– Понял, – кивнул Графов. – Сделаем, товарищ полковник.

– Не сомневаюсь. А прорывом к центру Берлина и захватом правительственного аэродрома я займусь сам. Полянский, с тебя два взвода «ИС-3»… И парочка «Зверобоев».

– Будут, – встрепенулся Илья.

– Лехман, твой батальон идет в полном составе.

– Есть!

– Тогда выдвигаемся…

…Уличные бои в Берлине отличались небывалым упорством. Здесь танкам больше всего грозили фаустники и огонь артиллерии, поэтому бэтээры с пехотой сопровождали группу прорыва на всем пути.

Репнин читал в свое время о битве за Берлин. Тогда от 1-й гвардейской осталось всего шесть танков. «Повторять пройденный материал» не хотелось.

Геша глянул в перископ. Вокруг шоссе горели подожженные немцами елки, а за леском виднелись заводские трубы и редкие каменные дома, без окон, выкрашенные в желтый цвет. Правее горели железнодорожные вагоны – от них поднимался густой черный дым.

До Берлина восемьсот метров. Танки прорыва «ИС-3» с гулом ворвались на улицу какого-то пригорода. Пусто, никого. Повсюду валяются немецкие каски, шинели, остинки. Патроны, винтовки, фаустпатроны. Через каждые сто метров улицу перегораживала баррикада из наваленных телег, бричек, ящиков, молотилок, колес, столов и стульев. Трупов немецких солдат, раздавленных «ИСами», тоже хватало.

– Не успели они, тащ командир! – закричал Федотов. – Хотели, видать, узел сопротивления организовать, а тут мы!

Обгоняя танки, выехали на огневую позицию «Катюши». Стали ровной шеренгой, минометчики принялись заряжать «рамы».

День был безоблачный, но сквозь пороховой дым и гарь солнце смотрело тускло-багровым диском. Мрачно было, как в сумерки.

Капитан, метавшийся у «Катюш», застыл вдруг и прокричал команду, широко разевая рот. «Огонь!» – какая еще могла быть команда?

И точно – с ревом и скрежетом рванулись вверх эрэсы, волоча за собой огненные хвосты. В воздух поднялось все: песок, пыль, камешки, образуя густое серое облако. Рядом вповалку лежали беженцы – берлинцы, таща на себе тюки с домашним скарбом, увидали воочию, как играет «сталинский орган».

После залпа они поднимались, очумелые и заискивавшие: «Русс гут… Русс гут… «Катюш», «Катюш»… Берлин капут!»

– Иваныч! Вон по той улице давай!

– Понял.

На узких улицах Берлина, заваленных грудами битого кирпича, пересеченных траншеями, заставленных надолбами, одновременно могли продвигаться лишь две «сороктройки». Впереди шли саперы и автоматчики, очищая путь от «патриотов» с гранатометами.

Попадался противотанковый ров – пехотинцы забрасывали его мебелью из окрестных домов, разбитыми заборами, землей, – и снова вперед.

Первые танки вели огонь, а вторые стояли в очереди. Если «передовую» машину подбивали, ее место занимала другая.

Так и шли.

На стене одного из домов был написан немецкий лозунг: «Берлин никогда не сдастся!» Автоматчик перевесился через бронированный борт «Б-4», зачеркнул написанное и размашисто вывел: «А я в Берлине. Сидоров».

Впереди нарисовалась настоящая крепость – надземное бомбоубежище. Это было мрачное, похожее на тюрьму здание в пять этажей, с железобетонными стенами толщиной в два с половиной метра, с окнами, закрытыми массивными бронеплитами, с многочисленными прорезями бойниц.

– Самоходчики!

На позицию вышли ИСУ-152. Первый же снаряд вынес широкую стальную дверь, а второй пробил броневой щит на окне второго этажа – из проема рванули дым и пыль.

Парочка ЗСУ открыла огонь из спарок, обстреливая окна и бойницы – прикрывая пехоту. Два БТР тут же рванули к бомбоубежищу, и мотострелки ворвались внутрь.

– Борзых! Сунь-ка бронебойный. Приветим фольксштурм…

– Есть! Готово!

– Федотов, гляди, где открыто окно на третьем или торчит что из бойниц. Туда и пуляй.

– Понял… Выстрел!

Ударила пушка, посылая снаряд. Тот «расширил» амбразуру, куда фаустник совал гранатомет. Ни фаустпатрона, ни стрелка.

– Тащ командир! Радируют, что дом занят!

– Иваныч, газуй!

– Есть!

– Вижу зенитку!

– Где?

– Вот зараза! С чердака бьет! Вон тот дом, с угла, где арка!

– Вижу! Осколочным!

– Есть осколочным! Готово!

– Огонь!

Танковое орудие задиралось кверху не слишком высоко, но для чердака двухэтажного дома – достаточно. Половины чердака не стало.

– Аэропорт!

– Бронебойным!

– Есть! Готово!

– Огонь!

Дугообразное здание аэровокзала Темпельхоф вытягивалось в длину более чем на километр, и подъезды к нему стерег целый рой танков, «Пантер» и «троек» вперемежку.

Зато проезд был широк – сразу четыре «ИС-3» проехали в ряд, стреляя залпом. Репнин залюбовался даже своими танками – асфальт был разбит, воронка на воронке, «ИСы» качало, как на волнах, но пушки смотрели строго вперед – стабилизаторы работали так, что «сумрачному немецкому гению» и не снилось.

– Огонь!

Оба «Зверобоя» добавили свой дуэт в общий хор и с ходу завалили «Ягдпантеру». Несколько «троек» уцелело, и «панцерзольдатен» решили покинуть поле боя, удручающе походившего на расстрел.

Советские танки вырвались на овальное поле аэродрома. На полосу как раз выруливал «Юнкерс-52», прозванный «тетушкой Ю».

Ему наперерез двинулся «Б-4», постреливая из пулемета. Это не подействовало на пилота, и тогда за дело взялся боец с РПГ-2.

Граната вошла «тетушке» под кабину. Взрывом снесло мотор, самолет развернуло на месте и опрокинуло на крыло – подломилась стойка шасси.

Ворота ангаров стояли открытыми – вся «эскадрилья фюрера» была на месте – самолеты Гиммлера, Риббентропа и прочих. Личная машина Гитлера – четырехмоторный «Фокке-Вульф-200 Кондор» – прогревал моторы на рулежной дорожке.

– Федотов, видишь того, с четырьмя моторами? Приласкай его!

– Понял! Осколочный!

– Есть осколочный! Готово!

– Огонь!

Взрыв оторвал «Кондору» правое крыло, и это словно сигналом послужило – из ангаров набежало эсэсовцев, стрелявших на ходу. Пулеметчики долбили, укрывшись за мешками с песком или из амбразур бетонных дотов.

«Зверобой» расколупал один такой, а пара «ИСов» взялась за ангары – от самолетов только клочки полетели. Пара снарядов от группы Лехмана перемешала песок, мешки и пулеметчиков.

«ИСы» и «Т-43» пошли давить самолеты, стоявшие на поле – их тут были десятки. Истребители гитлеровского эскорта и обычные бомберы. Советские танки давили и крушили всех одинаково.

Неожиданно настала тишина, этакое секундное перемирие, и как раз в этот момент откуда-то вынырнул приземистый черный «Майбах».

Сердце Репнина заколотилось – эта марка была у Гитлера в почете, фюрер любил «Майбахи» за плавность хода.

– Не стрелять! Живьем брать!

Но «ИС» Полянского выстрелил чуть раньше отданной команды. Снаряд влепился в колонну, державшую одну из воротин, и та стала медленно опадать, всей своей массой придавив «Майбах» – капот и переднее сиденье.

Следом за легковым выехал автомобиль грузовой, полный эсэсовцев. Сохранять жизнь этим выродкам в планах у Геши не было. Пары осколочных отряду СС хватило вполне.

Из подъехавшего бэтээра выскочили автоматчики и бросились к лимузину. На счет «два» они вынули из салона трепыхавшегося немца в штатском.

Геннадий не выдержал и вылез из танка. Увы, его ждало разочарование – мотострелки вытащили не Гитлера.

Мелкий, усатый, трясущийся немец в очках являлся рейхсфюрером СС.

– Герр Гиммлер! – неласково усмехнулся Репнин. – Какая встреча!

Гиммлер затравленно смотрел на русского танкиста, на этого «черного дьявола».

– Так этот хер и есть тот самый Гиммлер? – удивился старшина Родин. – Это надо же, а? У нас в колхозе счетовод есть, теперь буду знать, на кого Петро Тарасович похож! Куда его, тащ полковник?

– Куда? – медленно повторил Репнин. – Расстрелять его нельзя…

– Это почему? – нахмурился старшина.

– Расстрел – это привилегия офицеров, а Гиммлер всего лишь живодер. Повесить его.

– Вот это по-нашему! – одобрил Родин. – Вась, тащи веревку!