Для Алексея Львовича тоже поставили сиденье, но пониже, на которое он устало опустился, привалившись спиной к танковой башне. А сопровождающим лицам надлежало стоя выждать паузу, предназначенную для благочестивых размышлений. Но деятельная натура Иосифа Виссарионовича не утерпела, и он толкнул Александра Фёдоровича локтем в бок.

— Товарищ Беляков, обратите внимание вон на того господина с тросточкой.

— На Сагалевича? Знать не хочу пройдоху старого, вчера проиграл мне в шашки четыре трактора, а расписку написал только на два. Остальное предлагает заменить шпротоукладочным станком. А зачем он мне, если в Волге килька не ловится? Стерлядей укладывать? Так калибр не тот.

— Конечно не соглашайтесь, — улыбнулся Сталин. — Но я не про него. Видите, молодой такой, с набриолиненым пробором? Да вот же он, справа от бедуина с золотой цепью.

— Бабуина?

— Пусть будет так. Это американский миллионер, и к тому же довольно благожелательно настроенный к Советскому Союзу. Вернее к деньгам, которые можно на нас заработать.

— Жадный?

— Да не так чтобы очень, за копейку не удавится. Но за десять долларов зарежет любого.

— На Соловки бы его…, - мечтательно протянул председатель колхоза.

— Это всегда успеется. Но сейчас он просит устроить разговор именно с вами, Александр Фёдорович, а не с товарищем Блюхером.

— Чего ему надо? Виски пить не буду, у меня от него печень.

— А если Родина попросит?

— Родина? Тогда буду.

— Значит можно передать господину Арманду Хаммеру о вашем согласии?

Беляков машинально кивнул, не желая больше спорить, и тут его настигло озарение:

— Постойте, Иосиф Виссарионович, а он не родственником приходится Инессе Арманд?

— Вот этого не знаю, но его папа был некоторое время американским послом в РСФСР.

— Да хрен с ним, с папой этим, товарищ Сталин! Вот мужики в Подновье удивятся, когда узнают, что я с шурином самого Владимира Ильича виски пил.

На этой радостной ноте и закончилась несколько затянувшаяся минута молчания. Патриарх и Великий Князь встали, и Деникин подошёл к краю помоста. По регламенту ему надлежало произнести историческую речь.

Антон Иванович начал издалека, значительно углубившись в дебри истории. Ведь именно из славного прошлого, по его мнению, и пришла привычка русского народа делать заначки на чёрный день. Потом это стало более глобальным, проявившись в двух головах у орла на гербе, двух столицах и, как апофеоз — в двух русских государствах. Именно благоразумие и здравое опасение за судьбу всего человечества послужили истоком тому. Мало ли что может случиться с одним государством? А тут вот, пожалуйста, ещё одно…, даже с армией, всегда готовой придти на выручку.

Потом пошёл рассказ об обстоятельствах, предшествующих его избранию на престол. О воле народа, заставившей сделать трудный выбор. Сам народ, сверкая золотом парадных эполет и погон, в зависимости от наличия партбилета в грудном кармане, встретил речь овацией. Когда она уже переходила в бурные и продолжительные аплодисменты, Великий Князь Литовский продолжил:

— Мы все помним, чем закончилась Великая Смута. Тогда, в далёком тысяча шестьсот двенадцатом году, нижегородское ополчение, ставшее предвестником Рабоче-крестьянской Красной армии, освободило Москву от иноземных интервентов. Его вели в бой земский староста, так тогда называлась должность председателя горисполкома, Кузьма Минин, и князь Пожарский, в соответствии с титулом являющийся патриотом России…

— Что за чушь он несёт? — вполголоса возмутился Сталин.

— Это не чушь, Иосиф Виссарионович, — пояснил стоявший за спиной Булгаков. — Это параграф семьдесят восемь из учебника истории для шестого класса.

— Кто автор? Расстреляю собственноручно…

— Это я написал, — скромно потупился Михаил Афанасьевич. — Под редакцией товарища Ворошилова.

— Да? Тогда выговор, а Климу — строгача с занесением в учётную карточку. Ладно, вам простительно, фантастику пишете как никак, а этот дурень зачем туда полез?

— Чего я сразу дурень? — обиделся главком. — Меня Сергей Сергеевич уговорил…, за гонорар.

А Антон Иванович тем временем рассказывал о династии Романовых, хитростью пробравшихся на престол, а впоследствии опорочивших идею Российского Самодержавия. И высказал твёрдую уверенность, что в следующий раз русский, точнее советский, народ сделает правильный выбор.

— Он на что намекает? — спросил Сталин, охлопывая карманы в поисках трубки. Но потом вспомнил, что сейчас курить нельзя — грех большой.

— Всё правильно говорит, — в голосе Александра Фёдоровича слышалась твёрдая убеждённость. — Выданное ли дело, отдать власть незнамо кому. Нет, Иосиф Виссарионович, на троне должен сидеть товарищ проверенный, надёжный. Вот как Деникин.

— А вы на что намекаете, товарищ Беляков?

— Я? Да ни на что…. Так за шапкой сходить?

— Нет, — Сталин оглянулся на Каменева, в глазах которого загорелся было огонёк надежды, и ещё раз повторил: — Нет, и не будем об этом.

— Рано ещё? — догадался председатель. — Ну я так сразу и понял, чего ругаться-то…. А чего если с двадцатилетием Октября совместить?

Хор, опять грянувший "Многая лета" после окончания речи, заглушил тихие ругательства на грузинском языке. А Великий Князь козырнул Патриарху и попросил возложить на него корону.

— Быть по сему! — провозгласил Акифьев. — Сам восхотел княжити и всем владети!

По знаку Алексея Львовича ударили литавры, и из собора, в сопровождении почётного караула вынесли знаки великокняжеского сана — меч и корону.

— Ну что, Александр Фёдорович, пойдёмте? — спросил Сталин, когда гвардейцы из Корниловской дивизии, слишком прямолинейно воспринявшие рекомендации сценария, поставили столы с регалиями прямо перед ним.

— С Богом, — Беляков сделал шаг вперёд.

В это время за спиной послышался неясный шум потасовки, гортанные выкрики на незнакомом языке и вопль Сагалевича:

— Володенька, я же тебя с детства учил, что грабить нехорошо! Дай ему что-нибудь взамен, хотя бы по морде!

Раздался звук удара, и через несколько секунд между вождём и председателем колхоза возник галицийский каган собственной персоной.

— Мы забыли включить в список цепь "аравийского злата", — виновато пояснил он, предъявляя в качестве оправдания богатую добычу. — А у Карамзина написано….

— Это хорошо, товарищ Финк, что вы так заботитесь о своём сюзерене, — одобрил Сталин. — А уважаемый шейх Назгуладдин не будет возражать?

— Я ему предложил то, от чего он не смог отказаться, — каган спрятал за спину опухающую руку и скромно потупился, ковыряя носком сапога ковровую дорожку.

— Так ведь цепь куплена две недели назад в московском "Торгсине"….

— Таки да! Но не будем формалистами — историческая традиция соблюдена. Пусть теперь хоть какая сволочь попробует назвать нашу коронацию нелегитимной.

— Постойте, Владимир Викторович, а как же танки? У того же Годунова, помнится, их не было.

— Ай, товарищ Сталин, я таки учился в гимназии и немного знаю за царя Бориса. Дайте Борису танк…, и он обязательно на него залезет. Ну так что, мне можно будет подарить Антону Ивановичу маленькую такую цепочку?

К большому огорчению Александра Фёдоровича, у которого от усталости уже подкашивались ноги, церемония не закончилась возложением короны и вручением почётного монархического оружия. Потом последовала не менее длительная, скучная, но познавательная речь Патриарха. Он говорил о Золотом Веке, который наступит в княжестве при новой династии, о расцвете искусства, промышленности, армии, авиации и Военно-Морского Флота. Не забыл упомянуть о борьбе со злокозненными ересями — троцкизмом, толкиенизмом и демократией. Это вменялось в обязанности не только самому Великому князю, но и всему его христолюбивому воинству.

После речи состоялся парад, к величайшему облегчению товарища Ворошилова прошедший без сюрпризов. Под рёв двигателей и грохот подковок на солдатских сапогах как-то незамеченным остался разговор президента Балтийской Конфедерации с одним из своих многочисленных дальних родственников.