Самым последним и самым ценным на взгляд гостей подарком, оказался пакет рессор от «Москвича». Зачем Полина Дмитриевна вообще его хранила, Самарин не знал, но подозревал, что хозяйственная бабушка ничего и никогда не выбрасывала. Подозрение подтверждалось наличием двух десятков ржавых и дырявых вёдер, несколькими корзинами без дна и ручек, и жемчужиной коллекции — перекосившимся сервантом с треснувшими зеркалами на задней стенке.

Заглянувший в сарай Ефим перекрестился на шедевр советской мебельной промышленности, и с робкой надеждой спросил:

— Это тоже нам?

— Забирайте, всё равно выкидывать.

Затем Самарин наблюдал, как гости с радостным щенячьим повизгиванием осторожно разбирают сервант по дощечкам и едва не облизывают зеркала.

— Нахер вам эта дрянь? — не удержался он от вопроса.

— Да это же…. Это… — Дионисий аж задохнулся от восторга, но сумел взять себя в руки и объяснил.

По его словам выходило, что зеркала являются большей ценностью, чем уклад и уж тем более простое железо. За них золотом платят по весу, а если зеркало размером в две ладони и выше, то и два веса дают.

— Да ладно? — усомнился Андрей Михайлович. — За обыкновенное стекло?

— Стекло обыкновенным не бывает, — Дионисий покосился на окна дома и уточнил. — У нас не бывает.

— Погоди, — вспомнил кое-что Самарин и пошёл копаться в так и не разобранных до конца рюкзаках и сумках. Вернулся минут через десять, и протянул коробку из обычного серого картона. — Вот ещё подарок.

Кто хоть раз ездил из Москвы на восток и обратно железной дорогой, тот наверняка встречался с атакующими проходящие поезда коробейниками из Гуся Хрустального. То ли им зарплату выдают продукцией стекольного завода, то ли сами наловчились в домашних мастерских, но навязчивые продавцы вцепляются в жертву намертво, и даже угроза физического насилия не заставит их разомкнуть стиснутые на чужом кошельке челюсти. Злые языки поговаривают, будто ассортимент коробейников щедро разбавлен поделками доброго дядюшки Ляо или дедушки Фыня, но это клевета и наветы, распространяемые пассажирами следующих без остановок «Сапсанов». Приличные люди слухам не верят. Так что будь ты законченным циником или мизантропом, имей ты самую угрожающую уголовную морду… ты всё равно неожиданно для себя станешь счастливым обладателем набора хрустальных пепельниц, цветных бокалов из тонкого стекла, салатницы размером с казан для плова, коробки с гранёными стаканами, и прочего, что только производят трудолюбивые руки и буйная фантазия местного населения. Если проявить недюжинную силу воли, то покупка будет всего одна, но стоит дать слабину…

Андрей Михайлович был человеком волевым, потому у него пылилась одна коробка с подарочным набором из двенадцати бокалов.

Ефим взял коробку, осторожно заглянул внутрь, и едва не уронил её из-за внезапно задрожавших рук:

— Господи, это нам?

Дионисий перехватил ценный подарок, тоже заглянул, и заорал мощным басом:

— В Нижнем Новгороде генуэзцев наймём!

— Да, — согласился его товарищ. — Шемяке пиздец!

Андрей Михайлович мысленно пообещал себе следить за речью, чтобы впредь не похабить первозданную чистоту русского языка, а потом переспросил:

— Какие генуэзцы? Где Волга, а где Генуя…

— Они везде, — с неожиданной злостью сплюнул Ефим. — Как тараканы.

Из объяснений Самарин узнал, что Нижний Новгород, как город пограничный, издавна является прибежищем и местом сбора лихих людишек, начиная от регулярно грабящих Орду ушкуйников, до европейских наёмников из крымских колоний Генуи, продающих свои мечи хоть Папе Римскому, буде тот сюда заявится, хоть богдыхану из далёкой страны Мин. Или Цин, что одно и то же. На кривых и крутых улочках легко можно встретить приплывшего с персиянами арапа, чёрного ликом и охочего до баб, шамаханских кызылбашей с крашеными бородами, охотников вотяков с мешками соболей да куниц, мордовцев с бочонками мёда и воском…

— Воск! — вспомнил Самарин про слова Полины Дмитриевны. — За уклад буду брать воском.

А что, вполне ликвидный и безопасный товар, который не вызовет излишних вопросов и не привлечёт ненужное внимание. Происхождение золотых и серебряных монет нужно как-то залегендировать, а продукты пчеловодства до сих пор не вызывают жадного взгляда со стороны налоговых органом. Вроде как с убогих и нищих пасечников и взять-то нечего.

— Привезём, — кивнул Дионисий. — Много ли нужно?

— Сколько найдёте, столько и везите. Всё возьму.

— Добро, боярин, будет воск, — Дионисий протянул руку. — Обещаю.

— Вот и славно, — Самарин подтвердил договор крепким рукопожатием. — А теперь после трудов праведных предлагаю перекусить.

— А железо с укладом?

— Куда оно денется?

Андрей Михайлович чистил картошку под внимательными взглядами гостей. На кухню приковылял даже хромающий Лаврентий, сопровождаемый юным княжичем. Любопытный Тимофей сразу попробовал сырую картофелину на зуб, обиделся, долго плевался, и едва не заплакал, обманутый в ожиданиях.

— Сейчас пожарю на сале с луком, тогда и пробу снимешь, — успокоил ребёнка Самарин. — Вы такого ещё не едали.

— Как зовется сей плод? — спросил Ефим.

— Картошка, она же земляное яблоко. Вкусно, полезно, питательно. Некоторые болезни излечивает, но не помню какие. Ну уж если под водочку, да с солёным огурчиком, с груздочками, так вообще песня!

— Где такая растёт? Только в Беловодье, или как?

— Везде, — пожал плечами Самарин. — Сейчас уже поздно сажать, а на следующий год могу на пробу пару мешков презентовать.

— Что с мешками сделать?

— Продать, — пояснил сообразительный Лаврентий.

— Да, как-то так, — согласился Андрей Михайлович, и взял пьезозажигалку.

Газовую плиту гости видели ещё вчера, но маленький княжич испугался, когда из железного пальца удивительного боярина выскочила искра и зажгла на большом белом сундуке светящуюся синим огнём корону. Самарин заметил испуг, и в утешение протянул кусок сахара.

— Попробуй.

Мальчик отправил угощение в рот и поблагодарил невнятно:

— Спаси тя бох, болярин.

— Заговорил! Что же ты, Тимофей, такой молчаливый?

— Иван, — поправил княжич. — Ваня я.

— Не понял… А кто тогда Тимофей?

Дионисий смущённо кашлянул:

— Тимофей он для своих. Родовое имя.

— А Иван?

— Это уже по святцам для всех остальных.

Конечно, Андрею Михайловичу немного польстило, что его сразу восприняли как своего. Но и вопросов прибавилось. Получается, что княжич Иван Васильевич, это будущий царь Иван Грозный? Бабушка у него ещё вроде бы из Греции? Нет, из Византии, мать её за ногу. И зовут бабушку..?

— А бабушка у него Софья?

— Софья Витовтовна, — кивнул Дионисий. — Великого Князя Витовта дочь.

— Так Василий Васильевич на Москве Великим князем?

— Витовт в Литве.

Не сходится. Хотя она вполне может быть из Литвы по отцу, а гречанкой по матери. Византийкой, то есть. Нужно будет вечером в интернете уточнить. Или чёрт с ней, с этой бабушкой? Предки сами разберутся кто есть кто, а Андрей Михайлович во все эти дела влезать не собирается. Так, заработать чуток, и довольно.

Тем временем картошка пожарилась, и Самарин поставил сковородку на стол. Рядом — запотевшая бутылка вишнёвой наливки из холодильника, бутылка перцовки на меду, и бутылка крымского муската. Внезапно улучшившееся здоровье настойчиво требовало проверить его на прочность.

Над вечерней Клязьмой гремела разудалая песня. Осторожная рысь, выглянувшая из леса на запах шашлыков и запечённой в углях картошки, с большим удивлением разглядывала беспечных двуногих. Обычно они тихие и незаметные, пугающиеся малейшего шороха в кустах, а если и шумят, то с почтением и опаской. Или когда соберутся в стаю, оденутся в железо, возьмут в руки острые палки… тогда да, тогда двуногие храбрые. А эти почему орут?