Солнышко пригревало, монотонный стук колёс убаюкивал, и такая всеогульная млявость во всём теле образовалась, что не стал ей сопротивляться и задремал, перед тем шёпотом попросив Израила разбудить в случае непредвиденных обстоятельств. Шёпотом, потому что мыслесвязью договорились не пользоваться, из опасения быть запеленгованными злопамятным шефом. С него станется, не посмотрит на перерасход энергии.

И приснились мне наши Райские Кущи, белоснежные облака в лучах заходящего солнца. И как мы с Таксом охотимся на шестикрылых серафимов. Я стреляю в них из большой рогатки, а верный друг находит, приносит, и складывает у ног ровными рядами. Попадающихся иногда под меткий выстрел херувимов даже не разыскивал, пренебрежительно морща нос. Мол, какой же с херувима навар? Постные они слишком.

И ещё снился шеф, перед строем небесного воинства торжественно вручающий мне высшую награду — Золотое Перо. А я стою в задумчивости, не зная, куда его прикрепить. И так оба крыла блещут золотом так, что глазам больно. Да, сознаюсь, бывают и со мной приступы болезненного тщеславия. Но, слава Господу, кратковременные и только во сне. И всё равно приятно, чёрт возьми. Прости, Боже, за грубое слово.

И ещё, видимо для того, чтобы никто не упрекнул в эгоизме, награждены были оба боевых товарища. Лаврентий Павлович получил новое пенсне с Орденом Красного Знамени, а вот Изя…. Ему дали две фиги. Нет, не инжир, самые элементарные кукиши. Наверное у меня сработало подсознательное желание отплатить напарнику за все неприятности, доставленные за долгие тысячелетия совместной работы. Думаете что, если архангел, так не может быть злопамятным? Ещё как могу! В следующий раз, если не даст поспать нормально, я его вообще молнией шарахну. Замучил, ирод.

Или это уже не сон, и Раевский трясёт меня за плечо наяву? Открываю глаза — точно, склонился, и палец к губам прижимает. Тихо, мол. Будто без него не знаю.

— Гаврила, — зашипел мне прямо в ухо. — Это не железнодорожники.

— А кто?

— Диверсанты.

— Ты чего, газет начитался?

— Каких?

— Не знаю, но, скорее всего, "Московского Комсомольца".

— Обижаешь, начальник. Этакую гадость и в руки брать? Лучше послушай, о чём они говорят.

— Они — это кто?

— Господи, ну в кого ты такой тупой? — Изя страдальчески воздел очи к чистому небу.

Там неожиданно громыхнуло, и в рельсы, километрах в полутора сзади, ударила мощная молния. И голос, слышимы только нам, уточнил6

— Это мне?

— Нет! — Израил вжал голову в плечи и испуганно присел на просмоленную шпалу. — Это ему.

— Тогда разбирайтесь сами, не поминая меня всуе.

— Прости, папа, я больше не буду!

Но ответа на покаянную речь он не получил. Только Лаврентий Павлович захлопнул крышку ноутбука и довольно потёр руки.

— Ну вот, товарищи, а вы переживали. Карт-бланш от верховного командования получен, поздравляю. Можно теперь посылать всех далеко-далеко….

— Так думаешь? — задаю вопрос, в тайной надежде, что у Палыча найдётся убедительный ответ.

— Конечно. Запись сеанса связи является официальным документом. У меня всё записано!

А добровольные извозчики, между тем, обсуждали насущные вопросы, вызвавшие неподдельный интерес и в нашей тесной компании. Начало разговора застать не удалось, но и продолжение стоило послушать. Жалко только, что Изя, гад, разбудил поздно.

— Почему Вы думаете, пан Миколай, что самолёт приземлиться именно в Кобрине? — спрашивал блондин с узким, вытянутым вперёв лицом.

— Позвольте не отвечать на этот вопрос, мистер Бруствер. У меня свои источники информации, у Вас свои.

— Не забывайтесь, пан! Или напомнить, что ваше, так называемое правительство в изгнании, существует на деньги, выделенные нашим парламентом? Или Вы стали настолько бессеребренником, что работаете только за идею? "От можа до можа", — так, кажется, говорится? Забудьте шляхетские замашки, пан Миколай, и извольте прямо отвечать на поставленный вопрос.

— Виноват, господин коммодор, слишком глубоко въелись привычки, приобретённые за многие годы службы в полиции. У нас было заведено так, что моё начальство не знало моих агентов. Но если пожелаете, то могу предоставить список с фамилиями и адресами.

Лаврентий Павлович ткнул Израила локтем в бок, и помахал ладонью около высунутого языка. Понятно, сейчас увидим сеанс кратковременного зомбирования. Где это, интересно, таким штучкам научился? В нашем ведомстве они запрещены. Лет пятьсот как собираюсь спросить, да всё недосуг. Изе тоже было не до них, он выпучил глаза и уставился в стриженный затылок британца.

— Конечно, пан Блудмунович, именно об этом одолжении и хотел Вас попросить. Давайте сделаем так — Вы будете диктовать, а я записывать. Гораздо быстрее получится.

Барон фон Такс перебрался ко мне поближе и спросил тихим шепотом, покосившись в сторону диверсантов. А может и просто обычных шпионов.

— Товарищ генерал-майор, а почему они на русском языке разговаривают?

— На каком же ещё им говорить?

— Ну, хотя бы на польском….

— Смеётесь, Эммануил? Британец может выучить иностранный язык только в одном случае, только если это будет язык предполагаемого противника — русский, французский, немецкий. А остальные…. Зачем им это? Кстати, за многие годы, в течении которых англичане владели Индией, лишь немногие из них выучили какое-либо местное наречие. Да и те считались или эксцентричными чудаками, или опасными дураками. А Вы говорите, польский! Польша никогда не рассматривалась Альбионом в качестве врага или соперника, даже гипотетического. А уж дружить с ней….

— Не хотят?

— Причём здесь это? С давних времён Речь Посполита была для Британии чем-то вроде дохлой кошки, заброшенной в огород к соседу. Хоть ущерба большого не нанесёт, но воняет ужасно. Скажите, барон, разве может существовать дружба с дохлой кошкой?

Лаврентий Павлович, спину которого Израил использовал в качестве письменного стола, блеснул стёклами пенсне в нашу сторону, но промолчал. А напарник не смог удержаться:

— Товарищи офицеры, а вы не могли бы заткнуться на несколько минут? Что, не видите, я записываю?

— Я не офицер, — возразил фон Такс.

— Так будешь им. У тебя деньги есть?

— Есть немного, — барон похлопал себя по нагрудному карману. — А зачем Вам?

— Не нам, а тебе. Вот купишь танк, и тарахти им на доброе здоровье. А сейчас помолчи, не мешай работать, — Изя быстро-быстро застрочил карандашом по бумаге, стенографируя откровения пана Блудмуновского, разливающегося соловьём.

Мне тоже поневоле пришлось прислушаться. Сначала из простого любопытства, но потом оно сменилось какой-то грустной горечью. Какие фамилии звучали. Герои гражданской войны, боёв у Хасана и на КВЖД…. Орденоносцы…. Суки!

Некоторые сливали информацию напрямую. Это те, кто крепко сидел на крючке, связанный по рукам и ногам накопившимся и вовремя предъявленным компроматом. Люди, в своё время прошедшие огни и воды, не выдержали самого трудного и страшного в жизни испытания — из грязи в князи. Да, рисковать головой под пулемётами оказалось проще, чем удержаться от искушений, редких в стране победившего пролетариата, и оттого более сладких. И что самое обидное — все эти подполковники, полковники, и даже два генерала, сидели на коротком поводке у бывшего польского полицейского, чуть ли не околоточного надзирателя или городового. Дешёвки…. Нет, это не в отношении выделяемых им сумм, тут-то как раз всё в порядке, а по поводу общего имиджа. Неужели не могли продаться кому-нибудь поприличнее? Дефензива, мать её. Смешно, право слово. Ещё бы сигуранце какой свои услуги предложили.

Другая категория, на которых не удалось накопать ничего грязного, использовалась втёмную, через жён, любовниц, засланных казачков. И если с последними всё понятно, то первые и вторые действовали во вред не обязательно из любви к презренному металлу. О как завернул, будто Цицерон в сенате. Или на Форуме — за давностью лет и сам не упомню, где речи говорил. Бывало, зайду в термы, откушаю кувшин другой фалернского, и такое красноречие просыпается. Не поверите — не только юные весталки, даже почтенные матроны становились жертвой моих витийствований. Прямо там с ног и падали. Их потом так и называли — падшие женщины.