, который никак не мог проморгаться и всё утирал слёзы. Задыхаясь, новоберлинец и сам подал шамкавший голос, но Тимофей ничего не понял, кроме «йа, йа» и «битте».

— Что он говорит? — осведомился Браун, стараясь не делать резких движений.

— Его зовут Готлиб Шольц, — обернулся Помаутук.

— Йа, йа, — подтвердил Шольц.

Пастор принялся что-то растолковывать новоберлинцу, тыкая пальцем вверх и разводя руками. Новоберлинец ошеломлённо тряс головой и улыбался беззубым ртом.

— О, майн Готт… еле выговорил он, сощуренно взглядывая в сторону океанцев и антарктов, хоть и направлявших лучи фонарей в сторону, но не погасивших их.

— Вы рассказали ему, откуда мы взялись, пастор? — спросил Тимофей.

— Именно! — кивнул Помаутук, не отвлекаясь, и заговорил снова, дважды упомянув Карла Людвига фон Штромберга.

— Йа, йа! — радостно закивал Шольц и поманил всех за собой.

Новоберлинец зашагал впереди, полы его шинели развевались, как крылья, придавая его фигуре ещё большее сходство с вампиром.

Сихали неожиданно споткнулся и посветил под ноги.

— Да у них тут рельсы! — снова опередил его Белый.

— Трамваи, что ли, ходили? — удивился Купри.

Помаутук пролаял что-то на «хох-дойч», потом повернулся и утвердительно кивнул:

— Ходили, говорит, но уже год стоят в депо — электричества не хватает. У них тут режим строгой экономии.

— Заметно, — кивнул Сихали, заново удивляясь свойству человеческой психики — привыкать к необычному. Вот он, идёт себе, шагает по Новому Берлину, как будто так и надо. Словно и не был этот город сутки-двое назад химерой, граничившей со вздорной выдумкой, интеллектуальным миражом.

За пыльными окнами пивной задвигались тени, и вот на тротуар шагнули ещё двое местных — тощих, бледных, беззубых. Видать, цинга тут обычное дело. Рахит, впрочем, тоже. Бедные подземные жители…

Аборигены то глядели из-под руки на пришельцев из Верхнего Мира, то жадно выслушивали ликовавшего Шольца, переспрашивали, не веря, но вот же ж они, спасители!

Новоберлинцы робко подошли, по привычке вскинули руки в нацистском приветствии,[179] но опомнились, потянулись выразить своё дружелюбие в извечном жесте.

Сихали пожал вялые ладошки этих «детей подземелья» и услышал, как пастор представил обоих:

— Герр Гельмут Циммер, герр Зигфрид Айхельбреннер.

«Герры» искательно улыбнулись, открывая розовые дёсны с чёрными остатками зубов. Двинулись дальше.

Борманштрассе вывела «экспедицию» к короткому переходу, довольно узкому, но очень высокому, похожему на щель. По переходу все, и хозяева, и гости, перешли в соседнюю подземную полость, тоже поражавшую размерами. Тут со свода опускались сразу три гигантских колонны, ужатых посередине, а вверху и внизу расширявшихся.

В этой пещере пахло парной кислятиной, напоминавшей дрожжи, углём и пылью. Здесь не стояло домов, одни лишь заводские корпуса занимали место с одной стороны, а с другой тянулись приземистые бараки, окружённые колючей проволокой. Причём «колючка» была накручена не прямо на гнутые столбы, а на белые изоляторы. Видать, когда-то по ней и ток пускали…

— Знакомые строеньица, — протянул Белый.

— Но ворота открыты, ты заметил? — сказал Купри. — Видать, иссякла рабсила…

Шольц довёл компанию до высокого кубического строения, сложенного из тёсаного камня. Постучавшись, Готлиб открыл тяжёлую дверь, обитую железом, и позвал всех за собой.

Внутри Сихали увидел длинный коридор, освещённый одной лампочкой. По обе стороны коридора насчитывалось много дверей, все они были заперты, кроме одной, распахнутой настежь. За нею открылась маленькая комната, служившая «предбанником» на входе в громадный зал, почти весь занятый странной машиной, — в каркас из решётчатых ферм и двутавровых балок были вписаны ребристые цилиндры, какие-то аппараты под сетчатыми кожухами, куб, склёпанный из стальных листов со следами ржавых потёков, радиаторы с жалюзи, электрические сборки в стальных шкафах с дырчатыми дверцами, вообще что-то непонятное… К трём большим фарфоровым изоляторам подводились толстые кабели с обмоткой, распушившейся от старости, а на самом верху машины зеркально блестел шар из полированного металла с торчавшими во все стороны двухметровыми штырями.