– Шизофрения – это когда человек слышит в голове голоса, которые приказывают ему что-то сделать?

– Это потеря связи с реальностью. И пациенты действительно часто слышат голоса, отдающие им приказы. Иногда пациент не видит в этом ничего необычного и не понимает, что он болен. Надеюсь, это вам поможет.

– Спасибо, доктор, вы мне помогли. – Мэк нажал на отбой. – Проклятье, – негромко выругался он. – Бертон может быть серьезно болен.

Мэк снова попытался набрать номер Гейджа. Ответа не было. Или не было связи.

Полицейская машина снова влилась в поток транспорта.

– Патологоанатом определил время смерти. Около восьми часов вечера накануне вечеринки Бертона. От его дома до места преступления два-три часа езды. Нам нужно знать, где Бертон был тем вечером. Нам нужен ордер, чтобы отследить местонахождение его телефона.

Мэк тяжело вздохнул.

– Вы долго работали вместе?

Якима кивнул.

– Начиная с Форт-Тэпли на севере. Его туда перевели после Уотт-Лейк. Перевод по горизонтали, который он мне так толком и не объяснил. Но я понял, что это результат тех проблем, которые у него возникли в связи с убийствами в Уотт-Лейк. Тогда на следствие оказывали сильное политическое давление, чтобы все прошло гладко. А Гейдж был как колючка под седлом, насколько я понял. Он никак не мог расстаться с идеей, что они взяли не того парня. Несмотря на все улики, он утверждал, что убийца остался на свободе. С тех пор Бертон одержим этой идеей, и это стоило ему нескольких серьезных повышений по службе. Он вполне мог занять пост помощника комиссара, если бы не эта его одержимость. И помощником комиссара стал Хэнк Гонсалес, который в то время занимался расследованием убийств в Уотт-Лейк.

– То есть это дело может быть для Бертона личным на совершенно другом уровне, – подвела итог Джен Мартинелло. – А как добиться того, чтобы игра продолжалась, чтобы все снова вышли на охоту? Доказать, что много лет назад Гонсалес ошибся. Ты думаешь, это сейчас и происходит? Что у Бертона проблемы с выходом на пенсию, горе, болезнь, поэтому он превратился в психа и способен на убийство?

– Нам известно только одно: Бертона можно подозревать в убийстве у реки Биркенхед. И пока он наш единственный подозреваемый. Нам нужно найти его хотя бы для того, чтобы снять подозрения.

Через прицел своего «ремингтона» калибра 308 со скользящим затвором он изучал трио в лодке. Вечерний воздух холодил ему уши. Снег начнется раньше, чем обещал прогноз. В этом он не сомневался.

Он перевел взгляд на свою добычу. На красивую, своенравную, раненую олениху. Его по-настоящему интриговало одно обстоятельство: почему даже раненный в брюхо олень не уходит далеко от своей территории, хотя и знает, что охотник поблизости. Знакомая домашняя обстановка всегда перевешивала опасность. Смертельная ошибка, кстати.

Солнце садилось за хребтом, поросшим деревьями. Оно заиграло на волосах женщины. Женщина рассмеялась. Юджина как будто ударили под дых. Лодка повернула в тенистую часть озера и оказалась ближе к берегу, на котором он прятался. Он мог ясно видеть ее лицо. В венах пульсировал жар.

Он согнул палец на спусковом крючке, осторожно поглаживая его. На выдохе слегка нажал. Пуф. Всё в его власти. Он мог с легкостью нажать на спусковой крючок и влепить ей в череп пулю калибра 308. И она бы умерла. Юджин опустил прицел чуть ниже. Или выстрелить вот сюда, прямо ей в сердце. Все у него под контролем. И только ему выбирать. Он снова начинал владеть ею.

На него нахлынули воспоминания. Вкус ее рта. Ее запах. Ощущение ее обнаженной кожи, когда его член скользил вверх и вглубь между ее ногами. Как он держал ее скованной, с веревкой вокруг шеи, как заставлял встать на четвереньки, словно животное. Как он бил ее все сильнее и сильнее, пока она не начинала кричать от боли. От этого он становился еще яростнее. При мысли об этом его член затвердел.

Но однажды она перестала кричать.

Хотя он знал, что по-прежнему причиняет ей боль, она молчала. Он расценил это как неподчинение, как борьбу воль. Видимо, она поняла, что ее крики только сильнее распаляют его. Ему пришло в голову, что таким образом она пытается вернуть себе контроль.

Но потом он догадался, что дело не в этом. Его губы изогнула улыбка. Он направил прицел на мужчину в лодке.

Крупный мужик. Сильное тело, крепкая шея. Лысеет. Короткая стрижка. В голове Юджина промелькнуло какое-то воспоминание, но он не сумел его ухватить.

Он посмотрел на ребенка.

Длинные, угольно-черные волосы прикрывали плечи, кончиками играл ветер. Девочка была уже не ребенком, а созданием, достигшим особенного периода между детством и юностью. Воспоминание мелькнуло снова, на этот раз настойчивее, холодное и неприятное, словно нарастающий иней. Но он все-таки не смог распознать его.

Он услышал голос.

«Юджин… иди сюда. Не мешай отцу… Иди и посиди у меня на коленях, почитай мне, мой любимый мальчик…»

Настроение резко изменилось. От радости не осталось и следа. Заболела голова. Очень медленно Юджин опустил ружье.

Тори была одета в пуховик, поверх него – спасательный жилет. Она чувствовала себя как фигура с рекламы шин «Мишлен», глупо и некомфортно. К тому же ей все равно было холодно в лодке, особенно в тени леса, в более спокойной части озера. У лодки было плоское дно с мокрым ковриком на нем. Две скамейки для сидения и еще одно место на корме, там, где находились мотор и румпель. Оливия стояла ближе к корме и забрасывала удочку. Эйс спал на полотенце у ее ног. На нем тоже был спасательный жилет, собачий, и девочке это показалось забавным. Отец сидел на носу, забросив удочку и глядя на оранжевый поплавок. Тори дрожала от холода в середине.

Ее взгляд вернулся к профилю Оливии. Когда та едва не потеряла сознание и мужчина снял с нее шейный платок, Тори заметила ужасный шрам на шее Оливии. Впечатляющий шрам, Тори гадала, что могло оставить такой след.

Оливия изящно забросила удочку, и приманка оказалась далеко от лодки, почти у самой отмели. Оливия держала удилище правой рукой и медленно вытаскивала леску левой. Леска ложилась большими кругами возле ее ног. Тори заметила шрамы на запястьях Оливии. Неужели она пыталась покончить с собой? Тори читала в романах, что эффективнее резать вены вдоль, а не поперек, если ты действительно хочешь совершить самоубийство. Она тоже порой думала о самоубийстве. Если бы она была по-настоящему религиозной или верила в то, что после смерти встретится со своей матерью, тогда, возможно, ей бы хватило смелости сделать это.

Оливия забросила удочку дальше от лодки. В лучах заходящего солнца засверкали капли воды.

В голове Тори всплыли слова из рукописи матери…

«Сержант завороженно смотрел, как мужчина забрасывает удочку. Идеальные продолговатые петли разворачивались над водой одна за другой, на солнце сверкали мелкие капли…»

Невысказанные вопросы, маячившие на периферии ее сознания, подобрались ближе, когда она думала о сержанте из Уотт-Лейк. О трехглазой приманке из рукописи матери. Тори украдкой посмотрела на отца. Тот с каким-то непонятным выражением лица внимательно смотрел на Оливию.

У Тори сдавило грудь. Заболел желудок. Она отвернулась, испытывая острое желание расплакаться. Потом сосредоточилась на гагаре неподалеку. Птица смотрела на них красным глазом, ее клюв напоминал бритву.

Отец Тори снял с бедра фляжку и предложил ее Оливии. Она отказалась, но он возразил:

– Да ладно вам. Холодно ведь. Это вас согреет.

Оливия замялась, потом протянула руку, взяла у него фляжку, сделала глоток и вернула ее. Тори казалось, что вокруг нее бурлит чернота. Она подумала о своей красавице-матери. Ее мама взяла бы с собой термос с какао. И еще печенье или домашние банановые маффины с шоколадной крошкой. Темнота поднялась выше, вымывая боль и горе, заполняя гневом пустоту в груди Тори.