– Они были одеты в черное и в лыжных масках. Это была продуманная операция; они приехали специально для того, чтобы все сжечь и прикончить меня. Каким-то образом они знали, что я вернулся.

Ее руки на мгновение замерли, когда она что-то заметила.

– Нехороший шрам, – сказала она, кивнув в сторону выпуклой линии над его левым соском.

– Старая история.

Она пристально смотрела на него.

– Тюрьма. Не хочу говорить об этом.

Рэйчел поджала губы, пока накладывала третий слой медицинской ленты, который скрепила с остальными и плотно затянула вокруг его туловища.

– Я видела канистры из-под бензина, – сказала она.

– Тебе знакомы эти автомобили?

Она отвернулась и глубоко вздохнула.

– Это обычные автомобили для лыжного курорта. Их тут навалом.

Она встала и подошла к деревянному платяному шкафу – антикварному предмету мебели, который ее отец приобрел десять лет назад в Орегоне. Она открыла дверцу и достала футболку и короткую фланелевую куртку. Потом помогла ему надеть сначала футболку, потом мягкую фланель.

– Отцовские, – сухо сказала она. – Так и не смогла заставить себя избавиться от его гардероба. Они будут тебе впору.

Ее пальцы прикоснулись к его шее, когда она продела его руку в рукав куртки, и остановились на татуировке. Ее глаза влажно блестели.

– Мне так жаль, Джеб.

Он встретился с ней взглядом, но она неожиданно выпрямилась и отошла в сторону. Потом провела пальцами по волосам.

– Я знала, что они будут искать тебя, Джеб, но не представляла, что они пойдут на такой риск – большой пожар, поставивший под угрозу жителей соседней долины.

Он промолчал. Рэйчел тихо выругалась.

– Нужно обратиться в полицию.

– В полицию? Ты серьезно?

Она смотрела на него с растущим пониманием в глазах.

– Ты сказала, Адам был убежден, что я вернулся, – заметил он.

– Господи, ты же не можешь думать, что он… Адам из полиции!

– Так и есть, Рэйчел. Это его брат заявил, что я повернул на север, хотя я точно знаю, что в тот вечер я повернул на юг и отправился домой. Во время расследования его мать была главным констеблем. Это ее следовательская группа упрятала меня за решетку. Люка больше нет, но Адам все равно что-то скрывает.

Она побледнела, когда смысл ее слов полностью дошел до нее.

– Значит, ты думаешь, что это был один из тех троих парней или даже Адам?

– Они лгали не без причины. Они подставили меня, чтобы защитить себя или кого-то еще.

– А как насчет линчевателей, Джеб? В городе есть много людей, которые страстно ненавидят тебя. Они винят тебя в том, что мать Мэрили умерла от разбитого сердца. Они говорят, что ты был главной причиной самоубийства Эми. Как насчет разъяренных горожан? Как насчет отца Мэрили или ее братьев? Если они знали, что ты здесь…

– Но как они все узнали так быстро?

Рэйчел уставилась на него.

– Ты думаешь, это потому, что я обратилась к Адаму.

– Я этого не говорил.

Она пошла к плите и опустилась на корточки. Распахнула дверцу и стала комкать старые газеты, которые хранились в жестяной банке сбоку. Сунула комки внутрь и положила сверху растопку. Зажгла огонь, подождала, пока пламя не занялось, добавила немного дров, закрыла дверцу и накинула засов. Потом прошла по деревянному полу и засунула скрученное полотенце в щель между дверью и половицами.

– Ты скоро согреешься, – сказала она и отряхнула руки об джинсы. – Хочешь лежать там или присесть на диване, где будет потеплее?

Он поднялся на ноги, кривясь на ходу, и медленно опустился на диван у огня. Тепло от плиты пошло почти сразу, и в помещении стало уютнее. Вой ветра снаружи как будто отдалился. Трикси подошла и обнюхала его руку, прежде чем свернуться перед огнем.

Рэйчел подошла к холодильнику, достала две бутылки минеральной воды и протянула одну ему.

– Хочешь поесть?

Он покачал головой, открыл бутылку и сделал большой глоток.

– Ты по-прежнему не пьешь спиртное? – спросила она.

– Нет. А ты?

Она опустилась в кресло сбоку от него, и он догадался, что она думает о гравийном карьере.

– Иногда.

– Как сегодня вечером?

Она спокойно встретила его взгляд.

– Да, как сегодня вечером. Когда я узнала от Куинн, что темноволосый мужчина с татуировкой на шее следовал за ней от школы.

– Ты испугалась.

– Ты чертовски прав, так оно и было. – Она наклонилась вперед, положив руки на колени. – Почти десять лет я пребывала в убеждении, что ты все это сделал. Все указывало только на тебя. Естественно, когда Куинн описала тебя, я испугалась.

– А теперь?

Она молча смотрела на него. В ней происходила некая внутренняя борьба. Какой бы усталой и чумазой она ни выглядела, для него она никогда не казалась более прекрасной, чем сейчас, омытая медным блеском пламени.

– На тебя напали, – тихо сказала она. – Сожгли твой дом и бросили тебя, посчитав за мертвого. Это выглядит как факт. У меня возникает вопрос, почему это случилось. Это заставляет меня сомневаться в показаниях людей, которые свидетельствовали, что ты поехал на север. И мне непонятно, как быстро распространились новости о твоем возвращении. Это могло случиться лишь в том случае, если люди заранее созвонились друг с другом. Я вынуждена сомневаться в моем доверии к Адаму.

Она сделала глубокий вдох.

– Ты предлагаешь мне поверить, что добропорядочные горожане, мои друзья, могут нести ответственность за жестокое изнасилование и убийство? Что эти отцы, сыновья, братья и мужья все эти годы хранили преступную тайну, а теперь хотят остановить тебя, чтобы ты не разоблачил их? Как ты думаешь, Джеб, что я чувствую по этому поводу? – Ее голос пресекся, глаза блеснули в отраженном свете.

– Если это правда, то ответственность лежит и на мне. Значит, я должна была верить в тебя, быть на твоей стороне и бороться за тебя. Что я с самого начала должна была доверять моему сердцу и моей интуиции. – Она ненадолго замолчала, борясь с собой, потом прошептала: – Мне жаль, Джеб. Мне очень жаль, что мы поссорились в тот вечер. Что я говорила нехорошие вещи, хотя на самом деле так не думала. Что тогда я осталась с Трэем.

– Ты ведь спала с ним, да? Ты потеряла свою девственность в ту ночь?

Боль и раскаяние, исказившие ее лицо, тронули его сердце.

– Эй, – тихо сказал он. – Тебе было восемнадцать лет. Все мы были молоды и совершали ошибки.

– Откуда такое великодушие, черт побери? – резко спросила она. – Мы посадили тебя в тюрьму. Мы украли годы твоей жизни.

– Знаешь, что сейчас имеет значение для меня? То, что ты веришь мне.

Рэйчел вскочила на ноги, подошла к окну и посмотрела на озеро, скрестив руки на груди.

– Я не знаю, что делать, – призналась она. – Все, о чем ты говорил, звучит разумно, но тогда их слова тоже казались разумными.

Она надолго замолчала, и внутри слышались лишь треск пламени, свист ветра, плеск волн на причале и отдаленный рокот вертолетов, боровшихся с пожаром.

– Мой дед часто говорил о банальности зла, – наконец сказала Рэйчел, глядя в окно. – Это выражение ввела в оборот Ханна Арендт, немецко-американский философ и историк, которая разработала теорию тоталитаризма. Она употребила его в своей программной статье в начале 1960-х годов, где было сказано, что все великие злодеяния в истории – в том числе Холокост – совершали не фанатики или человеконенавистники, а обычные люди, выполнявшие задания своего правительства или государства. Они участвовали в злодеяниях, считая свои поступки совершенно нормальными.

Немного помедлив, она повернулась к нему.

– Тогда я верила властям: полицейским, законникам, родителям и уважаемым людям из Сноу-Крик. Я доверяла им. Поэтому я приняла на веру их утверждения о твоей виновности. Я пошла у них на поводу. И мне тошно от того, что я… что мы могли так ошибаться.

Она подошла ближе и уселась на кофейный столик перед ним. Так близко, что он мог прикоснуться к ней.