Но что-то в выражении лица брата пугает Блейка еще сильнее.

– Где твои вещи?

Джефф отворачивается, двигает стул и снова принимает ту же позу за столом – опустив лицо на руки, спиной к Джеффу.

– Сегодня утром ты уходил с мешком, в который обычно собираешь на пляже то, что вынесло морем, для своей работы.

Молчание.

Блейк поворачивается и направляется к двери, но останавливается.

– Все из-за того, что осенью ты хочешь уехать в школу искусств, ты поэтому подрался, да?

Молчание.

– Сам виноват – прекрасно знаешь, если он выпил, его трогать не стоит. Дебил.

Блейк берется за дверную ручку, пытаясь побороть жалость к брату, заглушить собственный невнятный страх и мучительную тревогу. Его брат всегда становится мишенью для гнева отца. Джефф – мальчик для битья Булла Саттона. Их вражда началась в тот день, когда Джефф нашел в пыльном старом сарае нарисованные их мамой морские пейзажи и сказал отцу, что хочет повесить картины в доме, потому что они очень красивые.

– Джефф, что ты собираешься делать?

– Уезжать. Выбираться из этой дыры. Отправлюсь в Калифорнию.

– Когда?

– Пока не знаю. Завтра. В следующем месяце. Как только буду готов.

Блейк выходит из лодочного домика. С тяжелым сердцем, на взводе. Его терзает тревога. Теперь он останется с отцом наедине. Его ждет потеря. Слезы бегут по лицу, смешиваясь с водой, он бредет под дождем и заходит в офис. Прокручивает каналы рации, прислушиваясь к треску, шипению и переговорам в бухте. Потом слышит обрывок разговора и леденеет. Они нашли Шерри.

Она мертва. Вызвали полицию. Обстоятельства смерти выглядят подозрительно. Потом поступает приказ прекратить обсуждения по рации.

Блейк в ужасе. Мэг! Где Мэг? Он лихорадочно проверяет другие каналы.

Никаких следов второй девочки.

Это невыносимо. Мозг Блейка кипит. Его рубашка промокла от пота. Он шагает туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда, стуча кулаком по ладони, рация шипит, голова лихорадочно работает. Что случилось с Шерри? Где Мэг? Что сегодня делал на косе Джефф? И вдруг Блейк взрывается, словно вулкан – к черту дежурство за приемником, – он надевает штормовую одежду, берет налобный и обычный фонарики, аптечку, рацию и отправляется сквозь ливень к лодке.

Отвязывает веревки и несется навстречу шторму, освещая путь маленьким налобным фонариком. Болтаясь в бурлящей воде, как пробка, он заводит мотор и скользит среди набегающих волн, бросающих брызги ему в лицо. Блейку прекрасно знакомы все капризы течений в этой бухте, как они ведут себя при высоких приливах, и он направляет лодку как можно левее, зная, что его будет уводить вправо даже на максимальных оборотах. Блейк точно знает, где вдоль насыпи стоят пирамиды из раскрашенных камней, в память о погибших моряках. И совсем не хочет, чтобы такая пирамида напоминала о его смерти. Ветер швыряет соленую воду ему в лицо, глаза слезятся.

Он правит на свет маяка в устье бухты, к грохоту волн, бьющих об искусственный риф – опасный проход между мысом и южным пляжем. Словно молодой Одиссей, лавирующий между Сциллой и Харибдой, чтобы спасти свою маленькую рыжеволосую богиню. Потому что он знает тайное место Мэг. Их тайное место. Маленькую пещеру, вход в которую закрывается во время прилива. Но если знать правильное место, туда все же можно попасть – нырнуть и проплыть в грот, откуда можно залезть на скалы даже в самый высокий прилив. Если… Если Мэгги вдруг попала в беду, она могла пойти в ту пещеру, попытаться спрятаться именно там.

Как и у приливов, у тихоокеанских февральских туманов есть свой ритм. В ту ночь стена влажной мороси медленно подползла к кварталу Форест-Энд около часа ночи. Она плыла под фонарями густыми мутными клочьями, проникая в трещины, за деревья, за заборы, касаясь мокрыми пальцами листьев, машин, увлажняя асфальт на дороге до черного блеска. Она глушила звук, свет, разбрасывала их по сторонам и снова собирала, словно осознанное существо, пытающееся направить невинную жертву в ложном направлении.

В домах на Форест-лейн, последней улице перед лесом, было темно – все обитатели спали, кроме одного. Туман сгустился, когда стрелки на часах приблизились к четырем утра – времени, когда человеческие биоритмы максимально замедляются и когда чаще всего умирают очень старые или очень больные люди. Времени, когда сильнее всего снижается температура, прямо перед рассветом, и потоки воздуха движутся по земле, и мрачному жнецу[128] становится легче всего проникнуть сквозь тонкую пелену, отделяющую жизнь от смерти, и мягко унести чью-то душу.

Именно в это время по темной улице неслышно кралась машина. Выключив фары, она остановилась под голыми ветками старой вишни, вне поля зрения единственного освещенного окна на улице, но с хорошим видом на дом Броганов.

На первом этаже горел свет. Наверное, лампа. Окна уже заменили, но еще не повесили жалюзи. Наверху шторы были занавешены. Стены двухэтажного дома очищены от граффити, выскоблены и покрыты свежим слоем краски. Чистый лист, на который можно переписать судьбу.

Дверь машины открылась. На гравий тихо, осторожно ступили ботинки. Дверь тихонько захлопнулась. Скрипя гравием, пригнувшийся силуэт прокрался сквозь туман. Лицо закрывала черная балаклава. В прорезах виднелись только глаза, темные и влажные в сумерках.

С другой стороны улицы было видно Мэг Броган, сидящую за столом и работающую при свете лампы, окруженную бумагами. Волосы убраны в узел на затылке, на носу – очки для чтения, взгляд устремлен в ноутбук. Рядом стоит кружка.

Подул ветер. Туман радостно заклубился. Зашуршали сухие листья. По улице с мяуканьем пронеслась кошка, остановилась, словно разглядывая внедорожник под вишней, и исчезла под забором.

Мэг встала из-за стола и потянулась, медленно выгнув спину и приложив руки к нижней части спины. Взяла кружку, прошла вдоль подсвеченного окна и ненадолго исчезла из виду.

Потом снова вернулась с дымящейся кружкой в руках. Видимо, налила себе еще чаю.

Прошло еще несколько минут. Она выключила одну из ламп в гостиной, словно собираясь спать, но замешкалась, вернулась к столу и медленно опустилась на стул, продолжив чтение, словно что-то увлекло ее и не отпускало в постель.

Тень пересекла улицу и скользнула к дому Мэг Броган.

Сидя за столом с чашкой в руке, Мэг открыла папку с фотографиями с места преступления. Снаружи похолодало, к ее новым окнам прижимался туман. Заказанные жалюзи еще не привезли, но ее дом был теперь чистым, с внешних стен отмыли граффити и наложили первый слой кремовой краски. Порядок вокруг постепенно восстанавливался, и она начала чувствовать себя цельной. Более цельной, чем… Когда-либо.

Но первое же фото сразило ее наповал. Она закрыла глаза, сглотнула и сделала глубокий вдох.

Просто очередная работа. Относись к ней, как к остальным… Ты просматривала бесконечное количество фотографий с мест преступлений и результатов вскрытия… Дистанцируйся от этого, как делаешь всегда, думай головой…

Она потянулась и нажала кнопку диктофона. Загорелась красная лампочка. Но Мэг не смогла выдавить ни слова, глядя на фотографию тела сестры. При ярком свете фонаря кожа Шерри белела, словно бумага на черной грязи. Голова склонилась набок под неестественным углом, распухший язык вывалился изо рта. Ноги разведены, промежность раскрыта, внутренняя сторона бедер покрыта черной кровью. Белые кружевные трусики грязной скомканной тряпкой валяются рядом с левой ногой. Шорты и блузка порваны и отброшены в сторону. Из сухих иголок торчит одинокая босоножка. В спутанных волосах застряли ветки. Глаза широко открыты и пусты, кожа блестит под дождем. Сияющее существо, бывшее ее сестрой, ушло. Взгляд Мэг остановился на родинке на левой груди Шерри, из ее рта вырвался тихий звук. Она испугалась собственного вскрика. В голове пульсировала кровь.