Внезапно появляется силуэт. Я плохо вижу под водой, но слышу голос. Он исходит изнутри, но это не мой голос.

Нет, нет, не сопротивляйся. Все будет хорошо, Стелла.

Я замираю.

Франц? Это ты, Франц?

Расслабься. Все будет в порядке. Отдайся этому.

Франц? Это ты?

Теперь я успокоилась и моргаю, стараясь лучше рассмотреть это странное место.

Я умерла, Франц?

Я слышу его смех – озорное, утробное кудахтанье, которое я так любила, – исходящий из темного угла в роскошном, фантасмагорическом кабинете его старого особняка в Галиано. Я почти ощущаю запах превосходного виски в его бокале и ароматный дым кубинской сигары. Почти слышу тихое потрескивание дров в каминном очаге. Я улыбаюсь…или чувствую, что улыбаюсь. Мое тело немного приподнимается при звуке его голоса. Я умерла. Так должно быть. Потому что Франц мертв, а значит, я нахожусь здесь вместе с ним. Но где именно?

Я пытаюсь повернуть голову, чтобы увидеть это место, но движение затягивает меня в калейдоскопический водоворот кружащейся воды. Появляются другие звуки, обрывки слов. Механизмы. Запах антисептика. Женский голос. Луч холодного света пронзает и слепит меня; его источник находится где-то высоко наверху.

Я снова поднимаюсь вверх. Вверх. Вверх.

Я слышу крик. Звучит сигнал тревоги.

Я нахмуриваюсь. Неожиданно я останавливаюсь и начинаю опускаться, туда, где находится Франц.

Я никого не собиралась убивать, Франц. Я даже не знаю, убила ли я Дэна Уитлока, – не знаю, умер ли он в конце концов…

Я улетела прежде, чем успела узнать, как сильно он пострадал и удалось ли ему выжить…Ты был прав в одном, Франц, – собери кучку людей с темными секретами вместе, отрежь им путь к отступлению, напугай их – и тогда ты даже не сможешь представить, как обернется дело. Но, как ты и говорил, всегда происходит одно и то же. Они всегда превращаются в зверей под влиянием своих внутренних чудовищ.

А потом они набрасываются друг на друга.

Мои глаза наполняются слезами. Я снова вижу изломанное тело моего мальчика, лежащее на мостовой. Дождь падает на его невинное лицо, затекает в его открытый, незрячий глаз. Я протягиваю руку в этом странном и темном чистилище, вслепую ощупываю пространство вокруг себя.

Мамочка.

Невероятный, душераздирающий момент.

Зик? Эзикиел?

Мама?

Ты здесь, мой мальчик?

Я так долго хотела умереть. Я была полностью готова к такому концу. Я собиралась повеситься в лесу или просто сгинуть в глуши. После того как они посмотрели мне в глаза и сказали, как они сожалеют о том, что сделали с моим маленьким мальчиком.

Эзикиел, милый, где ты?

Внезапно он оказывается здесь, в глубокой тени перед Францем. Он сидит на табуретке, ест «Тути-Попс» и смотрит мультфильм. Здесь стоит вечное субботнее утро с лимонно-желтым солнечным светом, проникающим сквозь лиственные кроны перед нашим домом в Китсилано. У меня перерыв между двумя рейсами.

Милый?

Он поднимает голову и улыбается той самой улыбкой с ямочками на щеках, которую я так люблю. Я подхожу к нему и целую его в затылок. Его волосы пахнут сеном и мягким щенком. Мое сердце поет. Я ставлю кофе и делаю тосты.

Кухня наполняется запахом кофе и свежего жареного хлеба. Клубничным ароматом «Тути-Попс», залитых молоком. Мне сладостны эти запахи. Мой сладкий, мой дорогой мальчик. Чистая сладостность жизни.

Какой-то шум. Холодно, темно. Снова начинаются гудки. Тревога! Запах антисептика. Серебристо-белый свет такой силы, что режет глаза. Два голоса – мужской и женский. Они спорят или ссорятся друг с другом? Потом все начинает меркнуть. Мои мысли приходят в смятение. Меня тянет прочь от Зика, прочь от Франца – дергает, отрывает от них.

Нет… нет. Я тянусь к Зику. Он протягивает руку навстречу.

Мамочка! Не оставляй меня! Мама!

Зик! Его рука… Она вдруг лежит неподвижно на холодной и темной улице. Кровь течет у него изо рта, и дождь собирается лужицами вокруг его лица. Я захлебываюсь слезами.

Зик.

Я слышу голоса. Я снова дышу, я больше не под водой. Я слышу звучный мужской голос, который говорит: «Дебора Стронг, отойдите от кровати. Вы арестованы. Вы имеете право хранить молчание и обратиться к адвокату по вашему выбору…»

Паника вползает в мое сердце.

Полиция? Здесь? Где… В больничной палате. Нужно сказать…

Но я не могу прорваться через пелену. Не могу пошевелиться. Я пытаюсь говорить, но не издаю ни звука.

Нет, Стелла, не паникуй. В этом нет нужды. Ты можешь сделать выбор. Это просто: выбери, и все.

Франц, это твой голос?

Мамочка.

Я замираю при звуках этого голоса. Отворачиваюсь от больничных звуков, от полиции, от ощущения того, что Дебора находится где-то рядом. Я поворачиваюсь к Зику и Францу.

Я чувствую, как опускаюсь вниз, вниз, вниз. И там, на дне, больше не холодно. Там тепло и мягко. Наверное, так чувствует себя ребенок в материнской утробе.

На этот раз я опускаюсь еще ниже по спирали, тихо и приятно. Все так чудесно.

Зик здесь. Он улыбается. Я опускаюсь на корточки и раскрываю объятия.

Он бежит ко мне, сверкая ободранными коленками. Врезается в меня, и мы падаем на зеленую траву, усеянную желтыми одуванчиками. Я смеюсь и глажу его волосы.

Ты пришла, мамочка.

Я не могу говорить; чувства слишком сильны. По моим щекам текут слезы. Я киваю и глажу его волосы. Голос возвращается ко мне.

Я больше никогда не оставлю тебя, Зик.

Франц неожиданно оказывается передо мной. Уголки его рта изгибаются в загадочной полуулыбке. Струйка дыма поднимается от сигары в его руке.

Я это сделала, Франц. Я беру сына за плечи и заглядываю ему в глаза; они такого же цвета, как и у меня. Я это сделала, Зик.

Они страдали. Я заставила их страдать. В конце концов они поняли, почему оказались там, но стоило ли оно того? Было ли это правосудием? Разве их наказание сделало меня счастливее? Мне не нравилось причинять им боль. Это были обычные люди, которые пытались выжить. Все, даже Стивен.

Но самое главное, теперь я свободна, потому что мне больше ничего не нужно от них. Мне нужно было отпустить их.

Поэтому я простила их.

На самом деле прощение – это освобождение от ненависти и жалости к себе, которые разъедают мозг, словно раковая опухоль, день за днем и год за годом. Это все, что нам нужно, не так ли? Отпустить боль, не позволить ненависти управлять нами и наконец обрести свободу?

Зик обнимает меня за шею, и я тону в его любви, в его прикосновении. Я дома. Я наконец-то вернулась домой, после стольких лет боли.

И мы стали одним целым.

Мэйсон остановил служебный автомобиль возле маленькой больницы, не выключая двигатель. Хабб взволнованно расхаживала перед деревянным пандусом; ее выдохи белыми облачками клубились у розового лица.

Она побежала к машине, как только Мэйсон открыл дверь.

– Подгорски остановил ее, сэр! – с почти свирепым выражением на лице сообщила она. – Как вы и сказали, мы просто следили за ней, не показываясь на виду. Подгорски был на месте, ждал за занавеской. Я последовала за ней; после выхода из участка она направилась прямо сюда. Все, как вы и думали. Она заглотила наживку вместе с крючком. Я передала ему по рации, что она входит в больницу. Он держался скрытно, но не упускал ее из виду на тот случай, если она что-то сделает с жертвой. Она попыталась отключить дыхательную трубку, сержант. Дебора Стронг попыталась убить Стеллу Дагер.

– Где она? И где Подгорски?

– Он удерживает Дебору Стронг внутри. Он арестовал ее и заковал в наручники. – Она помедлила. – Сэр?

– Что еще, Хабб?

– Она мертва, сэр.

– Дебора Стронг?

– Стелла Дагер. Врачи объявили ее мертвой.

– Но вы сказали, что Стронг лишь попыталась…

– Да. И Подгорски помешал ей отключить искусственную вентиляцию. Но Дагер все равно умерла.