Там Том. И, похоже, Арвен. Они целуются. В иллюминаторе яхты. Яхты Брэдли. Ханна в ужасе. Она снимает фотографии на телефон. Ее отвлекает шум.

Она поднимает взгляд.

Это просто ветер колышет странное украшение, висящее перед окном.

Она делает последний снимок и убирает телефон в карман.

На душе становится легче.

Проблема в Томе. Не в Саймоне.

Когда она запирает дверь в хижину, ее грудь наполняется странным, горячим удовольствием. Маленькая, недобрая часть Ханны хочет показать снимки Лили. Показать всем. Даже просто чтобы отвлечь внимание от себя, от вещей, которые ужасают ее в собственном браке.

И, возможно, так она и поступит.

Лили сидит рядом с Ханной на пластиковом стуле возле бассейна, наблюдая, как плавают их мальчики.

Запах хлорки, детские крики, всплески воды, тепло и влажность погружают в знакомую обстановку, но сегодня это не расслабляет Лили.

Она наблюдает, как ныряет Мэттью. У него получается все лучше. Он снова вылезает из бассейна, и по маленькому белому телу стекает вода. Воспоминание настигает Лили так сильно и внезапно, что она забывает дышать. Перед ней возникает другой мальчик. Такая же бледная кожа. Тот же возраст. В прошлой жизни. Ее младший брат. И внезапно хлорка начинает пахнуть кровью. В глазах темнеет. Она снова видит зияющие раны. У нее в животе, глубоко-глубоко внутри, зарождается дрожь. Она не вспоминала его так давно. Блокировать воспоминания – ее способ справляться, выживать. Но из-за возраста ее детей они снова пробуждаются в подсознании, пробираясь в ее мир рутины и порядка. И последние пациенты тоже играют свою роль. Их проблемы питают растущее внутри нее чудовище, разжигают ее паранойю.

Да, она может ошибаться по поводу символа на открытке из отеля. Диана может быть права – она выдумывает связи там, где их нет.

Но она не выдумала слова: «Тебе не скрыться от сатаны, если сатана в твоей голове… От того, кто знает…»

Она не выдумала, что ее пациентка назовет своего внутреннего ребенка Софи. Пациентка, которая побывала на одном сеансе и не вернулась.

Она не выдумала, что вчера ночью Том опять поздно вернулся домой. И от него пахло алкоголем. И утром он вел себя… Странно. Отстраненно. Необщительно. Он казался встревоженным. И это напугало Лили. Она никогда не сомневалась в его любви. Но что-то изменилось.

– Как насчет зефира? – спрашивает Ханна, записывая заметки в телефон.

– Что?

– Лили, ты меня вообще слушаешь? Ты ведь не слушаешь? Я добавляю в список ингредиенты для сморов – шоколад, крекеры, – она умолкает. – Что еще нужно? Саймон уже купил газировку для детей… Я заказала все для салатов, печеной картошки, чесночного хлеба, коул слоу, бургеров, сосисок, курицы, стейков. Что еще?

– Хм… А вегетарианская еда будет? – отстраненно интересуется Лили, по-прежнему сосредоточив внимание на Мэттью. В этом году он уже плавает гораздо лучше. Но по-прежнему самый маленький среди мальчиков. Ее грудь сжимается от любви, гордости и болезненного защитного инстинкта. Мэттью и Фиби – смысл ее жизни. Она знает, почему так сильно хотела детей. Рождение детей дарит надежду, искупление. Человек не только заново себя изобретает, но и воспринимает себя иначе. Как психолог, она знает – большинство родителей такие же, стремятся сделать мир безопаснее и лучше для потомков. Это вопрос контроля и формирования будущего для оправдания собственного существования и придания смысла прошлому. Акт искупления.

Она замечает на глубокой половине бассейна свою юную пациентку Таррин Уингейт. Девушка разговаривает с тренером. Сегодня утром глубокие дорожки отданы команде пловцов. Лили вспоминает ссору с Фиби.

Таррин постоянно напивается и со всеми спит. Возможно, даже со своим тренером. Уверена, с ней ты мила.

– А кто вегетарианец?

– Что?

– Кто вегетарианец?

– Фиби.

– С каких пор?

– Напомни-ка, как фамилия того тренера?

– Лили?

Она смотрит на подругу. Во взгляде Ханны потрескивает раздражение.

– Это Сет Дюваль. Наше соседское барбекю в этом году тебе не интересно? Почему? Ты всегда… Даже не знаю. Обычно ты хочешь быть в курсе всего. Контролировать.

– Контролировать?

– Ты знаешь, о чем я.

– Считаешь, я слишком много контролирую?

– Лили, послушай себя. Что с тобой такое? Ты сама не своя уже… Даже не знаю. Какое-то время.

– Диана что-то сказала – она тебе рассказала?

Ханна смотрит на нее странным взглядом.

– Значит, да. Что именно она сказала?

– Просто спросила мое мнение о твоем состоянии, и знаю ли я, что с тобой происходит.

Лили охватывает гнев. Внезапно ей становится жарко и душно во влажном, пахнущем хлоркой пузыре. Она чувствует, что краснеет от стыда. Она психотерапевт. И не может производить впечатление, будто не справляется с собственной жизнью. Она должна взять все под контроль.

– Слушай, – Ханна берет ее за руку. – Лили, ты можешь поговорить со мной. Даже психотерапевту нужно выговариваться.

Но во взгляде Ханны виден странный блеск. Или Лили кажется, будто близкая подруга наслаждается ее слабостью? Питается ею?

– Дело в Томе? – тихо допытывается Ханна.

– В смысле? Саймон что-то сказал? Рассказал? – если кто-то и знает, думает Лили, то это Саймон. – Ханна, что он сказал? И не обманывай меня – не на этот счет.

Ханна слегка отстраняется от явной атаки Лили. У нее краснеют подбородок и щеки.

– У него роман. Я знала, – говорит Лили. – Я… Я знала.

– Да? – спрашивает Ханна.

– Разве… разве не об этом сказал тебе Саймон? Не на это ты намекаешь?

– Нет. Саймон не…

– Не нужно покрывать Тома. Не вздумай мне врать, Ханна. Ты должна рассказать.

Дети вылезают из бассейна и берут полотенца. Мэттью оборачивает полотенцем дрожащие маленькие плечи.

– Ханна, скорее. Расскажи, пока не подошли дети.

– Слушай, единственное, что Саймон рассказал о Томе… как… они все отправились прошлым вечером к вам на яхту, после таверны. Официантка была с ними. Все ушли раньше Тома и Арвен, – лицо Ханны краснеет еще сильнее.

– Арвен? Так зовут официантку?

– Я думала, ты… знаешь.

Лили смотрит на подругу. Подбегает Мэттью, завернутый в полотенце, как маленькое буррито. Кричит какой-то ребенок. Еще один с разбегу прыгает в воду.

– Еще он сказал, Том помог Арвен снять жилье напротив нас.

– Том – что?

– Ну, коттедж американцев. Она художница. Искала место для студии и своего сына.

– У официантки есть сын?

Внезапно Ханна бледнеет.

– Она – мать-одиночка. Ты… Лили, я правда думала, ты знаешь. Завтра она тоже придет, и как ты могла не знать?

– Знать что, Ханна? Говори.

– В смысле, я думала, ты знаешь от Фиби. Твоя дочь вроде как встречается – ну, очень близко дружит – с сыном официантки. Ее шестнадцатилетним сыном.

Лили чувствует, как у нее падает челюсть и как сотрясается мир.

– Я должна тебе кое-что показать.

Ханна достает телефон.

Прошло два дня с барбекю, со смерти Арвен Харпер, с тех пор как привычная жизнь Лили полностью разрушилась, с тех пор как она узнала о бездонной глубине обмана ее мужа. А теперь снаружи толпятся журналисты и вокруг кружат копы. Она перемешивает в кастрюле бурлящие болоньезе и бросает взгляд на Тома в гостиной. Лили готовит ужин, пока он пытается сосредоточиться на журнале по психологии. Дети по-прежнему у свекров и останутся там, пока все не утихнет.

Хотя Лили вовсе не уверена, что оно утихнет.

В глубине души она боится, что муж совершил нечто гораздо хуже предательства. Но она уверена в одном – где-то в первобытной, уродливой части своей души она очень рада смерти Арвен Харпер. Так лучше. Безопаснее. Для нее. Для ее семьи. Единственное, жаль Джо. Но это вина Арвен. Она сделала это с собственным сыном. Она виновата во всем сама.