…Прямо по курсу появилась обширная горная страна — горы Русские, затем показался массив Вольтат, выросли огромные башни и шпили хребта Орвин. Эти твердыни были огромны и величественны. При беспредельной прозрачности воздуха с турболёта был виден весь горный массив, он представал глазам как исполинский макет на белой подставке — каждый излом, каждую расселинку можно было рассмотреть, не напрягая зрение.

Прямо под «батоном» поднимался к горам ледник. На нём были видны русла водотоков, а в понижениях синели озёра талой воды. Лето!

Перед холмистым оазисом Ширмахера, на краю которого располагалась станция «Новолазаревская», гигантскими дугами гнулись морены.

— Сядем южнее станции, — высунулся из кабины Гирин, — там у «новолазаревцев» что-то вроде аэродрома.

— Валяй, — одобрил Браун.

— Подстраховаться бы… — пробасил Тугарин-Змей.

— Уже, — кивнул генрук. — Я Витальичу звякнул, он «Гренделя» приведёт.

— Так ему идти сколько…

— А нам? Думаешь, мы с маху на эту Вальхаллу натолкнёмся? И не надейся…

Снег стаял, и лыжи турболёта загрохотали по пузырчатой ледяной поверхности. Невдалеке поднимались на сваях старинные сооружения «аэропорта» — щитовые, плоскокрышие домики, облезшие и заброшенные. Однако перед ними выстроились в ряд новенькие «Харьковчанки».

— Это мои «оборонцы» подогнали, — небрежно заметил Кермас.

— Я так и понял, — сказал Браун.

С высокой коричневой сопки он увидел к северу от оазиса ледяную равнину, простиравшуюся километров на восемьдесят до моря, тёмно-коричневые мёртвые скалы лежали у его ног застывшими навечно волнами. Они сдерживали напор льда, спускавшегося с юга, с горного массива.

Видно было, как ледник обтекал скалы с запада и востока и снова сливался в единый недвижный поток у северной кромки гряды.

Ледник с талой водой, разлившейся по его поверхности, окрашивал в синий цвет низкие облака. На юге виднелись горные хребты массива Вольтат, выделяясь своей тёмной синевой на лазурном фоне неба и льда.

— Вон, — Кермас протянул руку к морю, — с запада на восток идут: залив Дублицкого, мыс Красинского, залив Сергея Каменева, мыс Острый, залив Ленинградский, мыс Опорный, мыс Мурманский, мыс Седова… И где там искать Вальхаллу, я понятия не имею.

— Было бы что искать, — хмыкнул Купри.

— Найдём! — бодро заявил Помаутук, нервно-зябко потирая руки. — Обязательно!

Сихали заметил сходство между парнями из пасторской команды и гвардейцами Харина — и те и другие были непробиваемо спокойны и молчаливы. Собранные, подтянутые, они зорко смотрели вокруг, запоминая все входы-выходы, и постоянно были наготове.

— Садимся! — скомандовал своим Тугарин-Змей, и это стало приказом для всех.

В «Харьковчанках» «оборонцев» почти что не было, лишь за рычагами сидели люди Кермаса. Сихали занял хорошее место, сев так, чтобы кобура была под рукой, — одна из привычек ганмена.

— На станции есть рабочая субмарина, — сказал Олег с долей неуверенности в голосе, — с полсотни человек она вместит свободно…

— На ходу? — прогудел Илья.

— Да-да. Нам её перегнали из Мирного, она стоит у самого барьера, там вырублено что-то вроде проруби в припае, глубоководники говорят — «майна»…

— Потом, — сказал Тимофей. — Сначала походим на «Орках», посмотрим, что там и как…

— Конечно-конечно, — согласился Кермас.

— Ведь, если немецкие субмарины заходили в эту Вальхаллу…

— Заходили, — перебил Тимофея Помаутук, проводя языком по губам, — можете не сомневаться.

— …Тогда должны остаться какие-то следы. Ну не знаю… Фонари, фермы какие-нибудь, створы, указатели. Не могли же они слепо тыкаться носом в скалы, отыскивая проход! Пока нам известна лишь граница по глубине — тогдашние субмарины не опускались ниже ста метров, в среднем — до отметки пятьдесят.

— Уже легче, — сказал Илья.

Сихали кивнул.

— Трогай! — крикнул Кермас.

«Харьковчанка» с ужасным грохотом двинулась под гору, трясясь и подпрыгивая на камнях. Тимофей дождался, пока вездеход выедет на дорогу, выложенную настилом, и тогда уже отвалился на спинку сиденья. Костотряс какой-то…

Показалась «Новолазаревская» — стандартный набор свайных домиков.

Проехав берегом озера Лагерного, кортеж «Харьковчанок» свернул на улицу Гербовича и выехал на большую треугольную площадь, залитую серым металлопластом, исшарканным гусеницами и ножами бульдозеров, по весне разгребавших снежные заносы — иначе те не успевали растаять.

Тимофей с удовольствием вышел размяться — дорожная тряска его изрядно утомила.

«Новолазаревцы», завидев гостей, стали собираться, поглядывая то на Кермаса, то на Брауна и гадая, сменилась ли власть и кто сейчас главный.

«Оборонцы» вели себя корректно — антарктов не гоняли, но бдили.

Неожиданно из-за спин перетаптывавшихся новолазаревцев выскочил мужичонка в распахнутой каэшке и завопил, обращаясь к Брауну:

— Наконец-то! Где ж вы раньше-то были? Замучили нас эти «оборонцы», сил нет!

Кермас побледнел, а Сихали усмехнулся.

— А где был ты? — ласково спросил он. — Чего ж ты не показал «оборонцам», какой храбрый?

— А чего — я? — подувял мужичонка. — Без оружия, и вообще…

Браун с презрением осмотрел «храбреца».

— Когда мы уходили партизанить, вооружён был лишь каждый второй, — отчеканил он. — Остальные добывали оружие в бою. А насчёт «вообще»… «Оборонцы» хоть что-то делали, хоть какой-то порядок наводили, а что совершил ты? Отсиживался рядом с тёплым гальюном? «Моя хата с краю, ничего не знаю»? А теперь чего удаль свою показываешь? Героизм одолел? Так вон они, «оборонцы»! Ступай, воздай им за свои муки, отомсти как следует.

— Я думал, вы нам помогать пришли… — протянул мужичонка, сохраняя лицо. — А вы, стало быть, с ними вместе…

— Я не вместе с Кермасом, — холодно сказал Тимофей, — я рядом с ним. А помогаем мы тем, кто сам пытается добиться правды. Поднялись горняки в Тил-Маунтин — и мы встали с ними рядом. Жаль только, что на войне обычно погибают лучшие, те, кто идёт в бой, а суслики вроде тебя прячутся по норкам. Так что брысь отсюда, пока я не поправил дисбаланс!

Мужичонка испарился.

— Поехали! — резко сказал Сихали. — Достал меня этот «массовый героизм»!

Вытащив радиофон, он сказал Гирину:

— Максим! Скажи там, пусть перегоняют субмарины на припай!

— Понял, — донёсся ответ.

Пока «Харьковчанки» добрались до ледового барьера, турболётов уже и след простыл, а в огромной прямоугольной майне, прорубленной в припае, покачивались четыре подлодки — одна рабочая, типа «Дипскаут», и три «Орки».

К майне вёл пологий скат, вырубленный во льду и щедро посыпанный песком. Визжа и скрежеща, «Харьковчанка» съехала по нему вниз и развернулась, хрустя тонким ледком, намёрзшим за ночь на выступившей талой воде.

— Шурка! — окликнул Белого Тимофей. — Полезай в дальнюю. Змей, средняя — твоя. И берите с собой одного-двух для балласта… Шутка. Кермас и вы, пастор, полезайте за мной, если хотите.

— Хотим-хотим, — откликнулся «генерал».

— И ещё как! — широко улыбнулся Помаутук. Глаза у пастора горели огнём страстного ожидания — мечта всей его жизни была близка к тому, чтобы сбыться.

Сихали перепрыгнул на палубу «Орки» и открыл люк. Привычным движением спустился вниз, с удовольствием ощущая знакомые запахи и звуки. Переступая высокий комингс и пригибая голову, Тимофей забрался в рубку и протиснулся к командирскому сиденью. «Орочка»…

Он успел запустить реактор, когда пассажиры, пыхтя и кряхтя, спустились в переходный отсек.

— Тесновато тут у вас, — сказал Кермас, замирая в проёме сегментного люка. — А… где нам… того… притулиться?

— Вон место бортмеханика, а вон, у переборки, откидное сиденьице. Не абы что, конечно, но… Кермас, сделайте доброе дело — заприте люк.

— Какой? А, сейчас.

Помаутук, пользуясь отсутствием Олега, занял сиденье бортмеханика, так что Кермасу пришлось удовольствоваться «откидушкой».

В утробе субмарины заныли, раскручиваясь, турбины. На пультике селектора замигал зелёный квадратик, донося голос Харина: